Елена Чижова - Планета грибов Страница 24

Отодвинул от себя недопитую чашку.

Улица, идущая вдоль кромки леса, была пуста. Если не считать чьих-то детей, которые играли у поворота на Еловую – то забегали в лес, то с визгом выскакивали обратно. Мельком подумал: «Странная игра… Мы в свое время играли в осмысленные игры…» Если бы не детские крики, скорей всего, дошел бы до угла. Но теперь остановился и сел на бетонные плиты. Дожидаясь появления бригадира, время от времени поглядывая на часы.

Минуты шли, но как-то неравномерно: то вытягивались, то, словно сбившись в стайку, делали короткий рывок.

Через час, ровно в полдень, посмотрел в небо. Огромное солнце стояло над верхушками елей. Солнечный диск был очерчен до странности четким контуром – будто элемент витража, выполненного на матовом стекле. Он отвернулся, чувствуя обиду: те, с кем он договаривался, взрослые люди, если что-то изменилось, должны были позвонить, поставить его в известность, назначить новый срок. «Господи… Телефон… Там, на тумбочке».

Ринулся обратно, одним духом одолел ступеньки. Так и есть: пропущенный вызов. На звонок откликнулась вчерашняя женщина-диспетчер. Ее голос он узнал сразу.

– Здравствуйте. Это… Я вчера… Мы договаривались, на одиннадцать, по поводу замка. Кажется, вы звонили…

– Ну естественно. Должна была убедиться…

– Убедиться? В чем?

– Что вы ждете, – голос звучал уверенно. – А то бывает – вызовут, а потом чинят сами. Или еще кого-нибудь вызовут. Или вообще… На озеро уйдут. Или в лес.

– Но мы… Я же разговаривал с бригадиром. Мы условились. Ровно в одиннадцать, – теперь уже упавшим, виноватым голосом. – Я ждал.

– Надо было подходить к телефону, – она ответила твердо. – Если ждут – подходят.

Он почувствовал легкое головокружение: женщина-диспетчер говорила как жрица, знающая все оттенки ритуала, который он по невежеству нарушил.

– И что теперь делать? – признавая свою вину, он вздохнул.

– Сегодня бригадир уехал. На объект. Ждите завтра. В это же время.

– Да-да, спасибо, – он поблагодарил трубку, уже немую и глухую.

Зачем-то вернулся во времянку, виновато оглядел неприбранную посуду и поплелся на чердак, отлично понимая, что сегодняшний рабочий ритм непоправимо нарушен: «Но что-то же надо… Не сидеть просто так…»

Печатал, чувствуя в пальцах приятную легкость: текст двигался будто сам собой. Если что и вызывало сомнение, то, пожалуй, расположение кресел: в предшествующих сценах кресло капитана стояло на цент-ральном помосте, теперь почему-то сместилось в левый верхний угол – во второй главе на этом месте находился открытый люк. Через который они, собственно, и влетали. «Небрежность автора или какой-то тайный замысел?.. Капитан что-то чувствует, но не может объяснить. Или не хочет… – Попытался представить себя членом команды. – Положим, я замечаю, что капитан висит над люком… Ну и что? Как – что! Открытый люк – опасность».

Вышел из-за стола и подошел к открытому люку, будто чердак – при определенных условиях – мог стать моделью космического корабля. Заглянув вниз, почувствовал головокружение. От греха подальше отступил на пару шагов. «В моем случае – понятно. Лестница слишком узкая, приходится спускаться на ощупь, спиной. Когда не видишь ступеней, в любой момент можно потерять точку опоры. Но автор – немец. В немецких домах не бывает таких лестниц, никто не спускается спиной…»

И все-таки он думал об авторе с сердечной теплотой, будто там, в другой части света, обнаружилась близкая душа, которая тоже боится люков. Совпадение личных страхов. Впрочем, в жанре, к которому он вынужденно приобщился в последние годы, любое совпадение может оказаться иллюзией – пустышкой, игрой. Имея дело с фантастикой, надо быть начеку, не слишком доверяясь тексту: в любой момент автор может показать переводчику нос.

– Обманули дурака на четыре кулака! – мальчишеский голос под его окном выкрикнул детскую дразнилку, словно подтвердив его подозрения.

Он вытащил лист из-под каретки, заметил орфографическую ошибку и потянулся к карандашу. Карандаш, которым вносит правки, исписан до самого дерева. Пошарив под бумагами, нащупал точилку.

Слои древесины змеились, оголяя грифель.

– Хозяева́-а! Эй, есть кто-нибудь?..

Вскочил и подбежал к окну.

У соседской калитки маячил мужик с топором.

– Вы… Не ко мне? – боясь, что тот не услышит, высунулся по пояс.

Мужик обошел кривую елку, растущую у забора, и, обнаружив источник звука, помотал головой.

