Фазу Алиева - Цена добра Страница 29

Нет! Это не то, эти строки питают тоску. Лучше я открою окно и буду раздавать радугу.

Не помню сказок вовсе,Забыла их давно.Взрослеет на колосьяхМолочное зерно.А дождик, словно жемчуг,На нитке разрываетсяИ мне в подол, как жемчугРассыпанный, ссыпается.Ах, что я буду делатьС ее семью цветами?!А может, взять на памятьИ, как браслет, надеть?Или кольцо на палец?Иль в уши радугу продеть —И прозвенеть серьгами?

И тоска падает израненная, а я все громче и громче читаю любимые стихи – и свои, и всех поэтов, которые вместе со мной шли по жизни, деля мои радости и облегчая мои печали, даря мне мудрость и забирая пустую суету обыденности. Как горда я своей причастностью к поэтическому цеху! Как счастлива осознанием своей принадлежности к тем, кто «глаголом жжет сердца людей»! Поэт – пророк, и если истинно его предназначенье, то он сможет противостоять всему. Величие человека – в силе духа, а дух – категория вечная и незыблемая.

Я создала свой духовный мир

Ах, до чего же черна стояла туча,Как будто бы решая – как ей быть:Иль грохотом обрушиться, иль лучшеСлезой обиду из души излить.И набралась терпенья для решенья:Почти беззвучно слезы потекли —Доверчивые слезы утешенья —В подол зеленый матери-земли.

«Все воды высохли, и воды обмелели. О чем мне ангелы сегодня ночью пели?»

Человек, который испытал много горя, искренне сочувствует и горю других, понимает, как это тяжело пережить. Потери близких – как незаживающие раны в сердце, тем более если человек переносит свою беду молча, не ропща, не жалуясь. Я не верю пословице, что время – лучший лекарь. Нет. Оно без устали все глубже и глубже разъедает сердце.

На двадцатый год в день смерти моего сына Али я думала: «Наверное, так невыносимо тяжело мне не было даже в первый день его гибели»…

Снова черная, колючая туча, разрывая мою грудь, устремилась на тропинку, ведущую к кладбищу. Тут появилась одна могила – рядом с Аликом покоится и мама. Я услышала раскаты грома в своем сердце, и слезы крупными горошинами покатились по моим щекам. Я потеряла счет времени, солнце ушло за горы. Небо стало темно-синим, и шаги мои стали легкими, что-то тяжелое словно вытекло из меня слезами. Гроза, которая прошла во мне, успокоила, разогнала мрачные горькие мысли; у меня родилось ощущение, что она вернула меня в детство; и я поняла, что это мама распростерла надо мной свое благословение, защищая кровоточащее сердце своей дочери.

Я еще маленькая… Мама ведет меня за руку на сенокос. Издали я слышу симфонию: «Зин, зин, зин!» Люди уже работают, смеются, шутят; воздух чуть влажный, ясное-ясное небо. Где трава, как говорится, высокому – до груди, а низкому – до бороды, размахивая косами, работают мужчины. А чуть ниже, присев на корточки, тихо напевая, косят женщины. И за нами остаются чистые, как бритые головы, полосы.

– Девушки, – кричит Субханат, – здесь гнездо птицы.

Все бегут туда и видят островок нескошенной травы. Две птицы с тревожными криками начинают кружить над гнездом, над головами женщин.

– Видите, даже птицы берегут свой дом! – вздыхает Субайбат. – Боятся за своих птенчиков.

– Эй, если хотите мед, идите сюда, я нашла гнездо пчел, – кричит Айшат.

Мы, дети, бежим на зов. Нам всем на ладонь кладут искрящиеся, сверкающие золотом маленькие клеточки меда.

Недалеко кипит большая кастрюля, и еле уловимый дым рассеивается, не поднимаясь высоко. Я настолько была охвачена воспоминаниями о сенокосе, о песнях жаворонков, о птичьем гнезде, об искрящихся каплях меда, застывших в золотых клеточках, опьянена ароматом цветов и вянущих трав, что забыла, что возвращаюсь с кладбища. Я чувствовала, что мою маленькую руку держит мозолистая рука матери, и слышала голос бабушки.

На поляну эту пеструюВыходите – будет сено!Пусть косой, как бритвой острою,Травы срежутся мгновенно.Пусть приход косы непрошенойНе осмыслится цветами.Пусть трава, что будет скошена,Станет пышными стогами.Легкими косите взмахами,Пусть ладонь не жгут мозоли,Пусть под кофтами-рубахамиСпины не горят от боли!

Я создала свой духовный мир – мир светлой печали с дождем слез, и мне помогла в этом мама. О Аллах, сколько всего под этим суровым могильным камнем – вся мамина жизнь, все ее горе и все ее радости уместились и покоятся здесь. Спасибо тебе, что каждый раз я ухожу отсюда, как после сенокоса, держась за мамину руку. А выплаканные мною слезы пусть вырастут на могилах моего сына Алика и маминой – цветами.

