Сборник - Ялос-2015 Страница 4

Ялтинский бриз

Ялтинский бриз – запах полыни;лавр, кипарис, ливни глициний.

Кукситься, что ль, вставшему рано?Ныне «Бристоль» мне по карману!

Ныне я царь! Выйду из бара —модный кепарь, бриджи, сигара.

К пляжу пойду в знойную пору,всё на виду – город и горы.

А облака даль укачала,чешут бока яхты причалам.

У «Ореанды» встал супердом.Вина Массандры, чаек содом.

Ялтинский бриз лечит все боли!Лавр, кипарис, глянец магнолий…

А над Ай-Петри, как замки, стоят облака

Грязная пена, муть до буйков, грузный накат.Шторм затихает, не вечно затянуты гайки.На берег выброшен труп хвостокола – он скат,плоская, то есть, акула, и рвут его чайки.

Шторм затихает, за мысом и вовсе затих.Что ему надобно было? Какого он чёрта!И появление в скверах весёлых франтихснова вернуло элитную славу курорта.

Ах, как магнолии пахнут, как розы цветут!С Ялтою в августе может сравниться лишь Ницца.Розово-шёлковый кружит зари парашюти ленкоранской акации в крону садится.

Шторм затихает, за мысом и вовсе затих,чайки умолкли, устали от ора и гвалта;летнюю Ялту вобрать в себя пробует стихи не поймёт, что становится сам уже Ялтой.

Он отмечает: на пляже опять кутерьма,солнце в тела загорающих стрелы пуляет,летнее море, что явно сходило с ума,снова зеркальностью душу и взор изумляет.

Воздух с водою слились, горизонт растворив,и у дороги просёлочной Южного Крымалох серебристый и узкие листья оливчем-то Элладу напомнили неуловимо.

А над Ай-Петри, как замки, стоят облака,яхта плывёт, и несутся все чайки вослед ей,первая, с грязью и мутью штормящей, строка,самоочистясь, становится светлой, последней…

Тарханкутская сага

Ветер гладит ковыль, пиленгасы идут к Донузлаву,лох листвой серебристой украсил наш пыльный маршрут,тарханкутская степь знает горе, но знает и славу,здесь забвения травы в траншеях войны не растут.

Возле древних раскопов колышутся алые маки,горизонт от жары то поблёкнет, то как бы парит,(там скуластые скифы летят, обнажив акинаки,и кипчакский колодец надёжно камнями прикрыт).

Зайцы прыснут к посадке, взлетят куропатки над полем:– Эй, водила, сверни! Напрямик здесь петлю эту срежь!..Мы уже целый час пограничникам зенки мозолим,мы торопимся к бухте, которою славен Атлеш.

Там вода что хрусталь, там кефаль прямо с берега видно,там у грота подводного прячется кто-то, как тать,и угрюмые крабы выходят на гальку солидно,чтоб смотреть на луну и огромные звёзды считать.

Пусть «жигуль» отдохнёт, мы за мысом поставим палатку,ночь рассыплет по травам то ль росы, то ль блёстки слюды,костерок разожжём, и сегодня мы выспимся сладко,чтоб нырнуть на рассвете в манящую тайну воды.

И всю зиму потом будут сниться денёчки нам эти,и расскажешь ты снова, зайдя на минутку ко мне,как на чистом песке, под водою почти незаметен,черноморский калкан[2], словно щит, возлежал у камней…

Маки Тарханкута

Наш путь – степной,

наш путь – в тоске безбрежной…

Ковыль, полынь да маки, маки,всё степь да степь, да редкий лес;висит над полем кобчик, акинательный крест сухих небес.Жара. Желтеет колос нивы,ни тучки – месяц, – хоть завой,да ночью звёзды, словно сливы,висят над самой головой.Пылит дорога. Травы никнут.Забыл Господь, что есть дожди.И если раздаётся крик тут,ответа на него не жди.А колос жёлт, но пуст, и этотревожит жителей всех сёл.Была бы воля у поэта —в стихах бы дождь с утра пошёл.Но нет, жара, всё зноем дышит,всё пекло, адский всё режим,да кобчик в небе, словно вышитбелёсой гладью, недвижим.Да у античного раскопа,чей правый скос как будто сбрит,о тщетности пути некропольпытливой мысли говорит.Куда ушли, что стало с теми,кто жил здесь и обрёл конец?Кто сеял смерть здесь? Скифы? Время?Мор? Глад? Свинец?..Солончаки. Пустой колодец.В гадюке спящей зреет яд.Да ветряки – дань новой моде —безжизненно везде стоят.Да шёлковый ковыль лоснится,да на бугре, что рыж как йод,стреноженная кобылицапонуро молочай жуёт.О небеса, зачем так крутоберёте, что не скрыть тоски?Роняют маки Тарханкута,как капли крови, лепестки.Овец заблудшею отаройбелеют валуны в степида отголоском Божьей карыгорчат стихи…

