Елена Чижова - Планета грибов Страница 23

Он выбирается из ванны, снимает с гвоздя сыроватое полотенце. Садится на табуретку. По очереди задирая ноги, вытирает ступни, тщательно, особенно между пальцев.

Нормальные люди начинают с головы. Потом – туловище и руки. Ноги – в последнюю очередь.

«Я не могу стоять с мокрыми ногами», – упрямо, будто мать его слышит.

В топке полыхает огонь. Окрепшие языки охаживают деревяшку, лижут самозабвенно.

Он ощупывает колонку: горячая вода стоит высоко. Ничего удивительного: он привык мыться экономно. Когда прогорит, вода нагреется до самого верха. Хватило бы еще на одного… или двоих…

Торопливо, будто с языка чуть не сорвалось лишнее, натягивает брюки, чистую рубашку: когда тело влажное, это не так-то просто. Комкает грязное белье.

Вьюшку не закрывай, угоришь. – Это уже в спину, можно не оборачиваться, не обращать внимания.

Напоследок пригнув голову, будто поклонившись, выходит во двор.

Пока мылся, совсем стемнело. Но главное, похолодало. Или кажется, после банной жары. Неприятно давит голову. Он останавливается, прислушиваясь: голова будто не своя.

Надо поесть. Это от голода…

Он хочет сказать: «От голода – это у вас».

В Ленинград приехали после войны. Работали, учились, строили дачу… Всю жизнь делали запасы: мука, крупа, макароны, соль, спички. Когда в доме кончался хлеб, отец нервничал, заглядывал в хлебницу: «Посмотри, у нас нет хлеба». Мать всегда покупала с запасом, потом, когда куски плесневели, сушила сухари. Однажды спросил: «Вы голодали в детстве?» Отец испугался: «Голодали? С чего ты взял?»

Если не они, наверняка их родители. Отсюда и страх – где-то в глубине. «Неужели в генах?»

Он задирает голову, пытаясь поймать глазами инопланетный корабль, приближающийся к нашей планете. Капитан знает толк в земной генетике. Вот кому следует задать этот вопрос. В небе пусто: ни летающей тарелки, ни даже луны – серебристого диска или ломтика. Хотя свет откуда-то льется, неверный, очерчивающие самые общие контуры. В лесу что-то шуршит. Звук не то чтобы пугающий, но неприятный. Он усмехается: «Чем не пример генетического страха… Предки верили в духов: кто-то же должен отвечать за урожаи, приносить болезни, обеспечивать порядок в доме, карать закоренелых грешников…» – подобрав черенок лопаты, подпирает дверь.

Покачивает, проверяя придирчиво: «Ничего, это в последний раз. Завтра явится бригадир или кого-нибудь пришлет». Стоит, разминая запястья. Последнее время по вечерам потягивает руки. Весь день за машинкой, стучишь как дятел по клавишам.

А может, дело не в машинке?.. Фантомные боли, остались в наследство. Сколько же они ходили?.. Лет пять. Пока в поселке не пустили водопровод. Каждый вечер от дома до ручья. Вверх-вниз, от сумерек до темноты. Две сильных бессонных тени. По четыре ведра на каждое дерево. По три – на каждую грядку. По два – на куст. Всегда засыпал раньше, чем они ставили пустые ведра: под крыльцо, кверху дном. Шли по ступеням, разминая руки, шевеля затекшими пальцами, – сквозь сон он прислушивался к их тяжким шагам. Никогда не жаловались на боль, может, просто не чувствовали?.. Не ждали милости от природы…

Труд, труд и труд… Для них он был и верой, и истиной, и жизнью. Arbeit macht frei…

Однажды, кажется, в начале девяностых, спросил отца: как ты думаешь, кто первым использовал эту фразу – Труд делает свободным? Отец опешил: как – кто? Фашисты. На воротах Освенцима.

Предъявил фотографию. «Что это?» – отец смотрел недоверчиво. «Это – у нас. На Соловках». Отец замахал руками: «Как ты можешь сравнивать!»

Потом и сам пожалел, что завел разговор. Какое отношение его родители имеют к истории? Свою жизнь они прожили честно.

Он гасит свет на веранде, сняв рубашку, вешает на спинку стула.

Запястья крутит все сильнее: «Распарил. Не надо было так долго. Ополоснуться и выйти… – он подтягивает одеяло к подбородку, чувствуя проросшую щетину. – Завтра побриться. Утром, до того, как придет бригадир…» – Кряхтя, поворачивается на бок. Закрывает глаза. Снова наплывают грибы. Женские и мужские – в зависимости от внешнего вида… Древние культуры относились по-разному. У одних – пища богов, божья плоть. У других – еда мертвецов, хлеб дьявола… Шут его знает, а вдруг какое-нибудь четвертое измерение, куда можно попасть, наевшись грибов: говорят, в некоторых поганках есть особое вещество – сродни наркотику, расширяющему сознание… В русском языке язычников тоже называли поганые…

Грибы исчезают. Теперь всплывает лицо. Женщина, с которой он, раньше говорили, близок.

