Иван Петров - Нарги. Социальная утопия Страница 25

В последнее время все чаще в СМИ звучала тема ювенально-исправительной системы, которая приходила на смену пенитенциарной. Это не могло не трогать нарги до глубины души. Да, естественно, временное приостановление прав родителей быстро исправляло преступные деяния последних и предупреждало рецидивы лучше, чем тюрьма. Оно нивелировало расходы государства и на содержание под стражей. Одна мысль, посыл, что ребенка могут отнять, делала граждан заведомо законопослушными, не нарушающими спокойствие созидательной жизни митингами, шествиями, пикетами, воровством, разбоем и прочими проявлениями безработицы. Уголовный кодекс сразу свелся всего к трем статьям по признаку мотивации: тунеядство, хулиганство и неосторожное (немотивированное) убийство. Осуждение стало простым и эффективным, а наказание настолько очевидным и прозрачным, что организации, следящие за соблюдением прав осужденных, просто растворились за своей ненадобностью в других течениях общественно-гуманитарной деятельности с вполне реальными материальными дивидендами. К ограничению свободы человек быстро адаптируется, а вот забор детей из семьи в пансион государственных воспитанниц и воспитанников не оставляет никаких шансов на покой. Даже после недели нравственно-исправительной работы супругов над собою дети возвращались в семью запуганными, молчаливыми, с долго не просыхающими глазами от слез ненависти к собственным родителям. Требовался долгий период, чтобы восстановить разрушенные отношения в семье. На дальнейшие преступления взрослым просто реально не оставалось свободного времени. Жизненные приоритеты восстанавливали свое законное место в сознании людей. Нарги, для которых забота о детях всегда являла главную составляющую жизни, всем сердцем желали скорейшего морального обновления преступным семьям. На работу с этим контингентом их вдохновляла активность православных дружин, челобитные которых в суд могли на недели сократить возвращение детей в дом. Дружина из двенадцати молодых мужчин, непременно с бородами и увесистыми крестами до пуза, приходила к преступникам на квартиру и проводила особую беседу с родителями, по результатам которой простым голосованием решали исход встречи или необходимость повторного визита. Число дружин росло, в их ряды вступали и ранее осужденные. Все хотели добра детям. Хотели его и нарги, и ждали прохождения в Думу своей партии для творения добрых дел.

Трогало сердца приезжих и явление новым для них обществом матерей-одиночек, чьи мужья могли жить в соседнем подъезде и делать вид, что просто не знакомы с ними. Борьба церкви за христианские ценности не приносила ожидаемых результатов. Гордыня женщин процветала. Число неполных семей перевалило за сорок процентов, главным образом за счет разводов. От мужей просто уходили, как от не оправдавших надежды и утративших вместе с доверием любовь. Мужчины трансформировались в слабый пол за счет рождения обществом обширного пула самодостаточных, образованных девушек, чьи материнские инстинкты на время приводили к брачным играм, обманывая и теша мужское самолюбие, а после мужей сбрасывали со скалы гордости вниз на камни быта, убивая в них окончательно что-то похожее на достоинство и самоуважение. Это в итоге привело к женофобии – боязни строить длительные отношения с женщиной, к нежеланию быть покинутым и ущемленным в своих правах и, более того, треть жизни ощущать себя ее финансовым придатком в виде регулярных выплат пособий на ребенка. Только контрацепция давала мужчине гарантированную свободу отношений, а также посещение домов ассимиляции народов, где за деньги можно было вдоволь насладиться использованием женщины по ее прямому назначению. Второй вариант устраивал больше живущих в холостяках. Он не требовал трат на ухаживание как во временном эквиваленте, так и в финансовом.

С наступлением темноты в отстроенных сразу за МКАД новеньких кварталах, которые, казалось, дружно взялись за руки, образовав плотное кольцо заботы вокруг Москвы, вспыхивали огоньки жизни. Нарги обретали новую родину. Родину старшего брата.

