Елена Колина - Воспитание чувств: бета версия Страница 24

– Зачем мне художники семидесятых, кто их вообще знает?! – взвыла Алиса.

– Ты ведь хочешь быть модной девушкой? Тебе ведь нужно все самое лучшее?.. Это – модно. Это – самое лучшее.

Ну, и как было не очуметь от всего этого? Все, что мне нужно было прочитать, посмотреть, научиться узнавать, цитировать, все это было огромное… Я чувствовал себя букашкой перед слоном: укусить можно, съесть – нет.

И я все время останавливался на этом тернистом пути становления интеллигентом и задумывался – а может, ну нафиг?

Как это было

Встречал папу у вагона. Вдруг увидел его со стороны: некрасивый, но сразу понятно, что хороший, похож на профессора Плейшнера, когда тот заметил цветок на окне и понял, что сейчас его убьют…

В руках две огромные клетчатые сумки, еще одну сумку пихает ногой впереди себя. Проводник сказал ему: «Ну ты, челнок, поаккуратней», папа сказал: «Простите, пожалуйста».

Шли с папой по вокзалу, ехали в метро, потом на автобусе, с клетчатыми сумками, как два челнока.

Папа рассказывал про Варшаву, про Старый город, Королевский дворец, – дворец построен совсем недавно, а кажется старым. И вдруг сказал: «Тебе неловко со мной идти?»

Я чуть не умер со стыда. Я думал, что это незаметно.

Я хотел объяснить, что стесняюсь не папу, а идти с этими чертовыми сумками. Но не смог. Не могу я говорить о том, что я чувствую! Может быть, папа и так поймет? Он ведь и сам стесняется. Он говорил маме (стенки-то у нас тонкие): «Это позор, я же не спекулянт, я инженер». Мама сказала: «Ты бывший инженер, а люди с одной поездки привозят сто долларов». Папа повез в Польшу бензопилу «Тайга» и краны, а обратно – что купит.

Когда мы пришли домой, папа сказал: «Представляете, я чуть не погорел».

Оказалось, на границе их всем вагоном забрали и стали разбираться, где чьи вещи. Папа испугался, потому что вроде бы теперь статьи за спекуляцию нет, но мало ли что. Папа сказал, что ездил посмотреть Варшаву, и его отпустили. Мама сказала: «Молодец! Это все твой интеллигентный вид».

Мама была рада: посчитала, что на Апраксином рынке продаст французскую посуду из коричневого стекла и детские костюмчики за приблизительно сто долларов.

Папа рад, что он кормит семью.

Ларка рада, что папа привез ей платье. Платье зеленое, Ларка в нем как змейка.

Мама сказала:

– Если ты захочешь понравиться мальчику, повернись к нему спиной, ты в этом платье очень хороша со спины. Когда ты была маленькая, мы думали, ты будешь самая красивая в семье, но самый красивый в нашей семье Петька.

Ларка сказала:

– Я тебя ненавижу.

Мама сказала:

– Не понимаю, что я такого обидного сказала. Почему ты хочешь испортить праздник, почему тебе всегда надо все испортить, почему ты стала такая трудная…

Обе они стали трудными и становятся все трудней и трудней!

Например, мама говорит: «Убери свои вещи из прихожей». Ларка ни за что не выполнит просьбу сразу, она говорит: «Потом».

– Почему потом? У тебя любимое слово «потом»!

– Сейчас у меня дела.

– У тебя всегда сейчас дела, ты всегда устала и всегда все сделаешь потом. Какие у тебя дела?! Ты полчаса разговаривала по телефону.

– Это моя жизнь.

– Ты разбрасываешь по дому косметику, свои вещи… Я только что убрала твою щетку на место…

– Где моя щетка?! Не трогай мои вещи, не приказывай мне!..

– Я всего лишь убрала твою щетку на место.

– Ты хочешь, чтобы я ушла из дома?..

Или:

– Почему ты поставила в холодильник пустую тарелку, ты что, с ума сошла?

– Почему ты орешь из-за того, что я поставила в холодильник пустую тарелку, ты что, с ума сошла?

Ларка сказала мне, что ее иногда по-настоящему тошнит от ненависти к маме.

Или:

– Ларочка, что с тобой?

– Все нормально.

– Неужели так трудно ответить?

– Нормально.

– Но у тебя вид расстроенный.

– Это все Ирка. Она гадина, сволочь!

– Не говори таких слов, ты же девочка…

И все, Ларка уже не расскажет.

Почему мама не может выслушать Ларку молча? Ей обязательно нужно говорить самой. Быстро Ларке что-нибудь внушить.

У мамы не хватает терпения на Ларку.

У нее очень плохое настроение духа (или состояние духа?). Она устала, что нет денег, ей надоело, что у нас дома ничего не происходит, наша жизнь как река, течет от завтрака до ужина.

