Андрей Дятлов - Сопромат Страница 3

Маркин сидел напротив, на стуле с высокой спинкой, как на троне, все не унимался и твердил девушке:

– У меня аж сердце, знаешь, думал, задохнусь, когда он этот парусник – р-рраз! – Маркин попытался сжать ладонь, но Ваня ловко вложил в нее рюмку. – Ага, за победу, бля!

– А герою дня? – заметила девушка.

Ваня поднес рюмку к носу Умрихина, который пытался врубиться в окружающее, но тот лишь отмахнулся.

– Ты представляешь, мы целый год, целый г-о-о-о-од над ним сидели, на городом этим. Мы, в нем жили с утра до ночи.

– Не год, а девять месяцев и двенадцать дней, – отчеканил Ваня.

– Если бы проеее…, пардон, …играли, то… – Маркин икнул и шально посмотрел на стол, как будто хотел смахнуть эти рюмки и тарелки к чертовой матери. – То все, мы банкроты, нет, реально, му-да-ки!

– Да ладно, вы ж архитекторы, нашли бы работу, – подначивала девушка Маркина, напустившего на себя мировую скорбь.

– Ты не понимаешь… Если бы не он, – Маркин тяжело кивнул в сторону Умрихина. – Я когда базарил там, ну, на презентации, думаю, ну все… Я себе так и сказал, все – мы в жопе. Это еще до того, как этот хрюндель номер выкинул. Сидел и думал, ешкин кот, какого хрена мы сюда приперлись, какого ввязались во всю эту шарашку.

Маркин вскинул головой влево и внимательно посмотрел на Ваню.

– Говно у нас проект. Да, Ваня, да. И макет твой говно… Но я такую вещь скажу, – Маркин хмуро, исподлобья взглянул на улыбавшегося Умрихина. – Все в этом мире от случайностей зависит. Да, Андрюх? От стечения, мать их, обстоятельств. Если б Ванька это сердце не придумал… Вот спрашивается, что за чушь, какое, нахрен, сердце. И если б этот засраснец не порушил все… Даренко не дослушал даже, контракт – хоба так!

Маркин взмахнул рукой, как будто хотел расписаться, но заметив рюмку в руке, опрокинул в рот текилу.

– Ууу, а герой-то ваш уже хорош! – насмешливо сказала девушка, озорно поглядывая на Умрихина.

Умрихин попытался сфокусировать взгляд на соседке, и фокус удался. Она смотрела на него, весело разглядывая его лицо, и он подумал, что она очень даже ничего. Ему вдруг показалось, что тусклые лампы на потолке стали светить ярче. Умрихин расплылся в пьяной улыбке.

– Так, всем плясать! – встряхнулся Маркин, запихнул в рот дольку лайма и вскочил со стула. – Все за мной, кто последний, тот Киркоров.

Ваня медленно встал и, размявшись, мягкой походкой выдвинулся за Маркиным.

Умрихин не мог оторваться от этой игры глазами, ему уже хотелось по-пьяному нагло и без лишних слов сдавить ее полную грудь и приложиться к шее, ткнуться носом в мягкие волосы, забранные вверх. Он видел, что она, конечно, считала все его нехитрые мысли, но сделать это сейчас – значит снова пропасть в темноте, в которой он уже просидел час или два.

– С чего вы взяли, что я того? – спросил Умрихин, собравшись с остатками резкости в голове, стараясь говорить четко и уверенно.

Она плеснула смехом и отпила розово-желтую жидкость из бокала.

– Хотите докажу, что я еще вполне адекватен?

– Думаешь, стоит? – серьезно спросила она.

– А чего это мы все на ты, да на ты… Давайте перейдем на вы!

– Ммм, так необычно. Это и есть ваше доказательство? – сказала она.

– Какие ваши доказательства, – промямлил он эхом.

Он порол еще какую-то чушь, рассказывал о своей работе, выпендривался, расспрашивая о ее предпочтениях в архитектуре и живописи, заодно вспоминая интересные сведения об известных картинах – вы знаете, в чем секрет улыбки Джоконды? А я вам скажу, она просто беременна, это улыбка будущей матери, – в общем, старался быть интересным.

Умрихин понимал, что он проигрывает. Странно, она оказалась не такой простой для случайной соседки, решившей провести время за счет трех пьяных и довольных мужиков – тот простой и глупый сценарий, по которому Умрихин мог предвидеть реакцию, улыбки, наигранные ответы, разваливался на глазах. Он ощущал себя мячиком на резинке, который она умело отбрасывала и ловила, мягко навязывая свой ритм – прыг-скок, прыг-скок. В ее больших – черных? карих? – глазах не было в них ни желания нудно флиртовать или старания понравиться, ни той напускной усталости, за которой прячутся женщины, знающие цену общения с незнакомцами. Глаза ее просто смеялись.

Он отхлестал себя по щекам:

– Уфф. Шутки в сторону. Хочешь, я разнесу этот кабак?

