Светлана Бестужева-Лада - Правда на крови Страница 3

После застолья, когда начались танцы, к Илье подошла стройная и довольно красивая девушка, с пышными каштановыми волосами, чуть-чуть отливавшими бронзой, и выразительными зелеными глазами и спросила:

– Вы тот самый Илья Астраханский, который девушек не любит?

– Меня зовут Илья, – ответил он, несколько опешив от постановки вопроса, – и фамилия моя действительно Астраханский, но к девушкам я отношусь вполне нормально, у вас неверные сведения.

– Да? Приятно слышать. А меня зовут Виктория, я дочь…

И назвала имя и фамилию человека, которого в городе знали все, но мало кто был удостоен чести личного знакомства. Когда-то он был вторым секретарем обкома партии, но когда партия приказала долго жить, некоторые ее члены удержались на палубе невесть куда плывущего корабля, причем не только на палубе, но и в привычных каютах первого класса, а то и класса «люкс».

Второй секретарь мгновенно забыл, кем он был и к чему призывал, совершил несложный маневр перестройки и продолжал радоваться жизни в качестве то ли директора, то ли президента чего-то неопределенного, но приносящего вполне определенный и весьма солидный доход. По-видимому, были еще какие-то дела, о которых мало кто знал, потому что (де-факто, а не де-юре) Андрей Иванович постепенно стал одним из «хозяев» города, если не просто «Хозяином», а безграничная власть дает еще больше возможностей, чем немалые деньги. К тому же единственная его дочь была еще и очень хороша собой, почти умна, роман с ней мог принести бывшему детдомовцу сплошные выгоды.

Все это влюбленная девушка, не сходя с места, и выложила открытым текстом своему избраннику, ни минуты не сомневаясь в том, что в ответ получит предложение руки и сердца. Практически дочь «крестного отца» не знала, что такое отказ вообще, ей давным-давно никто и ни в чем не смел отказывать. Но от Ильи она услышала нечто совершенно неожиданное:

– Простите меня, милая, – мягко сказал ей Илья, – но мне совершенно все равно, кто ваш отец, и какими средствами он располагает. Я всю жизнь всего добивался самостоятельно и менять принципы не собираюсь. Если называть вещи своими именами, вы меня хотите купить. Хорошо, не за деньги, это пошло и некрасиво, но за что-то другое. Так вот, я не продаюсь. Еще раз простите меня, но я вас вижу первый раз в жизни и не думаю, что вторая встреча когда-нибудь состоится. Я не собираюсь портить вам жизнь, затевать комедию ухаживания, а потом притворяться заботливым и внимательным мужем. Короче, в примаки не пойду. Более того, любовником вашим никогда не стану – особенно после этого милого разговора. И давайте на этом закончим.

Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Илья искренне считал, что, назвав вещи своими именами, он тем самым расставил все точки над «и», история кончена, девушка посердится, поплачет, как предыдущие – и найдет себе другое утешение. Не тут-то было!

Не привыкшая к такому обращению со своей драгоценной персоной, влюбленная девушка сделала все, чтобы несговорчивый предмет ее страсти сдался на милость победителя. Она ждала его после лекций, писала длинные письма, полные клятв и упреков, всеми правдами и неправдами прорывалась в общежитие, и даже пыталась пробраться в его комнату, угрожала покончить с собой… Все это пугало и отталкивало, что, впрочем, достаточно естественно: мужчины не любят, когда им вешаются на шею. Строго говоря, этого вообще никто не любит, особенно когда шантажируют самоубийством.

Последнее, как выяснилось, оказалось не пустыми угрозами, потому что в одно далеко не прекрасное утро родители обнаружили Викторию в бессознательном состоянии: девушка проглотила полную упаковку сильного снотворного, а в записке открытым текстом указала причину.

Сказать, что город был потрясен, значит, ничего не сказать. Безродному, нищему сироте бросилась на шею девушка, о которой любой нормальный мужчина может только мечтать, а он, это ничтожество, выскочка, плебей, парвеню – отказался. Будь Виктория дурна собой, возмущенных, естественно, было бы значительно меньше, но… А то, что Илья не выразил ни малейшего смущения, не говоря уже о раскаянии, а лишь пожал плечами и сказал: «Не понимаю», – привело общественность просто в ярость. Правда правдой, но надо же и совесть иметь…

Кончилось тем, что отец девицы сделал все для того, чтобы Илья из Ростова убрался. Впрочем, особенно стараться не пришлось: пара-тройка звонков «нужным людям» – и вот уже главный редактор газеты, который твердо обещал взять талантливого молодого журналиста в штат сразу после получения диплома, начинал избегать его звонков, при встрече мямлить нечто невразумительное и вообще отводить глаза.

