Райдо Витич - Скиф Страница 3

«Отец считает, что мне нужно вести дневник, он спасет меня.

Он или дурак или меня за дуру держит – от чего спасать? От произошедшего? Оно уже было. И хоть забегайся, хоть головой об стену бейся – бы-ло.

Тогда от чего? От жизни? От жизни меня спасла бы пуля: но видно и ее я не заслужила…

Отец всегда знает, что лучше другим. Всегда. Даже когда другим не нужна его помощь, даже когда хотят, чтобы их просто оставили в покое.

У меня нет сил сопротивляться, нет сил вообще ни на что. Писать? Пишу. Но о чем? Зачем? В угоду ему, опять ему, потому что таковы правила мужского мира, таковы мужские законы…

Отец сказал: записывай что чувствуешь, что думаешь.

Но как можно записать боль, что раздирает душу на части, как можно записать мысли, которые как грозовые тучи укрывают с головой, и нет им просвета. Какими словами можно описать чувство, когда ты ежедневно, ежечасно ощущаешь себя меньше сверча, что запихнули в спичечную коробку и держат в кармане для своей надобности, и ты, тот сверчок, ничего не можешь, нет твоей воли и тебя нет – есть клетка коробки, в которую ты и не просился, но вынужден находиться…

Отец спасет меня от дурдома и не понимает – я уже в психушке. В одной огромной психбольнице, где полно Наполеонов и Жозефин, я ни то, ни другое. Была ли я, что я? Кто? И отчего меня может спасти дневник? От смирительной рубашки? От вскрытых вен? От жизни?

Не я придумала ее такой, не я установила правила и не я смогу их обойти. Они согнут, сомнут любого. Явись в этот дурдом сам Господь и его сунут в смирительную рубашку, закроют в камеру для буйнопомешанных…

Как глупо записывать обрывки мыслей, погребенные чувства, вспоминать себя, ту, умершую, раздавленную, запятнанную, обманутую, никому ненужную. Обычную игрушку в чужих руках. Мужских…

А ведь я хотела такую малость – любить, и была настолько глупа, что любила сама, не понимая, что верить в ответное чувство все равно, что верить в НЛО и йети, Дед Мороза и Бабу Ягу…

Почему так случилось? Почему оглядываясь назад, я не могу воспринимать себя собой. Внутри нарастает протест до крика, до воя, и хочется рвать зубами вены и сдохнуть, наконец-то умереть!».

Макс потер висок: ничего себе мысли у девушки, ничего себе начало. И все ровным, каллиграфическим почерком, очень красивым. И мысли не сумбурные – стройные. А все равно ощущение неадекватности, какого-то надрыва.

Мужчина хлебнул кофе и подкурил еще одну сигарету.

«…но как умереть мертвой?

Отец сказал: дневник поможет тебе жить. Может быть, он все перепутал? Дневник поможет жить ей, той что была?

Как же она жила? Как все началось, когда?

Наверное, с рождения.

Мама… Она назвала ее Варварой. Какое глупое имя – Варваре нос оторвали. И вырвали душу. Кому она была интересна?

Дома, милый дом. Там всегда был погром. Всегда, когда отчим собирался на вахту, калымить на Север. Финансов особо в семье от этих вахт не прибавлялось – мать Вари, Полина Яковлевна, женщина прижимистая, старалась отложить на доплату, чтоб обменять маленькую жилплощадь на большую. Но чем дольше она откладывала, тем выше поднимались цены на квартиры, и все начиналось сначала: сборы, отъезд, надежда и ожидание, приезд, подсчет денег и… опять в путь. Это напоминало бесконечный бег по кругу.

Варвара в затею совершенно не верила, но не ей им советы давать, поэтому и молчала. Привыкла, что ее все равно не слушают, даже возьми выскажись.

Молча обошла две дорожных сумки, занявших почти все коридорное пространство, прижалась к стене, пропуская пробегающего отчима, и нырнула на кухню, чтобы перекусить. Мама как раз пекла отчиму в дорогу пирожки.

– Руки вымой, – буркнула дочери вместо „здравствуй“.

– Уже, – заверила, беря с большой тарелки поджаристый пирожок. В комнате раздался шум и грохот, словно отчим снес антресоли. Варя с матерью влетели в комнату: так и есть – антресоли распахнуты, и все вещи из них валяются на полу.

– Что тебя туда понесло?! – мгновенно разозлилась Полина Яковлевна.

– Документы мои где?! – рявкнул в ответ Николай Петрович.

