Денис Рябцев - В сторону света Страница 3

Со стуком спиц шли годы, но за окном на задних лапах по-прежнему стоял суслик и любовался все тем же пожухлым карагачом.

Где-то далеко жизнь имела обыкновение меняться. Там за горизонтом росли настоящие полевые цветы, в туманной дымке оптом рождались принцы на белых авто с красными номерами. Здесь же один-единственный жених на весь околоток опять терзал свою пьяную пятиструнку и срывающимся голосом вторил скрипу несмазанной своей телеги.

Даша собиралась скоро, ибо боялась, что не сможет уйти. Ее давно влекла столица, она шла воевать за свое счастье.

Быстро пожелтели деревья, на мостовых: выступила изморозь. Дарья стояла под мигающим желтым светофором и пыталась продать мамино колечко. Очень хотелось есть, но решительно не на что было позволить себе такую роскошь.

– Ну купите кольцо, – канючила она. обращаясь к проходящему мимо парню. – Настоящее серебро, я не обманываю.

Юноша, видно устав от такого напора, полез в кошелек, засунул банкноту Дарье в блузку.

– Смотри, не пропивай! – назидательно пригрозил он, и не взяв побрякушки, скрылся в подворотне.

Счастливая девочка спешит в общагу к подруге, нагибаясь по пути за большим и аппетитным окурком. Ей нравится ночь, этот таинственный полумрак арок, мостов, этот дешево сверкающий неон. Она почти счастлива и с трепетом сжимает в кармане хрустящие деньги.

Подруга опять не открыла дверь, и Даша осталась дремать на койке у вахтера. Он очень интересный парень и знает много поэтических слов. Его рука нежно поднимается от дарьиного колена, а губы нашептывают что-то из Канта. Что же поделать, столице нужен интим. Дарья в блаженном полузабытьи сгибает сильными пальцами дужку железной кровати. Пальцы ее были сконструированы для коровьего вымени, длинные, цепкие, они теперь совсем не востребованы.

Утром у девушки последний экзамен. Перед тем как уснуть, она представляет себе грузную фигуру председателя комиссии. Улыбка озаряет дарьино лицо, ибо очень хочется ей завязать его галстук на своей милой ножке.

Спустя три дня она уже лезет в квартиру к ученому мужу по водосточной трубе, приводя в восторг престарелых завсегдатаев дворовых скамеек. Вот и балкон, обескураженный педагог, краснея, пытается что-то объяснить другой институтке, которая пришла часом раньше.

Очередная ночь сменяется дождливым утром. Мокрый рассвет рдеет над серой новостройкой, гася тусклые звезды и яркие вывески. Выброшенный на обочину жизни, я просыпаюсь в кювете от шелеста шагов и вижу, как тысячи Даш с надеждой бредут за своим долгожданным счастьем…

Открой рот, я хочу убедиться, что у тебя есть язык

Учредитель сидел на кресле и курил. Его холеное лицо несло на себе тяжесть только что выпитой банки пива:

– Проходи, редактор, садись. Сейчас я буду засовывать жало в твое творчество. Я тебе, быдло, напомню, кто здесь заказывает рок-н-ролл…

Учредитель берет полными пальцами гранки свежего номера. Кажется, что уже в этот момент листы становятся грязными.

* * *

Девяносто восьмой год… Оренбург. С коллегой журналистом тащим по ступеням завернутый в штору компьютер. В газете сменился собственник. Кабинеты редакции того и гляди опечатают. Журналисты в спешке уничтожают все мало-мальски ценное – все черновики, записи, информацию на жестких дисках. Спешим утащить из офиса личный компьютер моего коллеги.

– Так, – охрана перед выходом тщательно изучает разрешение на вынос объемистого тюка, – Макулатуру, значит, выносите? Тут в бумаге макулатура значится.

– Да-да, макулатуру, – отвечаем, и в этот момент на пол громко падает компьютерная мышка.

Один из охранников подмигивает:

– Вот она ваша гласность, борзописцы! Идите, ребята, с Богом!

* * *

Учредитель неспеша перелистывает страницы газеты:

– Нет, вы недостаточно меня облизываете. Чаще надо облизывать, и… с чувством что ли…

Смотрю на его лицо, в эти надменные очки: «Сколько лет ты пьешь мою кровь. Десять, двадцать?».

