Анна Евсеева - Шум города. Мини-роман Страница 3

Как-то, глядя на портрет, Нелли долго молчала, потом сказала:

– Мне кажется, что это утопленница. Я чётко вижу, как волной её прибивает к берегу, волосы разметало водой.

– Какая жестокая романтика, – вздохнул я, – надо его выбросить.

– Только знаешь, – вдруг добавила Нелли, – её сначала убили, а потом бросили в воду.

– Господи! – воскликнул я. – Откуда такие кровавые подробности?

– Потому что если бы она просто утонула, то была бы распухшей, воды бы наглоталась. А раз она целёхонькая, значит – в воде она уже не дышала! – и Нелли победно посмотрела на меня.

– Да кто тебе сказал, что она вообще утонула! – заорал я. – С чего ты взяла такую чушь!

– Но ведь ты сам говорил, что никогда не видел её живой.

Действительно, подумалось мне, ведь я никогда не видел живой эту женщину. Может, стоит написать заявление в полицию и указать телефон того гомосексуалиста, который принёс мне фотографию?

– Это любовь, – объяснил я, – безответная любовь. Это её образ.

– Я ничего не знаю о любви, – вздохнула Нелли, – я чувствую себя ущербной.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – осторожно предположил я.

– Нет, не преувеличиваю, – невозмутимо ответила Нелли, – но ты же обо мне ничего не знаешь. Я живу с параноиком и садистом. Он издевался надо мной всю мою жизнь.

– Зачем же ты вышла за него замуж?

– А я и не выходила. Он изнасиловал меня. А потом он купил мою маму, подарив ей виллу. Мы переехали сюда из Латвии, а когда я была маленькая, мама танцевала в стриптизе. Мы жили по подвалам или в гримёрных, а мама всю жизнь мечтала о вилле! Вилла – это мечта всей её жизни! И всё потому, что какой-то кретин вбил ей в голову, что она настолько красива, что, окажись она в Европе, на ней немедленно женится швейцарский банкир. Но мы переезжали из города в город, а банкир так и не попадался. Затем появился мой будущий муж, сначала он был маминым… другом. Как-то увидел меня, мне было тринадцать. И он воспользовался моей беззащитностью. А потом всё ещё проще – обнаружилось, что я беременна! И что мне было делать? С мамой они договорились, он подарил ей одно из своих шале в горах. И мама растаяла, оформила документы о том, что я старше на несколько лет. И дело было сделано.

– А второй ребенок? А третий?

– Муж забивал мою волю. Все годы он приставлял ко мне то охрану, то врачей. Они не давали мне сделать ни одного самостоятельного шага, всё время контролировали мои действия, постоянно внушали, что я самая счастливая. А на самом деле я всю жизнь прожила в аду!

– Ты могла убежать от него! – воскликнул я, поражаясь подобному средневековью.

– И танцевать в стриптизе? – удивилась она.

– Нет, он – отец моих детей, и этого достаточно, чтобы уважать его. А потом я всегда жила обеспеченно, как за каменной стеной.

– А где твой отец, Нелли? Как он относится ко всему этому?

Нелли удивлённо подняла глаза.

– У меня никогда не было отца, – уверенно ответила она.

Странное ощущение: иногда мне кажется, что все мои персонажи, оказавшись в роли моделей, стараются как можно сильнее потрясти моё воображение, мужчины пытаются выдавить слезу и вызвать сочувствие, или наоборот – кичатся своими возможностями, рассказывая, какое влияние они оказывают на президентов и королей, а женщины стараются посильнее шокировать, рассказывая об ужасах, которые им пришлось пережить в жизни, причём все эти ужасы они терпели от тех же самых королей и тех же самых президентов. Никто не знал и никто не мог проверить, что из этих рассказов – правда, а что ложь. Я выслушивал каждого и каждую с большим сомнением, ведь это особенность человеческой натуры: если человек выступает инкогнито, то его тянет наговорить о себе лишнего, а скучную правду он прячет вместе со своими документами. Наверное, это происходит потому, что реальная жизнь так же скучна как подлинные удостоверения личности, ведь в них ничего не приукрашено – эту мысль подсказал мне Николас. Но Нелли я верил безоговорочно. Правда, при этом я часто не верил собственным ушам.

– А чем занимается твой муж?

