Сборник - Ялос-2015 Страница 3

Экспресс «Крым»

Любимая, знаешь, весеннею грустьюобъяты поля.Несётся мой поезд равнинною Русью,кружится земля.О, Волга, грачи, пастухи на привале,дымки папирос.И дали, бескрайние русские далипод стуки колёс.В купе на секунду зайдёт проводница —чайком обогреть;наверное, стоило всё же родиться,чтоб мир посмотреть.Ты знаешь, родная, а всё же дорога —раздумию мать.Как много хотелось сказать мне, как многоне смог я сказать.Сойду в Волгограде! У мемориалас людьми постою.Как мало мы знаем, родная, как малоОтчизну свою!И снова – вперёд! А пейзаж убегаетвсё время назад;с попутчиком в шахматы вяло играем,наверное – пат.Грачиные гнёзда равнинной Россиии ширь без конца.О сколько же горя пришлось здесь осилить,огня и свинца!..Несётся мой поезд. За лесом. Над пляжем.Мой поезд – в пути.Прости, дорогая, всего не расскажешь,за краткость прости.И всё же я счастлив – меня оросилисвятые дожди.Грачиные гнёзда равнинной России.И жизнь впереди!..

Мадьярская скрипка – 1954

(ресторан «Южный»)

Памяти венгра Додика, скрипача

…Тот кабачок у порта в старом дометак памятен, как будто был вчера.Там пьяные, кто в злобе, кто в истоме,матросы коротали вечера.Их ни «на бога» не возьмёшь, ни криком.– Не траться, фраер! Пожалей слюны!..Туда попасть считалось высшим шикомдля слободской заносчивой шпаны.Там наливали в долг. И если ссудабыла нужна, давала всем без словбуфетчица Ивановна, паскуда,скупавшая «котлы» у шулеров.А не вернёшь – ну что ж,хлебнёшь как надо! —блатные с «пиками» не «мусора», поди…Стекала в бухту звёздная прохлада,теснилась неприкаянность в груди.Ещё в порту не подорвали дзота,он бычился с готичной вязью – «ХАЛЬТ!»Любой пацан тогда «по фене ботал»и цвиркал через зубы на асфальт.А к дому возле рухнувшей акацииза справками народ тянулся, где,что ты не скурвился при немцах в оккупации,без устали строчил НКВД.Из проходных дворов тянуло скукойдешёвой, как казённое сукно…Тот ресторанчик был шикарной штукой,похлеще, чем трофейное кино.Играл в оркестре там мадьяр на скрипкетак нежно, словно знал он тайны птиц.Стихали споры. И уже улыбкичерты смягчали огрубевших лиц.В дыму табачном плыли пары в танце,дрожал смычок у самого виска.Казалось, что владела иностранцемкакая-то надмирная тоска.В глазах цыганских стыл туман далёкийи шёл на нас, как на берег волна,и понимал я той тоски истоки,настолько близкой мне была она.И удивлялся я: как в этом теле,большом и полном,по веленью руктакие чувства плакали и пели,что плакали и пели все вокруг?И просыпались души– (или что там?), —и полнились любовью и виной.Рыдала скрипка вовсе не по нотам —по судьбам, исковерканным войной.Сиротство… плен…разлука… гибель близких…то умирал смычок, то оживал,и, как в кино, руины, обелиски,мерцая, плыли через дымный зал.И зал смолкал.Сходились брови строго.– Присядь, танцор! Не надо!Не греши!..А скрипка разговаривала с Богоми с Ангелом Хранителем Души…И вот сейчас, пусть даже и солги я,что прахом всё,что выжег те года,щемяще в сердце ноет ностальгия —о чём? – бог весть! —но вижу как тогда:тоскует скрипка, бредит бас-гитара,и Додик-венгр, лоснящийся, большойиз золотого, с монограммой,портсигараподносит папироску с анашой…

Тамариск

Люблю цветущий тамариск!Весна. И ярость волн слепая.Дрожит в солёных брызгах кисть,дрожит у гибельного края.От штормов рушится обрыв,но стихнет моря нрав суровый,и, словно кается, заливвесь отражает куст багровый.А тот висит на волоске,скрепив откос корнями мудро.О, если б и моей рукетакая цепкость к строчкам трудным!Такая вера в торжествоусилий!Вижу каждый день я,как цепкий куст – не волшебство? —спасает берег от крушенья.А сам цветёт —багряно-кремов —бессилен перед ним Прокруст,и самый изощрённый демонне поколеблет божий куст…Не усомнюсь, как год назад,в своём призвании я низко,безволия постыдный яднейтрализован тамариском.И я иду, иду на риск,я сам к себе сегодня строже;цветёт над морем тамариск,он по-другому жить не может!Держись!И берег свой держи!Цвети, чтоб жизнь казалась краше!Не зря приветливо с баржитебе всегда механик машет.Не зря пичуг залётных писктрепещет в шуме волн контрастно;цветёт над морем тамариск,цветёт возвышенно и страстно!

