Лариса Райт - Алая нить Страница 26

– Но он такой молодой! – Катарине тридцать, и двадцатилетний мальчишка, в мгновение обрубивший свою жизнь, кажется ей сущим младенцем. – Я должна была его спасти!

– Ты возомнила себя Богом? – строго спрашивает светило хирургии. Он – заведующий отделением, и перед ним робеют все ординаторы, в том числе Катарина.

– Нет, конечно, но…

– Никаких «но»!

– Понимаете, я просто думаю, возможно, я что-то сделала не так. Может, у него был шанс, а я им не воспользовалась.

– Шанс у него был. Только не воспользовался им он сам. Шанс не брать в руки шприц.

– И все же это несправедливо! Единственный сын! Несчастная мать!

– В мире столько несправедливости, Катарина… Ты решила спасать людей, но это вовсе не значит, что ты обязана вытащить с того света каждого. Кто тебе рассказал о его семье?

– Мать и рассказала. Хватала меня за руки в приемном покое и кричала: «Умоляю, спасите его! У меня больше никого нет!»

– И что ты ответила?

– Что-то вроде: «Успокойтесь. Я постараюсь».

– Дай мне это! – Профессор сердито забирает у нее историю, в которой записаны все показатели умершего пациента, быстро пробегает глазами листы. – Повторяю тебе, Катарина! Ты не Бог! Воскресить ты не способна, можешь лишь попытаться спасти. Что ты и сделала. И на этом необходимо остановиться. Нельзя пережевывать, переживать в себе каждую рабочую потерю, иначе ты не хирург. А если ты не хирург, то знаешь, что это значит?

– Что?

– Что я ошибся, взяв тебя в штат, а мне бы не хотелось так думать.

Катарина жалобно вздыхает. Профессор прав, но как избавиться от ощущения, что ее ладони все еще скованы ледяными цепкими руками несчастной женщины, потерявшей сына?

– Даю тебе неделю, чтобы решить, Катарина! Либо ты навсегда перестаешь грызть себя за чудом не спасенных пациентов, не вникаешь в детали их жизни и живешь своей, либо отправляешься в травматологию гипсовать конечности. Ясно?

– Ясно.

– И не вздумай являться в больницу. Подыши свободным от эфира воздухом. Отправляйся куда-нибудь.

– Куда? – ошарашенно спрашивает девушка. На внеочередной отпуск она никак не рассчитывала.

– Это тебе лучше знать, – пожилой врач хитро улыбается в седые усы. – Куда молодежь тянет весной…

Куда молодежь тянет весной, Катарина не знает, а ей всегда хотелось махнуть в Италию, только не было случая. Поездка возвращает ее в хирургию и превращает в законченную фаталистку.

Целый день Катарина подпевает черноглазым гондольерам, кормит голубей у Дворца дожей, расталкивает туристов на узеньких улочках, пьет обжигающий кофе в зеленых двориках и катается по каналам. Следующие сутки она, как во сне, бродит между резными мраморными фигурами на крыше Дуомо [88] , зачарованная изысканным кружевным орнаментом, украшающим своды; выискивает лучшие крокусы в коллекции Vivaio Riva [89] в подарок фрау Агнессе; любуется полотнами в Амброзианской пинакотеке и уверена в том, что приехала в Италию ради всей этой красоты.

Катарина поглощена открытиями, озарениями, впечатлениями. С лица очаровательной блондинки не сходит улыбка. Она предвкушает встречу с берегами Арно [90] и сокровищами Уффици, ей грезится вкус болонского мороженого и видится блеск монет на дне фонтана Треви. Ее ждут Давид, Пьета, замок Ангела и прорубленная в плитах застывшей лавы дорога к присмиревшему на время Везувию. Ее манят домик создателя «Божественной комедии» и библейские образы «Сикстинской капеллы». Катарина мечтает о Флоренции, Риме, Неаполе… Но между Миланом и городом Данте в ее путевом листе стоит Генуя.

– Scusi [91] , – обращается она к велосипедисту, который пытается отцепить от забора своего железного коня, – mi sa dire dove si trova la [92] … – Катарина не отрывает глаз от разговорника, старательно воспроизводя итальянские фразы. Она не замечает интереса, мелькнувшего в глазах собеседника.

– La mia casa? [93]  – улыбается он.

Катарина отрывает взгляд от страницы. Слова должны были застрять в горле, но они вылетают бездумными птенцами:

– Che? Come? Che cosa? Quale? – выдает она весь осевший в памяти арсенал вопросительных предложений.

– Я говорю по-английски, – сообщает ей «Челентано».

– Я тоже, – говорит девушка вслух. «Его родной итальянский, мой – немецкий. Найдем ли мы общий?»

– Откуда ты?

– Из Австрии.

– Это недалеко.

– Ага.

«Это очень далеко. Гораздо дальше, чем я себе представляла две минуты назад».

– Надолго к нам?