– Лучше не спрашивай, – отмахнулась Нелли, – по сути он – игрок. И первые свои крупные деньги выиграл в казино. И, по-моему, здорово смухлевал. Когда был моложе, рисковал головой ежедневно, сейчас постарел, ведёт себя тише. Но я точно знаю: ему гореть в аду! Хотя мы все не без греха, но его уж точно ждет раскалённая сковородка. С кипящим маслом.

– Кретины! Кретины! Не боятся Судного дня! – проснулся под своей тряпкой Илидор.

– Покажи мне его, – попросила Нелли.

Я подошёл к клетке и приподнял тряпку. Илидор висел головой вниз и чесал макушку, держась за жердочку лапкой. Увидев нас, он прекратил свое занятие и замер.

– Он похож на летучую мышь, – сообщила Нелли. Илидор вопросительно посмотрел на меня и, расслабив коготки, полетел вниз и шмякнулся головой об пол клетки. Нелли оторопела. Илидор встал и отряхнулся.

– Папа, дай водички, – проскрипел он.

– Вот придурок! – изумилась Нелли.

Я часто удивляюсь, почему многие люди думают, что они сблизились со мной? Причем сблизились до такой степени, чтобы оскорблять моего попугая! Никогда я не терпел критики в его адрес, а уж тем более – оскорблений. Он – редкое создание, чистое, непорочное, бескорыстное! Я не переношу, когда кто-то приходит в мой дом и начинает смеяться над Илидором или – того хуже – отпускает идиотские реплики, вроде «какой уродец!» или «лысое чучело!». Никто не даёт права посторонним людям насмехаться над нашими близкими, и неважно, кто это – член семьи, собака, попугай или таракан. Мой дом – это моя территория, и я ненавижу, когда кто-то вторгается в моё пространство, тем более – таким образом. Мне часто хочется, обратившись ко всем в мире, вежливо сказать:

– Господа, если вам что-то не нравится в моей жизни, вы имеете полное право не иметь к ней никакого отношения!

На самом деле люди чаще раздражают меня, чем радуют, и я никак не могу перебороть это раздражение. Мне хочется побыстрее остаться одному, чтобы успокоиться, но раздражение не даёт мне сделать этого. Даже мысли о людях чаще раздражают, чем увлекают. Вот и сейчас – во мне словно что-то сломалось, замкнулись какието проводки – дали искру, подымили и погасли, оставив после себя только не очень приятный запах. Я смотрю на Нелли и думаю, что портрет получается слишком оберточным, будто я пишу его по заказу кондитерской фабрики, и в ближайшее время он украсит новый шоколад, посвящённый женскому совершенству. В нём нет ни жизни, ни характера, ни той злобной монотонности, с которой Нелли рассказывает мне о своём муже, нет того страдания, с которым она желает ему побыстрее разориться и умереть в бесславии или сесть в тюрьму.

Одна из моих наилюбимейших вещей – это кресло-качалка. Я разжигаю огонь в камине и сажусь в кресло. Открываю окно, распахиваю его настежь, чтобы в мастерской были слышны гудки автомобилей и голоса торговцев. Шум города действует умиротворяюще, я не понимаю тех, кто стремится жить в тишине. Мне кажется, я не смогу заснуть, не слыша звуков автомобилей, а без звона трамваев быстро зачахну и умру. Николас – наоборот – мечтает жить на природе и поэтому торопится переехать в Базель, на окраине которого, почти на границе с Германией, он в кредит приобрёл двухэтажный дом. Он мечтает засыпать под журчание воды в Рейне, а просыпаться от пения птиц. Я бы в такой «идиллии» не выдержал и двух дней. Николас называет меня «урбанистический неврастеник», он уверен, что без шума города я сойду с ума намного быстрее, чем сделала это моя тётушка Саля, переехав в Париж из-под Киева и заглянув в ближайший супермаркет.

Помню, она окинула взглядом огромное пространство, заполненное сырами, колбасами, свежим мясом, живой рыбой, овощами и фруктами, и медленно пошла по залу, держась за сердце. Она шла, словно член траурной процессии на похоронах собственных иллюзий и потрясённо говорила:

– Миня, что это? Миня, скажи мне, за что погиб твой дед? Миня, ты помнишь, за что погиб твой дед? Ты не помнишь этого. Ты был слишком мал, чтобы помнить, за что погибали люди! Миня, это что, кто-то всё покупает? И как же это можно всё съесть?!

Конец ознакомительного фрагмента.