Алексей Ефимов - C-dur Страница 25

Ребята начали новую песню.

«Thunderstruck».

AC/DC.

Здорово. Прямо в тему. Вот-вот грянет гром. Пусть песня не о природном явлении, а о женщинах – это неважно. Идет дождь, волосы и рубаха мокрые, рокеры без зонтов пляшут у сцены – здорово, черт побери!

Фронтмен рвет воздух хриплым голосом Брайана Джонсона, взяв микрофонную стойку фирменным рокерским хватом:

Sound of the drumsBeating in my heart!The thunder of gunsTore me apart!You've been… thunderstruck!

Молния вспыхнула в небе.

Бах!

Треснуло и громыхнуло прямо над парком.

Парни на сцене заулыбались. Фронтмен добавил экспрессии в голос.

Еще одна вспышка.

Бах!

Поймав кураж, зрители дружно мотали мокрыми головами и подпевали.

Thunderstruck! Yeah, yeah, yeah, thunderstruck! Thunderstruck! Yeah, yeah, yeah!

Вот она, суть рок-н-ролла. Вот она – жизнь!

Когда песня закончилась, музыканты поблагодарили всех, попрощались, и народ потянулся с площади. Дождь припустил сильней. Он заливал все вокруг, стучал частой дробью по листьям, по пластиковому навесу над сценой, по крышам киосков и грозил еще большей мощью.

Саша вышел из парка через центральный вход, между рядами колонн, и встал у дороги, вытянув руку.

На мгновение пришла мысль: может, пройтись до дома пешком, наплевав на дождь, на условности и на туфли за триста долларов? Может, продлить чувство радости и свободы, вернувшееся после долгого перерыва? Мелькнула мысль – и тут же погасла как искра.

Остановилась бежевая «девятка».

С сомнением взглянув на него, старик вломил цену в два раза больше обычной, и он согласился без торга.

Дождь шел плотной теплой стеной. Превратив улицы города в мутные реки и смыв с них толстый слой пыли, скопившейся за две жарких недели, он на этом не успокоился. Он хотел стать местным стихийным бедствием, а в перспективе – новым Всемирным потопом, спастись от которого невозможно, ибо новый Ной не родился и никто не построил ковчег, предчувствуя кару небесную. Люди стали слишком самонадеянны. Считая себя царями, они думают, что природа все стерпит. Но стоит проснуться вулкану или спуститься лавине, или начаться землетрясению, как бегут они с глазами полными ужаса и молят истово Бога: спаси нас от страшной смерти, прости нам все прегрешения. А Бог? Ему все равно. Он не встретит грудью лавину, не охладит вулкан, не остановит древние материковые плиты своей божественной дланью. Он даст людям погибнуть. «Где были вы, – спросит он, – когда не боялись? Где была ваша вера? Вы грешили и не раскаивались. Я был не нужен. Может, вы думали, что я мертв»?

Как льет дождь! Как красиво и мощно! Стеклоочистители не справляются, дергаются и скрипят.

В машине накурено.

Свежие ощущения уплывают, слабея с каждой минутой, и скоро от них ничего не останется, кроме воспоминаний, которые меркнут с течением времени, смешиваясь с более поздним опытом и фантомами воображения.

Он чувствует дискомфорт. Рубашка и джинсы прилипли к телу, в туфлях хлюпает, нижнее белье, тоже промокло – снять бы все поскорей.

Аня открыла дверь и посочувствовала ему:

– Бедненький! Я звонила – не слышал?

– Там была громкая музыка.

– В парке?

– Да.

Он прошел в ванную.

Душно в квартире. Тесно и душно. За окном льет дождь, закончились выходные, а впереди пять будних дней и игры с Виктором Моисеевым.

Глава 4

Борясь с меланхолией понедельника, он просматривал скучный договор о тридцати страницах, а мысли то и дело съезжали в сторону. Вспомнились то дача, то дождь в парке. Дача – чаще. Он снова был там – как на спектакле. Снегирев пил водку, пьяно ругался, и так хотелось дать ему в морду, что пальцы сами сжимались в кулак как перед дракой. Напротив, он не мог, как ни старался, воскресить чувства, пережитые вечером в парке. Он помнил, как это было, и видел картинку, но эмоции, всякий раз оказываясь вне фокуса, не поддавались.

Он посмотрел на часы. Девять тридцать. В девять пятнадцать приходит Оксана с графиком встреч на день, но ее еще не было. «Странно», – подумал он, и тут же раздался звонок.

«Gorbatenko Larisa» – увидел он на дисплее.

Отдел кадров.

Он нажал клавишу громкой связи:

– Да.

– Доброе утро, Александр Александрович.

– Доброе.

– Александр Александрович, вы в курсе, что Оксана хочет уволиться?

Секундная пауза.

– Нет.

– Пришла с заявлением. Я спросила, в чем дело, но она не сказала.

Он спит? Видит дурной сон?

– Ладно. Я разберусь.

Он сразу набрал Оксану.

