Иван Петров - Нарги. Социальная утопия Страница 26

Губы Аркадия дрогнули, он достал розовый платочек и, отвернувшись, промокнул им сухие холодные глаза, потом смачно, для убедительности высморкался, не оставив ни у кого сомнения в искренности своих чувств, которые почти мгновенно «заполнили» крупный нос мужчины.

При всей своей женственности Аркадий Аркадьевич умел держать слово и вел себя, как настоящий мужчина. Действительно, и к Нарги, и к ее соседке за стеклом приходили теперь все чаще мужчины средних лет из числа гражданских, которые при встрече больше говорили о сексе и своих былых успехах на этом поприще, чем занимались им. Они не утомляли разговорами, и беременные девушки охотно поддерживали беседу, по-доброму подсмеиваясь над героями ассимиляторами, которые всерьез считали себя будущими отцами своих нерусских детей. Движения их не были избыточными, как у молодежи, не было в них и чрезмерного напряжения, внутренне ощущаемого женщиной. Но излишний вес, которым, как правило, обладали эти мужчины, не давал возможности дышать полной грудью и полностью расслабиться. Чтобы хоть как-то ускорить их разрядку, приходилось прибегать к запрещенным приемам, но система охлаждения не включалась: беременных оберегали от стрессов. Зуд в натруженной промежности потихоньку стихал. Три-четыре контакта в день давались Наргизе легко, и даже получалось поспать после обеда. Она читала в каком-то женском журнале, что дневной сон очень полезен беременным, и теперь охотно следовала рекомендациям автора той статьи. Выбившись из уже привычного ритма жизни, девушка посвящала свободные часы раздумьям. Лодка ее времени вдруг в одночасье попала в штиль, и от этого берег мечты казался все еще недосягаемым. Она вспоминала черты мужа – лицо Гаджи, но почему-то опять, теперь уже каждый день после их единственной встречи, всплывал образ Алексея. Яркие переживания, которые ее связывали с молодым супругом, никак не попадали в сеть памяти, проскальзывали сквозь нее, не задерживаясь больше чем на мгновение, и почему-то вновь появлялся Алеша, и мысли о нем вызывали не только прилив влаги, но и сомнения в правильности выбора на всю жизнь. Нарги понимала, что, кроме мужа, она не нужна ни одному из мужчин, которые были с ней, как бы те в порыве страсти не клялись ей в любви – цена их словам была соизмерима с пустотой. С супругом любовь была скреплена расчетом – негласным контрактом прожить жизнь вместе в лучшем для жизни месте. Но чувства, как это бывает всегда, не признавали аргументов логики. Ей хотелось верить, что и Алексей испытывает к ней то же, что и она, вспоминает ее по-доброму и, возможно, даже с любовью. Что желания его так же близки к ее собственным, как близок теленок к молоку матери. Нарги полюбила. Теперь все, что было в ее жизни до этого русского парня, казалось ребячеством. И даже самое романтичное воспоминание о ее связи с Гаджи в поезде дружбы до Москвы было не более чем игра тела без участия сердца. Хотя тогда это воспринималось и серьезно, и чувственно одновременно. Двое суток юные семьи добирались в плацкарте до самого сердца России, но был в этом составе и один купейный вагон, куда по очереди отлучались молодые пары. Раскрасневшиеся уже до и, тем более, после посещения вагончика любви, супруги с опущенными глазами прижимались влажными спинами к узкому проходу, учтиво пропуская товарищей по путешествию. Плотная воздушная смесь пота, спермы, тонкой резины и влагалищной слизи выполняла малое пространство каждого отсека любви, где страсть, опираясь на силу закона, обнажала самые низменные чувства человека и возводила их в ранг чуда. Но теперь туман этих воспоминаний окончательно развеялся, и горячее солнце нависло над чистым песком бескрайней пустыни ее сердца. Связь с Гаджи оказалось в далеком прошлом, в другой жизни, в жизни до любви. Граница между прошлым и будущим была проведена.

Глава 10

– Что ты опять не в настроении?

– Отстань. Не хочу ничего говорить. Ужинай сам. Я поела.

Неуклюже, как и все беременные на позднем сроке, Нарги засеменила в спальню, щелкнула пультом и застыла перед экраном. Несложный сюжет сериала тусклым мерцанием заполнил небольшую комнату.

После возвращения Наргизы в семью отношения не складывались. Возможно, достигнутая цель больше не связывала попутчиков, а может быть, юношеская, некрепкая, почти детская любовь так же внезапно погасла, как и вспыхнула. И это было бы самым простым объяснением, которое устраивало обоих. Однако потребность друг в друге зародилась раньше, чем желание уехать в Москву, намного раньше. Их чувства были настоящими и чистыми, как первый снег на склонах горного пастбища. Но и бесспорно очень ранимыми. И вот рана была нанесена. Гаджи охватили сомнения и в телесной верности любимой до свадьбы, и в нравственной чистоте после нее. Конечно, он читал, что не у всех девушек появляется кровь во время известных событий, но, когда Нарги не позволяла ему делать это на протяжении трех лет, она была совсем не против осторожных движений в этом закрытом до брака месте. И вроде там все было как надо: влажные пальцы скользили по запретному плоду, тщательно познавая насыщенные нежностью складки и не причиняя им никакого вреда. Да и не было необходимости настаивать на позоре девушки и ее принадлежности ему навсегда до официально оформленных отношений. Желание обладать друг другом удовлетворялось более интересным и безопасным способом.