«На один день».

– На пять дней.

«Колизей, Форум, Помпеи, простите! Огненная лава решила спалить меня вдалеке от Неаполя».

– Так что ты искала?

«Думала, что Лантерну, а оказывается, тебя».

– Маяк.

– Тебя проводить?

«Конечно!»

– Можешь просто показать на карте.

Молодой человек берет у нее из рук путеводитель («Боже мой! Что я наделала?!») и выкидывает его в урну.

– Я все-таки провожу.

– Как хочешь. – Катарина изображает деланое равнодушие и краснеет.

Они спускаются по виа Милано к порту. Велосипедиста зовут Антонио, он сажает девушку перед собой. Его правая рука обнимает ее талию, ноги касаются бедер, дыхание щекочет шею. Катарине становится тошно от самой себя. Давешняя смерть наркомана перестает казаться ей случайной и несправедливой. Теперь она выглядит как рука судьбы, которая привела ее в объятия итальянца.

Все, что случилось потом (чувства, свадьба, совместная жизнь), лишь укрепило Катарину в этой мысли. Отныне смерть пациентов превращается для нее в стечение обстоятельств, которое она не смогла изменить. Не смогла не потому, что сделала ошибку, но по велению более сильной субстанции, которая с какой-то одной ей известной целью вырвала победу из чудодейственных рук врача. Катарина больше не казнит себя. Да, день оказался тяжелым. Да, дежурство прошло неудачно. Да, она вновь потеряла больного, вздумавшего подшутить над бледнолицей дамой с косой. Но это случилось сегодня, а завтра ее ждут диафрагмальная грыжа и ушивание прободной язвы, послезавтра – холедохолитотомия [94] и спленэктомия [95] , а в пятницу у них с Антонио годовщина.

– Потеряли? – спрашивает медсестра у Катарины, вернувшейся в приемный покой.

Хирург неохотно кивает.

– Жаль. Такой молодой…

Катарина изучает записи на доске, смотрит на часы: ее дежурство закончится через пятнадцать минут.

– Не знаешь, что там на «Скорых»? Хирург потребуется?

– Пока молчат. Так вот, твой больной, оказывается, был…

– Я спрашивала только о «Скорых», – одергивает Катарина сестру и спешит отойти от стойки.

– Ишь какая! – недовольно шипит ей вслед сестра. – Слова лишнего при ней не говори! Скажите пожалуйста!

– Пожалуйста, Катарина! – Антонио трясет перед ней газетной вырезкой. – Все это очень серьезно.

Женщина не может сдержать улыбки.

– Тут пишут об убийствах, а ты смеешься!

– Я не смеюсь над тем, что здесь написано. Я смеюсь над тобой. Нельзя так реагировать.

– Как? Я всего лишь попросил тебя быть чуть осторожнее.

– Чуть? Не водить Аниту в детский сад, запретить Фреду гулять в саду и докладывать тебе, когда подъезжаю к гаражу, чтобы ты выходил меня встречать? Это называется «быть чуть осторожнее»? По-моему, больше похоже на маниакальный синдром.

– Вот именно, Катарина! Вот именно! Маниакальный. – Антонио продолжает яростно трясти газетой. – Психопат разгуливает по городу, и надо быть готовым к внезапной встрече с ним.

– Ты внимательно прочитал статью?

– Конечно!

– Не похоже…

– Почему это?

– Потому что если бы ты читал внимательно, то понял бы: чтобы встретиться с убийцей, мне необходимо помолодеть лет на десять – пятнадцать и перекраситься в рыжий цвет.

– Вовсе необязательно.

– Как же нет? Все три жертвы – молодые женщины от двадцати пяти до тридцати с длинными рыжими волосами. Блондинистые старухи его не интересуют и дети, к счастью, тоже.

– Пока.

– Что ты несешь?!

– Я говорю, пока не интересуют. Неизвестно, что может прийти в голову психу через секунду.

– Послушай, милый, я, конечно, не криминалист, не изучала строение мозга таких типов, но какое-то отношение к медицине все же имею. Можешь мне поверить, три совершенно одинаковых эпизода говорят о том, что, кроме таких девушек, ему никто не нужен.

– Только он один знает схему, Катарина! Где гарантия, что следующие три не станут сорокалетними блондинками, а потом настанет очередь трех брюнеток преклонного возраста?

– Да-да. А за ними он перережет все население Инсбрука, предварительно разделив его на группы, объединенные еще какими-нибудь признаками.

– Почему ты не можешь говорить серьезно?

– Я вполне серьезно, Антонио! Может, перестанешь встречаться с людьми и показывать им дома? Вдруг маньяк прикинется богатым клиентом, решив открыть охоту на торговцев недвижимостью?

– И все-таки, дорогая, будь осторожнее!

– Хорошо. Только перестань нагнетать страх. Еще детей напугаешь. И запомни: в нашу жизнь этот психопат не вмешается!