Ольга Карпович - Закулисный роман (сборник) Страница 22

Я работала сутками, наняла няню для подросшей Вероники и в целом была довольна своей жизнью. Все складывалось как нельзя лучше: через семь лет бывшего мужа освободили, и он активно стал помогать дочери, несмотря на наличие новой жены. Я же замуж так больше и не вышла. Мне было некогда тратить время на жизненные эмоции, я слишком много отдавала их на сцене..

Ясно, что при таком увлекательном бэкграунде мистификации Левандовского не могли произвести на меня нужного впечатления. Я знала, что мои однокурсники поклоняются ему, мнят некой сверхличностью, которой позволено все. Я же, отдавая должное его неоспоримому таланту и внешней привлекательности, видела за всем этим лишь одинокого мальчишку, терзаемого множеством комплексов и страхов и неумело скрывающего их за маской современного Дориана Грея. И никакого свободного от человеческих моральных норм ницшеанца – увы.

Он был талантлив, очень талантлив, может быть, более, чем кто-либо из нас. В те минуты на сцене, когда он забывал о своем мефистофельском облике и полностью погружался в чужую личность, казалось, сам Бог улыбается ему, озаряя солнечными лучами. В те мгновения я почти готова была забыть о его внутренней гнили и искренне им восхищаться. Но занавес опускался, он спрыгивал со сцены и устраивал свой обычный спектакль: напускал на себя вид загадочный и надменный, принимался сыпать неловко скроенными парадоксами, бравировать своей порочностью. Меня передергивало – слишком много подобных индивидуумов я уже видела, слишком хорошо знала цену этой обаятельной вседозволенности.

Он, я думаю, чувствовал мою неприязнь. По крайней мере со мной он никогда не пытался затевать свои извращенные игры. Я, можно сказать, пользовалась его уважением, уж не знаю за что. Но все равно старалась держаться от него подальше просто из врожденной брезгливости. Я не испытывала никакой охоты спасать его жертвы, просвещать их, но молча присутствовать при его экспериментах с живыми людьми мне тоже было противно. Скажем, я старалась держаться в стороне из своеобразного чистоплюйства, чтобы ненароком не запачкаться.

Когда Багринцев на последнем курсе вдруг выдвинул меня на роль, которую должен был играть Вацлав, я не почувствовала никакого злорадства. Мне вовсе не хотелось соревноваться с ним, доказывать кому-то, что я его превзошла. Про собственные возможности я всегда все хорошо знала и не нуждалась в подобных публичных соперничествах. Я не боялась какой-нибудь извращенной мести со стороны Вацлава, хотя и знала, что на это он был мастер. Мне просто не хотелось участвовать в этом фарсе – играть вдруг мужскую роль, изначально инсценированную для Левандовского, – который устроил старик Багринцев, разозлившись за что-то на своего юного любовника. Конечно, я давно догадалась, какие отношения на самом деле связывали их с Вацлавом, слишком много великосветских гомосексуальных пар повидала за свою недолгую модельную карьеру.

Как бы там ни было, нашему выпускному спектаклю так и не дано было увидеть свет. Багринцев скоропостижно умер, Вацлав уехал – и на этом все закончилось.

Нельзя сказать, чтобы я ни разу не вспомнила о нем за все эти годы. Иногда, когда кому-то из моих партнеров по съемочной площадке доставалась особенно сложная роль, я думала о том, с каким блеском мог бы справиться с ней Левандовский, какие новые грани открыть в ней, даже, возможно, то, о чем не подозревал и сам режиссер. Но желать его возвращения у меня уж точно не было никаких причин. И, скажу откровенно, меня насторожило это его триумфальное появление. Я не доверяю ему и до сих пор, когда до премьеры остается всего два дня, все еще подозреваю, что он готовит нам какой-нибудь мерзкий сюрприз.

Чего я точно не ожидала, так это того, что он возьмется за мою дочь. Стервец точно рассчитал удар, выбрал мое единственное слабое место. Для всех остальных у него были заготовлены старые крючки: режиссерские амбиции Ксении, алчность Георгия, любовь Кати, инфантилизм Влада. Только меня ему не удавалось зацепить до поры.

Дети – это всегда наша ахиллесова пята. Мы сами создаем себе эту зону уязвимости, собственной рукой вышиваем между лопаток липовый листик, куда нас поразит стрела. На пороге роддома мы держим в руках бессмысленный сверток в лентах, еще не подозревая, сколько тревог и боли он нам причинит. Их болезни станут нашими болезнями, их ошибки всегда будут нашими ошибками. Мы будем вскакивать ночами в липком ужасе перед тем, что их ждет. В их неудачах, черствости, холодности мы всегда будем винить себя. Что-то недодала, не так воспитала, не то вложила, уделяла слишком мало внимания, все позволяла, все запрещала… А они будут лишь смеяться над нашими тревогами в своей блаженной детской жестокости. Чертовы подлецы, они нутром чуют, что мы перед ними слабы, мы ничего не можем противопоставить им, кроме своей чересчур утомительной для них любви.