Наргиза открыла глаза и ощутила себя как-то иначе. Утро было, как обычно, пасмурным, свинцовое небо сливалось со свинцом асфальта, но что-то изменилось. Она встала сегодня задолго до завтрака и с высоты последнего этажа, отведенного для панорамной площадки, смотрела на город – теперь свой город. Еще вечером, до наступления ожидаемых через неделю месячных, она вдруг почувствовала, что пора сделать тест на беременность. Он был положительным. Внизу, у подножия отвесной скалы ассимиляции, мельтешили в разных направлениях разноцветные фигурки, каждая была занята своим важным, но в итоге общим делом – жизнью муравейника. «Теперь я стану частью их, равным среди равных себе муравьем. Мы с Гаджи поверили в свои силы и обрели лучшую жизнь, зацепились за этот город, и отныне никакое цунами обстоятельств не вымоет нас отсюда». Ее размышления коснулись и воспоминания об Алексее, первым из мужчин здесь. Другие – военные и гражданские – слились в один серый крысиный образ, воровато берущий из сломанной мышеловки нравственности чужой и чуждый их пищеварению сыр. Их было чуть более ста за две с небольшим недели. Наргизе очень хотелось верить, что ребенок зачат именно от этого приятного, воспитанного молодого человека, с взрослыми и чуть грустными глазами. Все излишки его юношеской спермы, были аккуратно подтерты туалетной бумажкой и сохранены как семейная реликвия. После рождения ребенка Наргиза планировала провести генетическую экспертизу на отцовство Алексея. Просто так, исключительно для себя. Женщине, что бы там ни говорили, важно знать, кто конкретно отец ее ребенка.

Розовая раковина комнаты с фотографиями детей на стенах вмещала около двух десятков забеременевших женщин. Перед ними выступал управляющий Домом ассимиляции. Мужчина лет пятидесяти был одет скромно и как-то по-домашнему: простенькая легкая обувь, джинсы, недорогая рубашка и вязаный джемпер –  располагали к себе, как к близкому родственнику, а массивное желтое кольцо с крупным бриллиантом на безымянном пальце левой руки не только утяжеляло его, но и придавало вес уважения среди горно-восточных женщин. На кольце, рядом с пробой, был выгравирован инвентарный номер изделия, но даже с расстояния в полметра разглядеть его было невозможно. Женская мимика его мужского лица и блестящие глаза излучали материнскую заботу и понимание, а крашеные волосы с осветленной челкой выдавали в этом человеке озорное, авантюрное начало.

– Девочки, милые мои, но что я могу поделать? Ну, какие-то таможенные проблемы у ваших коллег по радости материнства. Не пропускают их пока в Россию. Конечно, секс – дело добровольное, но я прошу просто пойти мне навстречу, войти в мое положение, как я входил неоднократно в ваше. Если вы уйдете завтра к мужьям, – а вы имеете на это полное право, – то спрос мужчин превысит наше предложение по ассимиляции. И что мне делать тогда? Ограничить рыночными механизмами интерес потребителя я не могу, так как работаю по госрасценкам. А доля женщин, допущенных к электронным торгам, не может превышать, согласно нашему уставу, десяти процентов от численного состава за ассимиляционный месяц. Остается одно – увеличить нагрузку на ваших подруг. Но мы-то с вами понимаем, что и восемь мужиков в день перебор, а им придется тянуть лямку на одиннадцать человек до часу ночи, и это при самом благоприятном раскладе: без импотентов и любителей медленных движений с долгим созерцанием.

Девушки молча переглянулись и опустили взгляд на колени, будто стыдясь своего положения, которым они теперь подводят весь коллектив единомышленников. Не теряя женственности в голосе и движениях, мужчина продолжал:

– Лапы мои! Ну, что будем делать? Кто поможет мне? Я со своей стороны гарантирую вам только взрослый контингент клиентов-укропов, безопасных для вашей беременности. Огурцы-срочники теперь не для вас.

Скованные нерешительностью, женщины молчали, но по всему было видно, что внутренняя борьба идет в сердце каждой. Сопричастность к общему не давала шансов на безразличие ни одной из них. Девочкам надо было просто помочь, подтолкнуть к правильному решению. Как человек опытный в тонкостях женских чувств, все же десять лет работы в школе завучем не проходят бесследно, мужчина встал со своего места, похрустел суставами пальцев и шеи и, глядя с высоты своего положения, твердым голосом обиженной женщины произнес:

– Так, кто не с нами – поднимайтесь и, милости просим, на выход. Любовь по расчету мне не нужна.

– Аркадий Аркадьевич, – Нияра встала со своего места, ее густой румянец указывал на искренность женщины. – Я здесь самая старшая из девочек. Почти четыре месяца ждала зачатия, как чуда небесного, каждый день. Ваша поддержка, ваше внимание и беседы в конце смены очень сильно помогли мне. Благодаря вашим словам я снова поверила в себя как женщину и теперь жду ребеночка. Вы для меня и есть отец моего малыша, зачатого здесь, да и для других девочек тоже. Мы вам очень благодарны и своей любовью заплатим за вашу любовь.