Иван Зорин - В социальных сетях Страница 23

– Вы о чем?

– Сами-то что обо всем думаете?

Сосед уставился в стену.

– А что думать? Этим летом у нас в доме завелись мыши, обычные серые полевки. Скребутся ночами, шуршат. Мы вечером стали газеты клеем намазывать и везде по полу раскладывать. Утром несколько попадались. Проснувшись, я первым делом их, уже мертвых, со слипшейся шкуркой, заворачивал в ту же газету и выносил на свалку. А раз выхожу – одна живая, дергается, лапки пытается освободить. До обеда подождал, а она все не умирает. И к вечеру все так же боролась за жизнь. Жаль мне ее стало. Хотел даже отпустить, да возиться поленился. Так живую на помойку и выбросил. Дождь накрапывал, а я все стоял, глядя, как она намокшую газету грызла.

– Вы что – садист?

Никита Мозырь раздвинул губы в немом оскале.

Сосед пропустил мимо.

– А стоило ли ей так мучиться? Может, лучше было сразу, как все?

Никита Мозырь застучал ногтями по обнаженным деснам.

– Мрачнуха, однако. По-вашему, мы тоже кому-то мешаем и на нас так же смотрят?

Сосед пожал плечами.

– Да уж, философ, и как вы с такими мыслями только живете?

– Так меня и не спрашивают. – Он задрал палец в потолок. – Может, там нас всех спросят, только вы в высший суд не верите.

– А я верю! – подал голос Санджар Быхеев. – Всех, всех вас осудят, как в Писании сказано!

– И отчего православные такие добрые? – зевнул Никита Мозырь. Положив подушку к изголовью, он спрятал под нее свои длинные ногти. – Ладно, выключайте свет, спать пора.

Солнце било в распахнутое окно. Свернувшись под одеялом, Никита Мозырь тут же захрапел.

Кровати в палате были привинчены к полу. Раз и навсегда. А распорядок намертво прибит ко дню. Утром очередь в уборную сменялась очередью в столовую, а та – в процедурную. Сестры делали уколы, раздавали таблетки. А потом все ждали обхода врачей. Олег Держикрач по-прежнему решительно расхаживал по больничному коридору, отдавая распоряжения. Раньше он не держал в памяти пациентов, считая это вредным, отдавая работе лишь служебное время, но Никита Мозырь не шел у него из головы, и неожиданно для себя он зачастил в шестую палату.

– Ну, Никита, что сегодня мешает жить? – говорил он, молодцевато подтягиваясь, отчего казался еще выше.

Мозырь сидел в обычной позе у стены с подушкой, уйдя в свои мысли глубоко-глубоко, так что без движения его ноги стали затекать.

– Как и всегда, – оскалился он в ответ, подняв голову и зажмурившись, точно вернулся с того света. – То же, что заставляет выживать.

– Программы?

– Они самые. Но сегодня больше не внутренние беспокоят, а внешние. Зачем нам мозги пудрят? «Будь таким, будь сяким!» А в подоплеке: «Будь как я!» Им от этого лучше?

– Да кому им? Тем, которые следят?

– А весь секрет в том, – пропустил Никита Мозырь, – чтобы вести жизнь, свойственную своим программам. И наплевать на всех.

– А если всем будет плевать?

– Страшно подумать! Сейчас-то всем на всех только чихать.

Олег Держикрач усмехнулся. Он вспомнил свои сообщения в группе, но в чужих устах его мысли выглядели глупо. А Никита Мозырь гнул свое:

– Каждый выгоды ищет, я тех, кто мозги пудрит, понимаю. Но зачем их слушают?

У Олега Держикрача в памяти всплыл вдруг Сидор Куляш, превозносимое им медийное пространство, где после своей гибели поселились боги.

– Значит, и у них своя программа, – произнес он, чтобы не молчать.

Никита Мозырь выдернул перо, торчавшее из подушки, и, сдунув с ладони, сосредоточенно наблюдал, как оно, кружась, точно затягиваемое воронкой, опускается на пол.

– А если в программе сбой? Это и есть ненормальность? В разные века с ума сходят по-разному. Разве не безумцы изгоняли бесов? Разве не сумасшедшие призывали к бедности? А представьте инопланетянина, который изучает нашу жизнь. Ему говорят: цивилизация, закон… Уверяют, жизнь бесценна, за убийство из-за решетки не выйдешь. А потом сбрасывают бомбу, и миллионов нет. Война, объясняют. Боже, закричит инопланетянин, да они все ненормальные!

– Да, все зависит от точки зрения, – промямлил Олег Держикрач, вспомнив пациентку, которой посоветовал пересесть на велосипед. Однако такой радикальный взгляд на вещи пригвоздил его к стене. «Еще один Раскольников, – подумал он. – Зачем ему я? Пора выписывать».

– У каждого своя правда, – повернулся он к альбиносу с голубыми глазами.

– И своя выгода, – выстрелил ему в спину Никита Мозырь.