– Вы… Случайно не бригадир?

Мужик перехватил топор в другую руку и, сделав еще пару шагов, остановился под самым окном:

– А эти, ваши соседи? А то вон – машина есть, а их нет.

Он пожал плечами и, прикрыв створки, вернулся к столу.

– Ну чего? – снаружи донесся другой, но тоже мужской голос.

– Да бес их знает! На озеро пошли. Или в лес.

– Ну и чего делать? Тракторист отзвонился, сказал, минут через двадцать…

Два голоса держали совет прямо под его окнами.

– Как думаешь, может, и не достанет… – первый предположил не очень уверенно.

– Ага! А если достанет? Бац – и в лепешку! – с удовольствием, словно ему представилось что-то приятное.

К странной беседе присоединился женский голос. Женщина что-то говорила – он не разобрал слов.

Возвращаясь к своим мыслям, точил карандаш, но теперь особенно осторожно: одно неловкое движение, и грифель хрустнет. Вынул и дунул на кончик: «Выдумывают, выдумывают… Мало им нормального мира, созданного божьим помышлением. Не-ет, подавай искаженные миры! Казалось бы, возьми любого человека, загляни внутрь: каждый человек… – За окном слышался шум мотора. Он мотнул головой. – Соседи. Видимо, уезжают. Скатертью дорога… Каждый человек – переводчик божьего замысла, только один уважает Автора, а другой несет отсебятину… – острым грифелем ткнул в подушечку пальца. – Кто это сказал?..»

Почесал в затылке, чувствуя неровности черепа, и вспомнил: обсуждали «Божественную комедию». Шли по набережной, Марлен рассуждал на ходу: «Никак не могу понять: вот рай и ад. Вроде бы они существовали и раньше, пока бог не создал человека. В те времена их населяли ангелы: рай – настоящие, ад – падшие. Согласен?» Он кивнул: «Ну и что?» – «А теперь смотри, – Марлен остановился у кучи снега, который убрали с проезжей части, сгребли к обочине. – Для кого он создал ад?» – «Не знаю… может, для ангелов?» – он смотрел на грязный снег, пытаясь понять, куда клонит Марлен. «Значит, знал? Был уверен, что ангелы его предадут? Заранее построил тюрьму, чтобы потом, когда дойдет до дела… Это – во-первых…» – «Да нет, – он перебил, – глупость какая-то. Получается как у Сталина: измена Родине через намерение. Карается расстрелом».

«Ладно… – Марлен пнул ногой снежную кучу. – Едем дальше. Теперь про людей. Согласись, сперва должен быть Страшный Суд, а уж потом, в зависимости от приговора, одних – в ад, других – в рай. Согласен?»

На этот раз он кивнул увереннее.

«А у Данте?» – «Что?» – «Они уже там. Хотя, заметь, никакого Страшного Суда еще не было». – «Ты уверен? – раньше он не задумывался об этом, но теперь как-то засомневался. – Хотя, конечно… Суд потом, когда все умрут, в смысле, конец света, Армагеддон…» – «Вот именно, – Марлен сделал страшные глаза. – А автор, заметь, жив. Это Вергилий умер. Ну и остальные, которых они там встречают. Тебе не кажется, что Данте, как бы это сказать… воспел внесудебную расправу? Говоря по-нашему, “тройки” и все такое прочее?»

«Ну не знаю… – он поежился, не понимая: шутит или серьезно? Решил: шутит. – Как-то неловко, все-таки классик. Великое произведение, непревзойденное… И знаешь, – он заговорил увереннее, будто ступил на твердую почву. – Теперь уже не важно, насколько это соответствует Евангелию и вообще первоначальной идее. “Божественная комедия” лежит в основе других великих произведений, которые написаны позже. Это как, – взмахнул руками, – колонна. Выдернешь, и все рухнет. Расхождения, конечно, есть, но все равно Данте – переводчик божьего замысла». – «Вот-вот, – Марлен погрозил пальцем, кажется, пропустив божий замысел мимо ушей. – Именно что рухнет. Так ведь они так и рассуждают: дескать, одно дело, первоначальная идея… А уж что получилось, то и получилось. Победителей не судят. Главное – результат: великие свершения. И в космос первыми слетали, и в войне победили… А знаешь, что я думаю?»

Вот тогда Марлен и сказал, а он запомнил – слово в слово: «Не только Данте. Каждый человек – переводчик божьего замысла, только один уважает Автора, а другой несет отсебятину…»

Потом зашли в пышечную, их любимую, у ДЛТ…

Мотор за окном шумит все сильнее.

– Да что они там! – чувствуя, что сбился с мысли, встает и подходит к окну. Снова распахивает створку.

По улице, задрав ковш, как слон – хобот, движется трактор: решительно, но в то же время как-то суетливо и юрко, будто поигрывая всеми узлами и шарнирами.