* * *

Двухтысячный год. Москва. Третью неделю вызваниваю высокопоставленного чиновника на предмет интервью. Наконец, ленивая в доску секретарша делает одолжение и соединяет меня со своим шефом:

– Ну, всегда когда я с похмелья болею, пресса атакует. У меня своих средств массовой информации достаточно, чтобы с вами еще разговаривать. Впрочем, напишите текст интервью сами, я потом внесу коррективы, и вы опубликуете…

* * *

Учредитель, наконец, доходит до последней страницы газеты. В моем сердце, которое вывернуто наизнанку, несколько десятков ножей.

– Слабо, очень слабо, – делает заключение владелец. Давай-ка свою душу, я сейчас ей пообедаю.

* * *

Кто сказал, что мы рождены для счастья? Мы – временные редактора чужих газет. Мы – читатели, потребляющие всю эту лажу. Мы – обычные, честные люди…

* * *

– Открой-ка рот! Ого! Да у тебя там язык. Смотри, никому его больше не показывай!

Хулиганский мотив, или День возмездия настал

Пьеса

Действующие лица

Автор пьесы: Жюль Огюст Рене (Бородатый сухой старец в мешковине с капюшоном и длинной кривой клюкой в руке).

Отец: Николай Иванович Лежон (Благополучный чиновник в безупречном костюме).

Мать: Софья Семеновна Лежон (Супруга Николая Ивановича – мудрая тигрица, прекрасная роза перед увяданием. Носит кимоно с нарисованными фламинго и розовый веер)

Дочь: Леля Лежон (Роль исполняется сорокалитровой бутылью с узким горлышком с нарисованным девчоночьим лицом. К горловине привязан детский бант).

Хулиган: Славик Морсо (Роль исполняется алюминиевым бидоном из-под молока с нарисованным мальчишечьим лицом).

Соседка: Клавдия Морсо (Мать Славика – глупая дородная баба с громким голосом. Носит рваный халат, который ей мал и большие калоши на босу ногу. Под халатом кожаные шорты с цепями на бедрах и кожаный лиф).

Демоны из сна: Трое юношей и две молодые особы, появляющиеся по ходу пьесы в разных ипостасях и костюмах.

Декорация.

Разделена не пропорционально на две зоны: ветхую – зону Клавдии Морсо (дальше от зрителя и меньше по пространству) и благополучную – семейства Лежон (светлую с манерным интерьером. Между этими зонами символичная арка, диагонально развернутая к залу.

Акт первый

Действие 1

Вступление

Автор пьесы (появляясь небыстрой походкой – от правой кулисы – к левой, вышагивая по авансцене): – Я написал эту историю сотни лет назад, когда как увидел ее значительно раньше. Я написал эту историю одной левой рукой самым красным французским вином (достает левую руку из-под полы своего балахона. Рука выкрашена в яркий красный цвет) и много лет ждал, что она станет неактуальной. Я – Жюль Огюст Рене, жил и любил, храня рукопись под тОгой. Соленые воды хлестали меня по челу, трамонтана вырывал волосья из макушки. Но ничего не изменилось среди людей, и теперь я решил поведать эту историю вам. (Добирается до левой кулисы и уходит со сцены).

Громкая французская музыка. На авансцену врываются демоны сна, одетые в детские шорты и панамки, с совками и игрушками в руках. У одного из них большая рогатка, вместо игрушек. Демоны исполняют танец, демонстрируя друг-другу свои игрушки, но не принимают в игру пятого демона, вооруженного рогаткой. Последний, деланно обижаясь, целится своим оружием в группу. Резкий хлопок, свет гаснет.

Сцена 1

В зоне Лежонов

Мать Софья Семеновна Лежон (приклеивая крестом пластырь на бок бутыли с нарисованным лицом): Леленька. Да как же это так? Ведь почти весь глаз опух.

Отец Николай Иванович Лежон (Берет на руки бутыль, как младенца): Бедная моя Леленька, не плачь! Папа поймает этого сорванца. Папа накажет. Не плачь, Леля. Этот сорванец свое получит! Не знаю, что я с ним сделаю. Я. Я…

Мать Софья Семеновна Лежон: Вот это все твое воспитанье, Николя! Ребенок совершенно не умеет постоять за себя!

Отец Николай Иванович Лежон: Дорогая, при чем тут мое воспитанье?

Мать Софья Семеновна Лежон: Надо было мне настоять, чтобы Лелечку в детский садик водить. К обществу, в коллектив.

Отец Николай Иванович Лежон: В детский сад? К свинке и кори, дорогая? К инфекции? К грязным стаканам и хлорке? К полуграмотным кухаркам с дурным прононсом?

Мать Софья Семеновна Лежон: К ровесникам, к друзьям. К началу взрослой жизни. К первому этапу! К социализации. Между прочим, вся страна так растет – по садам, школам.