Новая социальная модель, при всей своей логичности и целесообразности, не давала счастья в личной жизни, хотя и приближала новые горизонты. Чем шире границы морали, тем больше возможностей открывается человеку. Но, вопреки здравому смыслу и современному тренду, природа мужчины не менялась: рожденный собственником не делится ни с кем. Скупые сведения справочной службы Дома ассимиляции о состоянии жены, пока та находилась за его стенами, только раздували угли ревности. Стандартный ответ: температура нормальная, настроение хорошее или, что еще ужаснее, приподнятое – просто выводил Гаджи из себя. «Я страдаю, а ей хорошо. Секс со всеми, видишь ли, только поднимает ей настроение». Он и не предполагал, что будет так непросто с этим жить. Супруга выписалась с дородовым ордером на руках, который давал право вселиться в двухкомнатную квартиру престижного западного ассимиляционного региона Москвы. Кроме того, ей удалось устроиться ученицей кассира в один из близлежащих супермаркетов по протекции своего нового знакомого, из числа гражданских посетителей Дома ассимиляции. Это давало возможность и немного подрабатывать фасовщицей фруктов, не отходя, как говорится у русских, от кассы. Игорь Семенович возглавлял секцию «Рыба» в том же магазине и дважды посетил Нарги в последнюю неделю ее разлуки с мужем. Тогда они и сдружились, перейдя на близкие отношения. Он называл ее не иначе, как «друг мой», и имел на нее вполне конкретные виды в своем кабинете. Ему нравились азиатские девушки, и многим еще до законодательных актов государства он помогал с устройством на работу. Все эти обстоятельства только вносили смуту в непростую жизнь супругов. Гаджи не чувствовал себя главой семьи, его самолюбие было ущемлено не только сексуальной свободой, если не сказать больше, распущенностью, жены, но и ее финансовым превосходством. Новые регламентирующие документы Министерства труда продлевали до восьми месяцев срок обучения водителем автобуса и не давали, ввиду ежедневной занятости до десяти вечера, никаких шансов на совместительство во внеурочное время. Государство высоко ценило безопасность своих пассажиров и пешеходов.

Влечение к жене ослабло, но иногда, представляя ее с другими мужчинами, оно вспыхивало вновь, раздуваемое инстинктом обладания женщиной. В отличие от проституток, Наргиза ничего не позволяла Гаджи, хотя в его понимании только этим от них и отличалась. Обида и сперма не могли копиться бесконечно. Его доброе сердце не было резиновым. Хотелось противовеса пагубной независимости жены. Друзья по профсоюзу рассказывали о своих «победах» над русскими женщинами – как в складчину, так и без денег, по обоюдному желанию. Тогда Гаджи тоже попробовал это. Купить любовь даже на час стоило немалых средств, но раз в месяц на троих это было посильно. Приходилось делить час по двадцать минут и терпеливо дожидаться своей очереди. Работать одновременно со всеми девушки не соглашались даже за надбавку. Минуты триумфа стоили и денег, и ожидания. Становилось легче. Но стать бесплатным любовником у него никак не получалось. То был высший пилотаж, удел ребят постарше. Они обладали женщинами ближе к сорока, которые достигали к этой поре гармонии сексуального расцвета и голода, так как уже не были обременены вниманием своих мужей, как правило, лет на десять, а то и пятнадцать старше и в связи с этим стремящихся к компенсации своего очевидного старения романами с совсем молодыми особами. Девушки, почти вчерашние школьницы, опустошали не только кошельки, но и скудное содержимое яичек, потертых годами ношения семейных трусов, что не оставляло никаких шансов на выполнение постельных обязательств внутри семьи и самым естественным образом открывало женам дорогу к реализации своих свободных фантазий с приезжими горноазиатскими парнями. К слову сказать, русские женщины всегда были в меру щедры со своими жеребцами и одаривали их не только любовью, но и разными блестящими предметами: кусачками для ногтей, брелками, зажигалками, а также достаточным количеством монет для обеда в «Макдональдсе» по воскресным и праздничным дням. Вместе ни кафе, ни ресторанов они не посещали: только съемные для нужды квартиры, плату за которые многие подруги делили между собой, как, впрочем, и любовников. Последнее делалось исключительно для собственной безопасности. Известный многим, хорошо сцеженный самец не принесет никакой заразы в семью, да и не станет реализовывать преступные замыслы, даже если вдруг имеет таковые, по отношению к женщинам. Публичность – противоядие порока.