Андрей Рихтер - Испытание любви Страница 3

Гапорцын был опытным сотрудником и громкими словами не бросался. Если звонит напрямую боссу и говорит про чепэ, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее. По старой привычке Петр попробовал догадаться, прежде чем ему скажут. Голос у Гапорцына спокойный, значит – не пожар. Для проверок поздновато, проверяющие на ночь глядя редко когда приходят, на то какие-то особые причины нужны. Скорее всего – скандальный покупатель высокого ранга. Или, как вариант, скандальный покупатель, козыряющий знакомствами высокого ранга. Настолько высокого, что Гапорцыну срочно понадобилось посоветоваться.

– С кем там у вас проблемы? – спросил Петр.

– С родственницей вашей, Петр Николаевич…

Петр чуть было не спросил, с какой такой родственницей, но вспомнил, что именно в магазине у Гапорцына работает помощником администратора Оксанина племянница Кристина. Рановато, честно говоря, для проблем, – только-только начала ведь. Да и вообще с сотрудниками не должно быть проблем. В идеале.

– …ее дивчины остановили на выходе с полным пакетом продуктов. М-м… неоплаченных…

Петр оценил гапорцынскую деликатность. Не стал говорить «украденных», нашел слово помягче. Как-никак, хозяйская родственница.

– …Колбаса, балык, икра, коньяк, кофе молотый, инжир сушеный, сигареты… – бегло, не вдаваясь в подробности, перечислил Гапорцын. – На общую сумму в одну тысячу шестьсот восемьдесят девять гривен…

– Ничего себе! – вырвалось у Петра.

Конкретно затарилась родственница, это вам не булочку стянуть.

– Брать так брать! – хмыкнул Гапорцын. – Я, собственно, почему вас так экстренно беспокою, Петр Николаевич…

– Акта не составляй, милицию не вызывай, пусть пишет «по собственному» с сегодняшнего числа и валит на все четыре стороны! – распорядился Петр.

Вообще-то в компании существовало жесткое правило, касающееся всех воров. Если сумма ущерба была достаточна для возбуждения уголовного дела, то дело непременно возбуждалось. Стоит только начать прощать, и воровству конца-краю не будет. Украл – отвечай. Но известно, что нет правил без исключений. «Сдавать» милиции родственницу владельца сети не стоит.

– Я, собственно, так и хотел. – Гапорцын на секунду-другую замялся. – Даже звонить сейчас не стал бы… Письмо написал бы в обычном порядке. Но она говорит, что это вы ей разрешили…

– Что-о-о? – От удивления Петр чуть не выронил трубку.

– Ну, то есть говорит, что вы не имеете ничего против, – поправился Гапорцын. – То есть я должен отпустить ее со всем… м-м… взятым. Без последствий. Якобы вы ничего не имеете против. Вот я и решил уточнить, так это или не так?

– Почему это должно быть так? – поинтересовался Петр, удерживаясь от грубостей. Гапорцын ни в чем не виноват, но эта-то засранка какова, а? – Как я могу не иметь ничего против воровства? Яков Григорьевич, ты что, первый день работаешь? Может, ей еще пакет до автобуса донести? Пусть сама разложит все, что взяла, по местам, а потом катится на все четыре стороны. Сделай ей полный расчет, чтобы ноги ее в магазине больше не было…

– Так она скандалит, – вздохнул Гапорцын. – Ругается всяко, намекает, что это мне полный расчет грозит. И так это, знаете ли, убедительно, что я засомневался…

– Поставь ее перед выбором, – перебил Петр. – Или валит по-тихому на все четыре стороны, или протокол, дело, судимость. Не дойдет, вызывай милицию и оформляй все как положено. И проследи, если по-тихому, чтобы сама все разложила по местам. Это ей так, в порядке дембельского аккорда. И в любом случае отправь мне письмо с фамилиями свидетелей и полным перечнем украденного.

– А может, вы сами ей объясните, Петр Николаевич? – попросил Гапорцын. – Уж больно она свирепствует…

– Ты еще не знаешь, как я могу свирепствовать, – ответил Петр и положил трубку.

Общаться с Оксаниной родственницей ему совершенно не хотелось. Да и не по статусу. Что это она о себе возомнила? Гапорцын тоже хорош, вроде нормальный, крепкий руководитель, а строгость, видите ли, проявить не может. Однако ушлая девка. Приехала в столицу, устроилась по блату на хорошее место и сразу же начала воровать. Помощник администратора, конечно, не бог весть какая должность, но для человека без опыта и образования (школа не в счет) – это просто подарок. Дорожить надо предоставленной возможностью, а не обворовывать своего благодетеля.