– Александр Александрович, доброе утро, – сказала она. – Иду. Простите, я задержалась.

– Доброе утро.

Через минуту она вошла.

Выглядела она неважно.

Бледная кожа, припухшие веки, темные круги под глазами. Ее взгляд, обычно живой и блестящий, в эту минуту был тускл и потерян в пространстве. Она была не здесь, а где-то в себе, там, куда не заглянешь, пока тебе не откроют. Она была собрана, шла твердо и прямо, даже слишком твердо и прямо, и несла лист с графиком встреч.

Приблизившись и стараясь не встретиться взглядом с шефом, она села в кресло и аккуратно, как-то чересчур аккуратно, положила график на стол. Белый лист на темное дерево.

Согласно утреннему ритуалу он должен был взять график, взглянуть на него, при необходимости внести коррективы – но вместо этого, оставив его без внимания, он спросил:

– Что случилось? Мне звонили из кадров.

Она опустила голову.

– Я увольняюсь, – едва слышно сказала она.

– Почему?

Пауза.

– Будет лучше, если ты скажешь и мы подумаем, что с этим делать. Зарплата? – он смотрел на нее, улавливая реакцию.

«Нет», – покачала она головой.

– Работа не нравится?

– Нравится.

– Что в таком случае?

Он спрашивал мягко, без лишних начальственных ноток.

Она смотрела в сторону, на шкаф с тонированными стеклянными дверцами. Полки ломились от хлама. Бутылки с элитным спиртным, награды с ярмарок, конкурсов, выставок; тысячи подарков и сувениров, в том числе семь или восемь охотничьих ножей, сабля и пионерский горн, – все это копилось годами и не использовалось. Шкаф мог бы претендовать на звание самого бесполезного шкафа в мире.

– Если дело не в работе и не в зарплате, то в чем?

Оксана молчала.

– С кем-то поссорилась? – спросил он. – С Ольгой?

Кажется, он попал в точку.

– Пожалуйста, больше не спрашивайте, – сказала она твердо.

Он взял паузу:

– Ладно, как знаешь. Подумай еще, не спеши понапрасну. Договорились?

– Да.

Она встала и вышла.

«Девушки в приемной поцапались, – решил он. – Оля бесится и ревнует».

Он не додумал мысль.

Вновь зазвонил телефон.

«Moiseev Viktor», – увидел он на дисплее.

«На ловца и зверь бежит», – подумал он.

Он не включил громкую связь, а взял трубку. Они общались без громкой связи – как равный с равным, по негласному правилу, установленному между ними.

– Привет.

– Привет.

– Зайду?

– Да.

Не прошло и минуты, как Виктор открыл дверь. Бодрый, свежий и энергичный, он не был похож на человека, страдающего синдромом первого дня длинной рабочей недели.

Они пожали друг другу руки.

– Привет.

– Привет.

Беспалов, кажется, переусердствовал: что-то хрустнуло в пальцах у Виктора, но тот не подал виду, хотя вряд ли ему было приятно.

– Выпьем кофе? – предложил Виктор.

– Можно.

Они прошли в комнату отдыха. Беспалов нажал клавишу на телефоне:

– Оля, сделай нам, пожалуйста, кофе.

– Да, Александр Александрович, – из динамика раздался голос Ольги. По ее голосу чувствовалось, что она, мягко сказать, удивилась и старается это скрыть.

– Правильно я понимаю, что это обмен секретаршами? – спросил Виктор с липкой ухмылкой.

– Видел Оксану?

– Да.

– Видел, в каком она состоянии?

– Нет. Что с ней?

Кажется, Витя фальшивит.

– Мелочи… Увольняется.

Виктор присвистнул.

– Что вдруг?

– Не знаю.

Вглядываясь в рыжего компаньона, вслушиваясь в его голос, он слышал и видел фальшь. Вне всяких сомнений, Витя играет.

– Витя, ты что-то знаешь?

– Я расскажу, если хочешь. Но хочешь ли ты? – спросил Виктор как-то зловеще. Зрачки глаз потемнели.

– Да.

– Ты уверен? Или лучше оставить как есть?

– Что?

– Все.

– Нет, лучше правда.

– Да? – усмехнулся Виктор. – Я не уверен. Но слушай. В пятницу после праздника мы сели в такси и поехали в ресторан. Мы выпили там вина. Пару бутылок. Потом снова сели в машину и приехали к ней домой. Дальше?

– Да.

– Я ее трахнул. Я знал – она этого хочет. Слегка подергалась для проформы, не сразу раздвинула ноги, но это все мелочи. Я вытер ей слезки. Мы мирно расстались.

– Ты ее изнасиловал.

– Саша, я тебя умоляю, – поморщился Моисеев. – Что за лексика? Знаешь как говорят: сучка не захочет – кобель не вскочит? Все было по обоюдному согласию, просто девочка в последний момент занервничала по поводу своей моральной устойчивости и чуть было не передумала. Молодо-зелено, хочется-колется. Пришлось ей помочь.