Сейчас в реку кинули камень, и пошли круги по воде. Я имею в виду папину поездку: бензопила «Тайга» – детские костюмчики. Мама считает, у папы есть перспективы. Ее знакомые челноки с рынка зарабатывают 500 долларов в месяц, а самые успешные челноки нанимают людей за десять долларов в день.

Папа сомневается, что окажется среди самых успешных челноков. Вздохнул: «Неужели ты меня опять погонишь?.. Я ведь не спекулянт…» Маму тоже жалко: на одной чаше весов возможные пятьсот долларов, а на другой – что он не хочет быть спекулянтом.

Мама говорит: «Потом мы укрупнимся до фирмы. Наконец-то наша семья пойдет вверх».

Мама сказала: «Не обижайся на меня, Ларочка, я люблю вас с Петей одинаково… В следующий раз папа привезет тебе куртку». Ларка сказала: «Ладно уж, я тоже люблю вас с Петькой одинаково». Может показаться, что Ларка корыстный человек, но это не так. Она девочка.

Интересно, жизнь любой семьи как река, в которую кидают камешки, и тогда она всплескивается? У всех так: то любовь, то ненависть, а в общем нормально? У нас много зависит от папиной работы. Все зависит от работы.

Хорошо, что у меня есть постоянная работа. Кстати, о работе: мама наконец-то собралась встретиться с Романом. Вышло случайно: она позвонила мне на работу, а Роман был рядом, взял трубку и сказал: «Петр Ильич у нас как член семьи», и они слово за слово договорились, что она как-нибудь зайдет на Фонтанку.

Я сказал: «Мама, зачем?!» Она сказала: «Ты мой ребенок, я хочу посмотреть, что это у тебя там за новая семья». На самом деле ей хочется обсудить меня, услышать, как меня хвалят. И еще она сказала: «Интересно посмотреть на человека, из-за которого все…» Я сначала не понял, что «все», а потом понял: из-за Романа закрыли завод, папу уволили, и началась у нас совсем другая жизнь.

Неужели мама не понимает, что дело не в Романе, что это ход истории? А сам Роман – просто рука истории, десница рока?

Мама сказала, что понимает. Но ей все равно интересно.

Я просил ее не приходить! Я бы не смог это вынести.

Не то чтобы я как Ларка. Ларка злится, когда мама говорит ее подругам по телефону: «Ларочка сейчас подойдет», шипит: «Я не Ларочка!», не хочет быть Ларочкой, это домашнее имя.

Но в общем я как Ларка. При ней я один я, а без нее я другой я. На Фонтанке я взрослый человек на работе, а мама как-нибудь найдет, как превратить меня обратно в ребенка, принесет с собой шапочку или рейтузы. В переносном смысле, конечно. В прямом-то смысле она веселая и красивая.

А он бегом пустился в лес

Обнаружилось, что у Энен, такой идеальной, кроме любви к красному вину есть и другие слабости: сушки, ее собственное творчество, возраст.

Сушки приносила Энен, иногда я, иногда водитель, который привозил Скотину из школы. Сушки нужно было подсушить, подсушивали на сковородке, на плитке на письменном столе, важно было правильно подсушить, ухватив мгновенье между подрумяниванием и чернотой. Затем сушки ссыпали в эмалированную кастрюлю и ставили возле Энен, а на плитке подсушивалась следующая порция.

Энен грызла сушки, как белки в Павловском парке, изящно и жадно, сухая рука в кольцах сновала между ртом и кастрюлей мелкими точными движениями – схватить, разломать, засунуть в рот, потянуться за следующей.

Алисе сушек не предлагалось, она печально наблюдала, как подрумяненные сушки одна за другой исчезают в накрашенном рте, иногда бунтовала, выкрикивая: «Нечестно! Я тоже люблю сушки!», но кастрюлю ставили далеко от нее, чтобы она не могла дотянуться и схватить сушку: это называлось «воспитание воли сушками». Сушки были сладкие, с ванилином, и несладкие, простые и с маком. Энен особенно ценила «Сушку-малютку несладкую». Каждый раз она бывала в чем-то новом, в новом платье, с новыми бусами, наряжалась, словно приходила не к двум подросткам, а в общество, в свет, – нам и в голову не приходило, что мы были ее единственным обществом и единственным светом.

Дело двигалось. Древние греки, эллинистические философы, проникновение христианства в греко-римский мир (в двух словах), немного об иудейских основах христианства, распятие Христа, – и сразу прыгнули в Новое время.

Декарт: рационализм, скептицизм, сомнение во всем. Макиавелли («макиавеллиевский ум», «макиавеллиевская хитрость», «макиавеллиевский цинизм»). Пароль: «Макиавелли прав, люди больше привязываются к тому, кому сделали добро сами, чем к тому, кто сделал добро им». Алисины записи сопровождались пометками «как упоминать», похожими на пометки в нотах: играть Dolce – нежно, Leggiero – легко, Espressivo – выразительно.