Что я могла сделать со своей маленькой девочкой, возомнившей себя взрослой и самостоятельной? Да, она по-прежнему была для меня маленькой и несмышленой, каюсь, хотя я родила ее, когда сама находилась в еще более юном возрасте. Выпороть, посадить под замок, лишить карманных денег? Я слишком хорошо помнила себя в девятнадцать лет, чтобы отказаться от этих безнадежных попыток. Но к Вацлаву, по счастью, никаких чувств я не испытывала и могла действовать против него свободно. Для начала, правда, я решила попытаться вправить дочери мозги самостоятельно.

Я постучалась в комнату к Веронике.

– Входи, – крикнула она.

Я распахнула дверь. Ника стояла передо мной, одетая для выхода. Она была в узких черных брюках, черном же пиджаке с высокими плечами и острыми углами отворотов. Из-под пиджака предательски пенилось кружевное жабо моей шелковой блузки. Мне одного взгляда хватило, чтобы понять, что дочь моя почти точно скопировала костюм с репродукции портрета Дэмиэна Грина в роли Гамлета, которая вот уже две недели висела у нее над письменным столом.

– Ты куда-то собираешься? – начала я издалека.

Я очень старалась вложить в голос как можно больше мягкости, понимания. Агрессия порождает агрессию, мне не хотелось быть мамашей-диктатором.

– Да! – нахально бросила Ника. – На предпремьерный прогон спектакля «Возвращение Дориана Грея». Он ведь состоится сегодня вечером?

– Мне кажется, я тебя не приглашала, – заметила я.

– У меня приглашение от исполнителя главной роли – мистера Дэмиэна Грина, – торжествующе заявила она.

– Ника, – я попыталась взять ее за руку, – послушай меня. Я знаю Левандовского очень давно, знаю, каким обаятельным он может быть, как ловко может пускать пыль в глаза…

– Я не буду ничего слушать. Не желаю! Я сразу поняла, что ты мне будешь говорить, когда ты со своим коронным невинным видом Офелии застыла на пороге!.. – Дочь показательно зажала уши ладонями. – Ты опять станешь рассказывать про него гадости, а мне все равно! Он – чудный! Самый талантливый актер нашей эпохи!

– Положим, с этим я не спорю, – кивнула я. – Послушай, Ника, скажи мне честно, ты увлеклась им? Влюбилась? Между вами было что-то? Я не стану отчитывать тебя, я просто хочу понять.

– Господи, как мне все это надоело! – завопила она. – Мать, ты вообще допускаешь, что между людьми могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме половых? Если тебе так интересно – нет, я с ним не трахалась! И не собираюсь! Все-таки для меня он староват, хоть и выглядит прекрасно. Мы говорили об искусстве, о театре. Он находит, что у меня большой талант, представь себе! И я не собираюсь гробить его в этой сраной Рашке. Мистер Грин устроит мне прослушивание в Лондоне. И я наконец свалю от тебя. Ты станешь свободной от меня, аки ветер в поле!

– Хватит! – не выдержала я. – В конце концов, ты материально полностью от меня зависишь, и я буду решать, где тебе жить и чем заниматься. Ты бы хоть послушала, что за бред ты несешь. Прослушивание в Лондоне… Дорогая моя, когда ты в последний раз была у репетитора по английскому? Или, может быть, думаешь, там с тобой будут разговаривать на языке Пушкина?

– Ты просто завидуешь! – выкрикнула она. – Завидуешь тому, что я молодая и передо мной куча возможностей. Ты свою жизнь уже профукала, а я не собираюсь. Отвали!

Ника на ходу подхватила куртку и унеслась прочь из квартиры. Запланированный разговор с дочерью по душам с треском провалился.

Я подъехала к зданию театра, припарковала джип на служебной площадке. Я люблю большие, мощные машины, позволяющие чувствовать себя на дороге, как в танке. Я понимаю, что большая машина, навороченный внедорожник – это уже особенность характера, однако ничего не могу с собой сделать. Сейчас я ездила на новенькой «Шевроле Тахо», приобретенной мной совсем недавно за бешеные деньги.

Начали сгущаться сумерки, темно-фиолетовое предзимнее небо висело между колоннами театра. Голые, черные ветки деревьев усыпаны были мелкими мигающими лампочками. В воздухе метались первые в этом году снежинки. Перед зданием уже красовались афиши, сулившие зрителям удивительную революционную постановку «Возвращение Дориана Грея» с участием звезды европейской сцены Дэмиэна Грина и заслуженной артистки – и прочая, и прочая – Ады Арефьевой. Собственная физиономия на афише мне не понравилась – слишком хищная, а мистер Грин вышел роскошно – вечно юный порочный ангел с безнадежно усталыми, больными глазами.