В данном случае всего лишь пересечение жизненных траекторий – в самом обыденном смысле: раз в неделю, иногда реже, по предварительной договоренности, которая в любой момент может сорваться, поскольку всецело зависит от произвола ее домашнего идола. Обездвиженного, требующего жертв. Время от времени в полумертвом теле просыпаются какие-то нервные рефлексы, похожие на перебои сердца: идол впадает в панику. Дочь вынуждена остаться дома – у многолетнего материнского одра.

Когда удается вырваться, приходит, устраивается на кухне. Заваривает чай. Греет руки о чашку. Он не очень-то вслушивается, относится как к неизбежному. Что-то вроде жертвы, которую обязан принести. Однажды сказала: «Я отвлекаю. Тебе надо работать. Но пойми. Для меня наши разговоры – драгоценность. Иногда мне кажется, это и есть самое важное». – «Разговоры? – переспросил обиженно. – Ты хочешь сказать, что я как мужчина…» – «Нет-нет, – она поняла и заторопилась, – это, конечно, тоже. Но дома мне вообще не с кем…»

Конечно, он может понять. Женщины вообще разговорчивы.

Месяц назад, ни с того ни с сего, заговорила о доме престарелых. Он напрягся: неужели сдаст мать. А что потом? Что ей взбредет в голову, когда вырвется на свободу? Предложит сойтись? Навострил уши, но, кажется, она говорила о другом. Где-то прочла: в Европе дома для престарелых устроены замечательно. Старики сами туда стремятся: квалифицированный персонал, общение со сверстниками, уход… И главное, на все это им вполне хватает пенсии. «А у нас… – махнула рукой. – У нас вообще…»

Он кивнул, предполагая, что сейчас она перейдет от общего к частному: мать лежит, никаких сил ухаживать. Но она заговорила о каких-то роковых ошибках, которые нельзя исправить: даже вернувшись в исходную точку, отступив назад. Он не понял, но не стал перебивать: пусть лучше об ошибках, лишь бы не о будущей общей жизни.

«Понимаешь, шаг назад – самый прямой путь. Это… как попытаться сделать вид, что никакой ошибки не было. Я давно думаю об этом. Прямые пути – самые опасные», – вопреки словам, ее голос звучал неуверенно, будто она не знала, в какой точке совершила свою роковую ошибку: родилась от этой матери? Или в стране, где нет нормальных домов для престарелых? Или вообще родилась?

Не стал переспрашивать, но после ее ухода задумался. Осознал как-то очень ясно: ее мать – не идол, рано или поздно умрет. Придется искать слова. Не так-то легко объяснить женщине, почему его устраивает нынешнее положение. В любом случае не хочется ее ранить. Потом, в следующий раз, держался как обычно, но она что-то почувствовала. Последние дни даже не звонила. Или наконец поняла?.. Собственно, поэтому и сказал: да, на месяц, срочная работа, нет, приезжать не стоит. Она бы и так не приехала: три часа туда, три – обратно.

Он дергает одеяло: в том-то и дело, что ничего не поняла. Никогда не поймет. Для нее их редкие встречи – не близость, а отчаянная борьба: с судьбой, пославшей невыносимое испытание, с тоской бессмысленной жизни. «Вернусь, все пойдет по-прежнему. Будет приходить… Сидеть. Вести бесконечные разговоры. Вот именно. Пока не сдохну! – он гасит приступ злости. – Или все-таки решиться и объяснить?.. А что потом? Но где-то же люди знакомятся…»

В прошлом году предложили одну книгу. Он было начал, но отказался: слишком много компьютерных терминов. Герой – лет сорока пяти, почти его ровесник, знакомился в Интернете. В Интернете другие женщины. Нашел подходящее слово: острозубые. Наверняка обманут.

Под животом уже не тлеет. Лежит холодным камнем… В голову приходит еще одна грибная история: про мальчика, который искал себе жену – вбил себе в голову, что его женой станет та, которая съест гриб. Через некоторое время эта девочка действительно является. Мальчик, вообразивший себя будущим мужем, предлагает ей руку и сердце, но тут выясняется, что девочка, съевшая гриб, – его сестра. «Что там дальше?..» – Он пытается вспомнить… не успевает. Проваливается в глубокий сон.

Солнце и луна

(четверг)

Без пятнадцати одиннадцать снял с конфорки почти крутой кипяток. До прихода бригадира еще уйма времени: можно посидеть во времянке, спокойно выпить чаю. Сделал маленький глоток, воображая: вот бригадир сворачивает с Еловой, движется в его сторону, осматривает дома. Ищет самый последний… «А если не дойдет? Если ему покажется, что последний – соседский, спросит, соседи скажут: никого нет…»