Преподаватель философии лежал с попыткой суицида. «Холост, детей нет, – сообщала его история болезни. – Жалобы на эмоциональную опустошенность и утрату вкуса». Сначала преподаватель философии пошел на поправку. Он легко вступал в беседу, называя свою попытку самоубийства ребячеством. «Нервы сдали, – краснел он. – Будто и не со мной было». Но в последнюю неделю ему стало хуже. Он отказывался от еды, и его держали на капельницах.

– Опять тарелка нетронута, – делано рассердился Олег Держикрач. – Так никогда не поправитесь.

– А зачем? Я не чувствую, что живу, может, почувствую, как умираю.

– Ну, вы же философ, – переменил тон Олег Держикрач. – Разве можно поддаваться настроению? Будьте стоиком!

Олег Держикрач бодрился, но, заглядывая в помутневшие васильковые глаза, думал, что его собственная тень давно не повторяет движений, а слова не отражают правды. Посидев с минуту, он поспешно встал, в дверях пожелал всем скорейшего выздоровления, нагнувшись, чтобы не задеть косяк, вышел. Вызвав в кабинет сестру, увеличил альбиносу дозу транквилизаторов.

– Скотская у меня работа, – жаловался он жене. – Кажется, уже столько лет, а привыкнуть все не могу. Может, не то избрал?

– Ну что ты, – успокаивала жена. – Ты же психиатр от Бога.

«Значит, профессия от дьявола», – добавил про себя Олег Держикрач.

Лето стояло невыносимо жаркое, окна в палатах держали открытыми, так что знойный воздух, как беглец, проникал сквозь решетки. День походил на день: в процедурной из рук медсестры получали таблетки, запивали водой, демонстрируя после язык, в столовой после ужина смотрели сериалы, а перед сном Никита Мозырь развлекал всех странными речами. Санджар Быхеев проходил комиссию на получение инвалидности, и он то и дело приставал к казаху.

– Ты вот, Санджар, инвалидности добиваешься, чтобы сесть на группу и жить на пенсию. Так не волнуйся – ее за одну веру в воскресение из мертвых дадут. А эпитафией что возьмешь? «Оки-чмоки, еще увидимся»?

Все ржали, но у казаха были крепкие нервы, и он лишь молча крестился на образок.

– Ты, Санджар, верно, и в Страшный суд веришь, – донимал его Никита Мозырь, – а я как представлю своих предков до семнадцатого колена воскресшими, так в дрожь бросает. Бородатые, немытые, за царя-батюшку лбы в церквях расшибали. Они от меня дальше, чем обезьяна…

– Ты что же, анархист? – не выдерживал казах.

– Еретик и смутьян. И мои же предки меня бы сожгли! Уж лучше произойти от обезьяны.

– Так и время было другое, думаешь, над нашим не посмеются? А судить будут каждого по своей мерке. Программе, по-твоему.

– Точно, когда воскресну, у меня с предками произойдет конфликт программ. Поэтому обезьянья для меня безопаснее, и вирусов нет – не заразишься.

– Выходит, вы Иван, не помнящий родства? – повернулся от стенки преподаватель философии. – И суда над собой не ждете? И оценивать себя не разрешаете?

Никита Мозырь вздохнул.

– Один человек на свете, и нет у него ни отца, ни матери, ни дедов, ни прадедов. А дети его, как перекати-поле: дунул ветер – и нет их. Ответ ему держать не перед кем, потому что нет у него ни заступника, ни судьи, кроме самого него.

– Да вы прямо малый пророк…

– Каков есть.

– Программа у него такая, – зло проворчал Санджар Быхеев и, прекращая дискуссию, выключил в палате свет.

Осень принесла с собой обострение, в больнице был наплыв, так что Олег Держикрач сбился с ног. В интернет-группе он теперь появлялся редко, решая, кому передать администраторство. Ему казалось, что группа выродилась, превратившись в сообщество анонимных маргиналов. «На работе хватает, – думал он. – Черт-те что обсуждают, превратив группу в клуб знакомств». Сообщения Модеста Одинарова отправляли с компьютера Ульяны Гроховец, IP-адреса совпадали, и Олег Держикрач сделал неправильный вывод. В болезнь Модеста Одинарова он не поверил – приговоренные так себя не ведут. Олег Держикрач был опытным психиатром. Не поверил он и Раскольникову: мало ли сопляков насмотрелись гангстерских фильмов, и история заказного убийства выглядела в его глазах неубедительно. Вынося на голосование вопрос об исключении Раскольникова, Олег Держикрач ставил эксперимент, ему была интересна реакция группы, он гадал, какое решение примут ее члены. Едва сдерживая усмешку, он видел, что все клюнули на выдумку Раскольникова, видел испуг, в котором не было сострадания, и относился к ним как к паукам, которых рассматривал в банке. Олег Держикрач был хорошим психиатром. Все люди были для него пациентами, а к ним он относился как к подопытным кроликам еще с университетской скамьи, когда собирал материал для диссертации.