Крокусы

Плющ подбирается к самой макушкедуба, объятого ленью,жёлтые крокусы, словно веснушки,склон облепили весенний.

Я над строкой, как всегда, терпеливый,жду, чтобы образы спелись,словно снежинками,дикие сливыбелым цветеньем оделись.

Ранней весной опьянён уже весь я,весел – ну чем не повеса? —жёлтые крокусы, словно созвездья,светятся в сумраке леса.

Примулы вдоль ручейка у тропинки,зелень воспрянувших почек,где-то кукушка ведёт без запинкисчёт, мне бессмертье пророча.

И на все беды рукой не махну ли,если, все в солнечном дыме,жёлтые крокусы в небо вспорхнулибабочками золотыми…

Улица Рузвельта

Качает сухогруз волна,спят чайки на волне;нигде нет улиц Рузвельтадругих в моей стране.

И черноморских ветров сольгорька, что океан.На Рузвельта – отель «Бристоль»и славный ресторан!

Чудесных в Ялте див не счесть,их больше что ни год,за что же иностранцам честьмой город отдаёт?

За то, что в самый грозный чассплотила нас беда,а дружбу мы без громких фразприветствуем всегда.

Дели с открытою душойи горе, и успех.А Рузвельт был тогда большойавторитет у всех.

Политики аэрозольковарен и бедов:английский помнит порт Бристольдым транспортных судов.

Кольцо блокад и бед разжав,познав победный путь,здесь, в Ялте, главы трёх державвершили мира суть.

В Ливадии хранит дворецсредь перечня потерь,какой нашёл себе конецфашистский лютый зверь.

Так сладок в зной арбуз для рта,как сладок город мой,когда иду по Рузвельта,в тени её, домой…

«Бристоль»

Забуриться, что ль, в кабак «Бристоль»?«Южным» ресторанчик звался нежно.Здесь мелькнули юность и надежды —в этом-то и всей печали соль.

Ресторанчик «Южный» – шум и чад,шарм послевоенный, блеск и драки,о прошедших днях сейчас молчатновоиспечённые писаки.

Говорят, помпезным стал «Бристоль»,но могу на это лишь заметить:как салюту звёзд не обесцветить, —Айседоре не затмить Ассоль.

Грина и Есенина люблю!Вспомню их – и в сердце словно талость.Сколько за кормою миль осталось!Жизнь – она подобна кораблю.

Порт английский славится – Бристоль.Улица – в честь Рузвельта! – всё краше!Ради них забыть нам юность, что ль,ничего не выйдет – это наше!

Той гостишки «Южной» бедный быт,голь, толкучка, гопники, бандиты,и хотел бы, только не забытшарм послевоенных лет несытых.

Пусть в душе останется мечтойресторанчик, где на скрипке Додик«Чардаш» выдавал, и было вродедо «Бристоля» уж – подать рукой…

Ялтинский бриз

Ялтинский бриз – запах полыни;лавр, кипарис, ливни глициний.

Кукситься, что ль, вставшему рано?Ныне «Бристоль» мне по карману!

Ныне я царь! Выйду из бара —модный кепарь, бриджи, сигара.

К пляжу пойду в знойную пору,всё на виду – город и горы.

А облака даль укачала,чешут бока яхты причалам.

У «Ореанды» встал супердом.Вина Массандры, чаек содом.

Ялтинский бриз лечит все боли!Лавр, кипарис, глянец магнолий…

А над Ай-Петри, как замки, стоят облака

Грязная пена, муть до буйков, грузный накат.Шторм затихает, не вечно затянуты гайки.На берег выброшен труп хвостокола – он скат,плоская, то есть, акула, и рвут его чайки.

Шторм затихает, за мысом и вовсе затих.Что ему надобно было? Какого он чёрта!И появление в скверах весёлых франтихснова вернуло элитную славу курорта.

Ах, как магнолии пахнут, как розы цветут!С Ялтою в августе может сравниться лишь Ницца.Розово-шёлковый кружит зари парашюти ленкоранской акации в крону садится.

Шторм затихает, за мысом и вовсе затих,чайки умолкли, устали от ора и гвалта;летнюю Ялту вобрать в себя пробует стихи не поймёт, что становится сам уже Ялтой.

Он отмечает: на пляже опять кутерьма,солнце в тела загорающих стрелы пуляет,летнее море, что явно сходило с ума,снова зеркальностью душу и взор изумляет.

Воздух с водою слились, горизонт растворив,и у дороги просёлочной Южного Крымалох серебристый и узкие листья оливчем-то Элладу напомнили неуловимо.

А над Ай-Петри, как замки, стоят облака,яхта плывёт, и несутся все чайки вослед ей,первая, с грязью и мутью штормящей, строка,самоочистясь, становится светлой, последней…

Тарханкутская сага