– Да в ящике комода! Склероз, что ли?! – и умчалась спасать выпечку, а Варя принялась складывать вещи обратно, понятия не имея, зачем это делает, ведь половину из них нужно было бы на свалку отнести, а не в шкаф пихать. Зачем, например, сотню лет пылятся ее старые коньки, которые стали малы ей еще в пятом классе? А Жаннина вязанная шапка, тетрадки за десятый класс, старый заяц с ободранным ухом? Но выкинуть хоть одну вещь без маминого согласия, Боже упаси – кричать, ворчать и дуться будет неделю. А через месяц снова вспомнит и начнет заново – ворчать, обижаться.

Варя со вздохом запихала все обратно вглубь антресолей, тут отчим, наконец, нашел документы и закричал из коридора, объявляя об этом всем.

– Дядя Коля, – подошла к нему Варя, решив объявить о свадьбе пока не уехал. Матери сказать было страшно. А отчим никогда не вмешивался, Варя была для него непременным атрибутом его семьи, как кошка или те же хранящиеся на антресолях коньки. – Я замуж выхожу.

– Чего? – нахмурился не понимая. И закричал в сторону кухни. – Полина, слышала?! Варька замуж собралась!

– Это за кого?! – вырулила из кухни мать.

– За Диму.

– Ах, за Диму! – всплеснула руками женщина. – А не рано ли невестишься? Техникум сначала закончи!

– Мам, мы решили на следующей неделе подать заявление. Я ставлю вас в известность, чтобы отец приехать успел на свадьбу.

– Ах, ты нас в известность ставишь! – завелась Полина Яковлевна, но высказаться не успела, муж влез.

– Ты, это, Варь, не торопись. Зачем тебе Димка? Где вы жить-то собрались, на что? Не – е, ты, это, глупостями не занимайся. Молоды вы еще – погуляйте с годочек, себя проверьте, на ноги встаньте.

– Мы скромную свадьбу сыграем. Дима на работу устроился.

– И куда это?

– Менеджером в салон бытовой техники. Пока оклад небольшой, но после испытательного срока обещали вдвое больше.

– Вот, значит, как! Нет, ты глянь – без нас все решили, постановили!

– Мам, пирожки горят, – учуяла запах гари Варя. Женщина проворно юркнула в кухню, выкрикивая:

– Ты мне брось „Димы“, „свадьбы“! Слышала, что отец сказал?! На ноги сначала встаньте! Доучись! А дитё будет?! А?! На кого кинешь?! На меня?! Я вам что, трехжильная?!

– Мам, мы не собираемся пока детей заводить да и учиться всего ничего осталось!

– Не, не, ты это, права мамка, дети-то вне планов появляются. Нет, Варюха, погоди со свадьбой, отучись сперва.

– Мы любим друг друга, и все уже решили.

– Это когда ж вы решить успели?! – опять появилась в коридоре Полина Яковлевна, встала, подперев бока руками. – Ни сватовства значит, ни знакомства с женихом – решили они. А наше согласие не нужно?

– Мам, я сегодня поговорю с Димой на счет сватовства. В выходные планировали.

– Ах, вон как! Отец из дома, а ты мне мужика в дом!..

– Мы у Димы жить будем. Его родители согласны. Николай Петрович почесал затылок и пожал плечами:

– Ну, чего мать? Если так, то это… чего б нет?

– Но, чтоб в воскресенье жениха привела! – постановила Полина Яковлевна. – А там поглядим. Может обормот какой?

– Мама, Дима очень воспитанный молодой человек. Хозяйственный, умный. Я с ним год переписывалась, ты же знаешь.

– В письмах я тебе сама хоть че напишу. Ты мне его не расхваливай, не товар! Приведешь, я лично погляжу, что за умница твой Дима.

– Во! – нашелся отчим. – Ты это, Варюха, мамку слушай. Она женщина мудрая, знает, что говорит.

Мать, гордо вскинув подбородок, ушла на кухню.

– Полин, они в воскресенье это, придут, – крикнул мужчина в сторону кухни, забыв о Варваре и о разговоре. – Куртка-то где, Поля?! Мне выходить уже!

– Подожди ты с курткой! Пирожки сейчас сложу!

Тут зазвонил телефон и Варя, взяв трубку, силилась понять, сквозь поднятый родителями крик, что говорит ей Дима:

– Я выхожу! Выхожу! Через пять минут буду у твоего подъезда! – кричал в трубку парень.

– Поняла! Я тоже выхожу! – крикнула Варя.

– Да куртка-то где?! – надрывался Николай Петрович.

– Не дом, а дур дом! – буркнула Жанна, освободив ванную комнату. Силой хлопнула дверью, и проплыла в комнату.