В других изданиях, где с удовольствием печатали заметки и очерки «нового дарования», его тоже перестали узнавать, а уж о публикациях и не заикались, отмахивались, даже не пытаясь найти благовидный предлог. Только у одного маститого, битого-перебитого журналиста хватило смелости сказать Илье то, что думали о нем все:

– Старик, правда, конечно, штука хорошая, но на хлеб ее не намажешь и под голову не подложишь. Пошел на принцип, обидел девчонку, а она не виновата, что у нее папа такой деловой. Опять же – любовь. Неужели ты не мог…

– Не мог! – отрезал Илья. – Один раз слукавил, второй раз притворился, третий раз откровенно соврал – и все. А правда – она одна, можно жить с нею, можно – без нее, а вот как галстук носить – нельзя. Утром без галстука, а вечером – при полном параде? Я так не могу. И не буду.

Старый журналист хотел сказать, что будет, куда он денется, не таких жизнь обламывала, но посмотрел в горящие синим пламенем глаза Ильи и поежился. А черт его знает, может, и не будет, фанатики во все времена водились, за правду страдали, на кострах горели, а народишко возле тех костров грелся, особенно в суровые зимы. С другой стороны, на костры их отправляли такие же фанатики, так что неизвестно, каким боком жизнь повернется, какой стороной монетка упадет. Время покажет.

Не отвернулась в эти дни от Ильи только Рита, которая защищала своего друга, как могла. Но ее – не без оснований – считали лицом в какой-то степени заинтересованным, а значит – необъективным.

Сама, видать, нацелилась на молодого перспективного холостяка, хотя с ее внешностью об этом и говорить смешно. Рита колкие намеки пропускала мимо ушей, потому что ее приводило в отчаяние другое: Илья теперь уедет, и ее робкие мечты о совместном счастье будут похоронены навсегда. Поехать вместе с ним? В качестве кого? Впрочем, Илья ей этого не предлагал, а сама она скорее умерла бы, чем намекнула ему на свои чувства.

В итоге, через два дня после получения диплома Илья собрал свои нехитрые пожитки, попрощался с Ритой, которая не скрывала своего огорчения и нежелания расставаться с другом, господи, именно с другом, только с другом! – и сел в поезд, направлявшийся на восток.

Настроение у молодого журналиста было, вопреки предсказаниям и ожиданиям, не просто приподнятое – великолепное. Он без сожаления оглядывался назад и думал о том, как на новом месте начнет жизнь заново, пробьет себе дорогу, сделает настоящую карьеру благодаря своему таланту, а не родственным или иным связям. Главное – не отступать от своих основных принципов: все своими руками и все честно. И тогда, как поется в песенке из некогда популярного телефильма, «посмотрим, кто у чьих ботфорт в конце концов согнет свои колени».

В мечтах Илья уносился в неопределенные дали, где он, уже признанный, прославленный и – правда, так правда – высокооплачиваемый журналист живет и работает в Москве или Санкт-Петербурге, еженедельно публикует острые материалы, о которых потом повсюду говорят, ведет передачу на телевидении… Он берет интервью у самых известных людей, бесстрашно разоблачает преступления и нечистоплотность, заступается за несправедливо обиженных… Его узнают на улице… Его уважают все, даже те, кого он безжалостно обличает… В общем, стандартный набор грез молодого журналиста любого пола.

Общему подъему настроения и полету фантазии несколько мешали мысли о Рите. Илья, в общем-то, не отдавал себе отчета, до какой степени успел привязаться к этой девушке, видя в ней «своего парня», доброго, отзывчивого друга, строгого, но справедливого критика, который первым читал все, что выходило из-под пера Ильи. Возможно, Рита была не так талантлива, как Илья, но редактор, что называется, – от Бога. Вспомнив об этой стороне их отношений, Илья ощутил легкую тревогу: а не слишком ли он привык к помощи Риты, не стал ли «слепым» к своим текстам, справится ли самостоятельно?

Вслед за мыслями о Рите, пришло воспоминание о Виктории, которая, похоже, так и не успокоилась. Во всяком случае, Илье показалось, что он видел ее на вокзале: девушка старалась быть как можно более незаметной, но не спускала глаз с Ильи. Спасибо, конечно, что удержалась от публичного скандала, только такого завершения проводов ему и не хватало! И не только от скандала: теоретически Илья допускал возможность того, что Виктория и из пистолета пальнет, не задумываясь, и кислотой в лицо плеснет с диким воплем: «Так не доставайся же ты никому!», и очередную попытку самоубийства предпримет прямо тут же, на вокзале, что называется – не отходя от кассы… Слава Богу, обошлось.