Жизнь, ты отучи меня страдать

Прозрачная ложится пеленаНа свежий дерн и незаметно тает,Жестокая, студеная веснаНалившиеся почки убивает.И ранней смерти так ужасен вид,Что не могу на божий мир глядеть я.Во мне печаль, которой царь ДавидПо-царски одарил тысячелетья.

«Когда вы печалитесь, взгляните в свое сердце и вы увидите, что воистину вы и плачете о том, что было вашей отрадой».

Иногда бабушка, как бы размышляя вслух, тихо говорила: «Когда Аллах раздавал печаль, самая большая доля попала, наверное, в наш дом. Алхамдулилла, Аллах, видимо, такая у меня судьба, и я, твой верный раб, покорно принимаю ее, никому не жалуясь».

Чем дальше уходит прошлое, тем понятнее и доходчивее становится то, что бабушка говорила. И мне сейчас кажется, что кровь моя насыщена печалью, удивительно, ведь и радости, наверное, были, но их не вспоминаешь. Не знаю, когда я впервые почувствовала эту жгучую печаль. Хоть и смеяться я любила, но даже в эти минуты что-то острым железом царапало мое сердце, звало в одиночество…

Кладбище аула находилось в ста шагах от нашего дома; я убегала туда, ходила вокруг – одна зайти на кладбище я боялась. Мне виделся тот роковой день, когда мужчины несли на плечах мали (носилки), где лежал, покрытый черной буркой, мой отец. И печаль заполняла мое сердце, сжимая каждую клетку и останавливая дыхание. В своем одиночестве я не хотела никого видеть, я слышала печальный шелест кладбищенской травы, смотрела на могильный камень и уходила мыслями в тот вечер, когда замирала на сильных отцовских руках.

Почему я искала одиночество и почему печаль стала моим вторым «я», не знаю, когда я смотрела на бабушку, мне казалось, что из ее глаз льется вечная печаль и она находит пристанище именно в моем сердце, что ее горячие вздохи сжигают мою душу. Я вспоминала ее рассказы о неожиданной беде – революции, что разрушила все на своем пути. В ее роду не осталось ни одного мужчины: одних убили, других отправили в ссылку. Но она все равно благодарила Аллаха и просила после каждого намаза, чтобы он берег ее двух братьев. Она не знала, где они, хотя чувствовала, что братья живы. Как бы тяжело ни было бабушке, она никогда не жаловалась.

Однажды к ней пришла соседка и начала жаловаться, что они купили корову, но оказалось, та дает мало молока, а те, кто продал, назад ее не забирают. «Вот от переживаний несколько ночей не сплю», – вздыхала гостья. «Все Аллах разумно распределил, Айшат, в молоке твоей коровы, значит, очень много жира. Посмотри на него, там будет толстый слой сливок, а если ты вскипятишь кислое молоко, то получится хороший творог. Скажи Аллаху алхамдулилла и сбивай молоко в масло, останешься довольна», – ответила спокойно бабушка, но я чувствовала, что она думает о чем-то другом; она смотрела вдаль и вздыхала. Айшат еще долго говорила о неудачной покупке, но бабушка ее уже не слышала, ее темно-карие глаза несколько раз меняли цвет, видимо, у нее в душе бушевала буря. Но что бы с ней ни происходило, она, как было принято в ауле, до ворот проводила гостью и напутствовала: «Дай, Аллах, чтобы худшего нам не пришлось терпеть, алхамдулилла!»

Бабушка села на свою подушку в углу веранды и взяла в руки платье Нуцалай, которое латала разными лоскутками, и я видела, как дрожали ее тонкие руки. «Не вижу, – сказала она вдруг, снимая очки, и заплакала. – Ты понимаешь, внученька, сколько мне пришлось пережить, сама сирот растила, единственное то, что мои братья не давали мне нужду почувствовать. И вдруг за несколько дней разрушился наш аул, увели всех мужчин: моего дядю, генерала царской армии Кайтмаза Алиханова, и трех его сыновей, их трупы привезли в чужой аул, а судьба двух моих братьев никому не известна. Мы, как нищие, скитались из аула в аул. Нас приютила одна семья в селении Карата – четыре года все женщины нашего рода жили у них. Вернулись в аул, а там одни руины, трудились день и ночь, купили теленка и ягненка, киркой и лопатой копали, маленькие огородики делали. Мансур, который во время революции был маленьким, уцелел, вырос, и вдруг война. Что только я не испытала, но никогда никому не жаловалась, не плакала, а Айшат пришла ко мне плакать: видишь ли, ее корова мало молока дает».