– Вы же архитектор. Откуда такая тяга к разрушению?

– Чтобы построить, нужно ж сначала научиться ломать. Вот смотри. Это несущая балка. Она опирается вот на эти четыре колонны. Несущая стены здесь и здесь, там, похоже, гипсокартон, или вроде того. Нам не поможет никак. У нас очень мало тротила, так, кусочка три не больше. Делаем дырку и владываем один вот на эту колонну, отмеряем примерно метр шестьдесят. Второй кусок на несущую стены, воон, где портрет Моррисона, прямо на уровне его уха. Остался третий… Куда же его лучше… Есть! Его мы вложим вооон туда, ближе к потолку, прямо под кондиционер. Что мы имеем – критический треугольник. Три самых слабых места. Контакт…

И вот уже трещина идет от колонны, поднимается к потолку. На пути – никаких преград. Второй разлом змей ползет на потолок, к полу и третьей точке. Стены разрываются пополам, раздробленные куски штукатурки и спаянные в причудливые угловатые фигуры красные кирпичи медленно, с шумом летят вниз. А там, внизу уже ничего нет, только сплошная темнота, которую изредка взрывают падающие неоновые светильники и вывески. Они вдвоем, сцепившись вместе, пытаются увернуться от грузных осколков. Закрывая друг друга телами, они перекатываются, как будто хотят обмануть траекторию полета тяжелых ухающих плит; прячутся друг в друга, разучившиеся в одно мгновение говорить, с животным ужасом умоляют – не отпускай, не отпускай, не отпускай. Они совсем одни, единственные, кто оставался в живых и у кого остались считанные секунды, растянувшиеся до бесконечности, такие же ощутимые и тяжелые, как и эти камни вокруг…Ничего нет, все исчезло, кроме страха и понимания, что они тоже распались на мелкие осколки.

Он сидел на краю постели и смотрел в окно. Солнце еще не взошло, но фиолетовые облака уже подсвечивались бледным светом. В комнате было темно, за его спиной белело бесформенное одеяло, под которым проступали черты женского тела.

– Курить здесь можно? – спросил он.

– Нет, – сказала она спокойно.

Умрихин покачал головой и сказал уверенно:

– Тебя зовут Елена.

– Нет.

– Тогда Ирина.

– Нет.

– Значит, Вера.

– Оля, – сказала она.

– Оля, – шепотом произнес Умрихин. – мою жену Ольгой зовут.

– Я знаю, – сказала она. – ты в машине говорил.

– А чем по жизни занимаешься?

– Романы пишу.

– О чем пишешь?

– Иди уже, а? – сказала она просто, и он услышал ее улыбку.

IV

Когда он вышел из такси, было уже светло.

Это был новый район со свежепостроенными домами, расставленными в шахматном порядке, и с окружавшими их бурыми островами полянок, на которых по весне должны были взойти первые ростки зеленой травы. Сейчас же на земле валялись осколки кирпичей, шершавые доски, куски толстой скрюченной проволоки, уже поржавевшие прутья арматурин и гнутые ведра, покрытые коркой голубоватого цемента.

В колючем и прозрачном сентябрьском воздухе эти дома казались совсем пустыми, о людях напоминали только машины, похожие на брошенных нелепых зверей, которые заснули от холода.

Умрихин подошел к большой красной машине с шильдиком Volvo XC90 на багажнике. Она так и не стала для него родной. Умрихина всегда раздражала ее идеальность, ее хвастливая мощь, порывавшаяся раздавить легковушки за медлительность на светофорах и в пробках, а ее совершенный, самодовольный и хитрый вид как будто всегда таил подлую усмешку над его призрачным благополучием.

Он взял осколок кирпича и стал со скрежетом выводить на глянцевой дверце буквы – К О.

– Э, ты че делаешь? Пшел отсюда… – послышался за спиной знакомый голос и собачий рык.

Умрихин с улыбкой глянул через плечо и увидел Гуся, толстопузого мужика в камуфляже, его соседа, который едва сдерживал на поводке черную немецкую овчарку. Гусь узнал его и с раздражением притянул к себе псину.

– Пальма, фу! – сказал он, но собака услышала фальшь в голосе хозяина и стала еще сильнее рваться к Умрихину, царапая лапами шершавый асфальт.

С Гусем не сложилось сразу, как только они заселились в новую квартиру. В первый же день их случайной соседской встречи на лестничной площадке Пальма испугала Сашу диким рычанием, и Умрихин пообещал пристрелить собаку, если такое еще раз повторится.

Умрихин дописал недостающие буквы и оценивающе посмотрел на дверцу. Корявые прыгающие буквы складывались в слово «КОЗЕЛ».

Ольга молчала и не отходила от широкой столешницы, находя себе мелкие дела – мыла посуду, крошила картошку, ставила чайник и перебирала пакетики с крупой.