Через полчаса от Гапорцына пришло письмо. Дотошный Яков Григорьевич не поленился даже сфотографировать краденый товар и приложить фотографию к письму. Для наглядности, так сказать. В последнем абзаце было сказано: «Уволена по собственному желанию». Справился, значит, Гапорцын.

Петр распечатал письмо и сунул в портфель, чувствуя, что оно ему сегодня пригодится во время разговора с Оксаной. В том, что разговор непременно состоится, не было никаких сомнений. Нахалка, способная заявить в магазине, что он не имеет ничего против ее воровства, непременно нажалуется тетке. Может, до скандала и не дойдет, но обсудить случившееся придется…

До скандала не дошло – с него началось. Стоило только Петру войти в квартиру, как на него яростным вихрем набросилась Оксана:

– Негодяй! Подлец! Как ты мог?! Только ты так мог! Как ты посмел отыграться на бедной девочке?!

Ну и так далее. В том же духе, в том же стиле. Среди эпитетов, которыми награждали Петра, прозвучали даже совершенно не свойственные жениному лексикону «гидота»[6] и «замазура[7] с…ая». На «замазуру» Петр обиделся больше всего. Когда-то давно, на заре их совместной жизни, в то время, когда все приходилось делать самому, ему случалось заявляться домой грязным. То грузишь пыльные ящики с мешками, то в осеннюю грязюку меняешь на трассе колесо, то освобождаешь от хлама арендованное под офис помещение… Тогда «замазура» у Оксаны звучала ласково. «Замазура ты моя, – говорила она, подталкивая Петра к ванной. – Мойся ж скорее…» А теперь вот называет «замазурой» зло, да еще и с эпитетами… Несправедливо, контраст с былым и оттого больнее всего ранит.

В качестве доказательства Петр предъявил распечатку письма управляющего магазином. Оксана, не читая, изорвала письмо в мельчайшие клочки, швырнула их в лицо мужу и высказалась в том смысле, что в его «г…нной компании рука руку моет» и что по указанию одного негодяя другие негодяи готовы на все, что угодно.

– Негодяи?! – взъярился Петр. – Скажи спасибо, что на твою племянницу дело не завели! Да если бы я только захотел, то… Там сумма порядочная – тысяча шестьсот восемьдесят девять гривен…

– Деньги! Только деньги! – простонала Оксана, картинно заламывая полные руки. – Деньги! Деньги! Деньги!

Халат ее при этом соблазнительно распахнулся на груди, прекрасно сохранившей форму, но Петру было не до соблазнов.

– Бедная девочка хотела броситься под поезд! Ее так унизили!

Унизили? Ну, да – сначала не дали уйти с краденым товаром, а потом заставили разложить все по стеллажам. Не исключено, что процесс раскладывания как-то комментировался. Что ж – поделом, заслужила.

– «Хотела» не считается! – жестко возразил Петр и, не сдержавшись, добавил: – Все вы, Задоянчуки, одним миром мазаны. Вам палец сунь, так всю руку норовите отхватить!

Обобщать, может, и не следовало, потому что встречались среди жениных родственников и нормальные, адекватные люди, но разговор уже достиг того градуса, когда хотелось обобщать.

– Вы тоже одним мазаны, – парировала Оксана. – Только не миром, а дерьмом! Уголовник на уголовнике! Не семья, а клан Сопрано![8]

Кто такие Сопрано Петр не знал, поскольку сериалами совершенно не увлекался. Тягомотина, да и времени жалко. Но вот «уголовник на уголовнике» задело за живое. Оксана била расчетливо и подло – в самое больное место. Да, отец Петра отсидел за контрабанду, за какую-то дрянь, мелочь. Попал под раздачу, называется. С дедом было и того хуже, то есть несправедливей. Отец хоть на самом деле две пары джинсов пытался вывезти из-за границы. Совершил некое деяние. Дед же сел ни за что. Все, кого только ни спроси, сидели «ни за что», но дед нисколько не преуменьшал свою вину. Его подставил знакомый, не то чтобы закадычный друг-приятель, но и не совсем посторонний человек. Оставил на хранение чемодан под каким-то невинным предлогом, а в том чемодане оказалась антисоветская литература. Два дня пролежал чемодан у деда под кроватью, на третий пришли с обыском. С учетом заслуг – фронтовик, два ордена, передовик, дали десять лет лагерей. Дед отбыл срок от звонка до звонка. Приятель сгинул с концами. Так и непонятным осталось, был ли он борцом с режимом, который использовал деда втемную, или же провокатором, который намеренно деда подставил. Впрочем, хрен редьки не слаще, итог все равно печален.

– Бачили очі, що купували – тепер їжте, хоч повилазьте![9] – рявкнул Петр на украинском.

– Лучше бы вылезли, чтобы рожи твоей не видеть! – столь же любезным тоном заявила Оксана.