Заповедь

Матёрый волк, убийца, зверь,ощерен, зол, несыт:не бойся, не проси, не верь —над выводком хрипит.А в зоне, зенками в упоруставясь, чтоб постиг:не верь! – хрипит в законе вор, —не бойся, не проси!..Забвения заносит снегстрану, округу, сад,где человеку человектоварищ был и брат…Как волк живи! Живи как рысь!Влачи звериный век!Не верь, не бойся, не проси,железный человек.Как вкруг оси, вокруг потерькружит во тьме земля:не бойся, не проси, не верь —повсюду слышу я…

Кузнецкое

Людмиле Константиновне

и Васильичу

На Тарханкуте дождь четвёртый день.И, скрашивая наши огорченья,махровая апрельская сиреньпромыта струями до умопомраченья.Она пылает, что ацетилен,то мельхиором, то как неба просинь,негаданный наш вынужденный пленв селе Кузнецком стойко переносим.Дождь за дождём! Какой-то анекдот!Простуженно орут к рассвету пивни.Кто в нашей шкуре побыл, знает тот,как ночь не спать, прислушиваясь к ливню.В глазах друзей, – ох, доля нелегка! —нет-нет да и тоски замечу тень я.Соседка нам парного молокас утра приносит в виде утешенья.Васильич точит на бычков крючки,колдует с леской, что-то там бормочет,редиски свежевырванной пучкинастырный дождик в огороде мочит.Зовёт хозяйка оценить стряпню.Меж ливнями, в посадке, после чая,вдруг, присмотревшись пристально ко пню,мы вешенок семейство различаем.Грибы в апреле! Вот те и сюрприз!Посадка хилая, ведь далеко не лес-то.На пятый день уносит тучи бриз,крепчающий к полудню до зюйд-веста.И на грунтовке гиблой, как болото,на мокрой и разбитой колее«жигуль» буксует до седьмого потаи рвётся к Донузлаву, как Пеле!Там, по молве, уже кефальи стаигуляют в створе, заходя на риф.Пусть наши души вовсе не из стали,но Донузлав магнитом тянет их.Там рай рыбацкий! Там дельфиньи спинымелькают между волн у берегов,там лобанов преследуют дельфиныи загоняют в сети рыбаков.А то промчится стая пиленгасов,сверкая в пене серебром боков.Там можно встретить легендарных асов —прославленных подводников-стрелков.Вперёд! Вперёд! В лицо удачи ветерупруго дует, бред тоски круша,жизнь справедлива всё-таки на свете

Птица морская

Птица морская, ныряльщица долгая, тварь,с неба упавшая в хлябь в полоумной отваге,краток запас моих знаний и беден словарь,чтобы тоскующий крик твой возник на бумаге.

Стрелка секундная круг завершает второй.Вынырни! Вытянись! Клювом голодным поляскай!Брызги летят и кусают, как бешеный ройос ошалевших, солёных, февральских.

Где таких ос я увидел?.. А здесь, возле бун,штормом разбитых, где мусора всякого залежь.Бьются в истерике волны о чёрный валун,если уж очень надолго ты в них исчезаешь.

Птица морская, разбойница тощая, тать,вижу, как тщетно твоё в этой хляби нырянье,беден словарь мой, чтоб крик этот словом назвать.Может, рыданье? Не знаю. Быть может, рыданье…

У кромки прибоя

В песок впитался пенный вал,лизнув по ходу детский мячик.Полтинник я уж разменял,а всё наивен, словно мальчик.Познав обиды, злость, беду,ещё пою, как будто птица.Всё, кажется, живу в бреду,всё жду, вдруг что-то прояснится.Плыву, как странник Одиссей,отважно горести встречаю,я на предательства друзейпредательством не отвечаю.Что дали мне мой путь и труд?Как горько сознавать и странно:средь великанов – лилипут,средь лилипутов – великан я…Я, в общем, средний человек,поэт, конечно, но не слишком.Уже к концу склонился век,а всё наивен, как мальчишка.Пора, пора поверить мне,что белый свет совсем не белый,как этот блеск заиндевелыйсовсем не иней на волне.

Эпистола

О.И.

Холодрыга такая, что душу озябшую жалко,ни теплинки, поди, не осталось на тусклой земле,как боксёры часами гоняют себя на скакалках,так же крыльями чайки всё машут и машут во мгле.

В море сером бегут, обезумев, отары барашков,волны грохают в мол, весь он льдом покрывается, иэтой крымской земле лейбл вполне подойдёт —«Made in Russia» —дуют ветры с Тамани, тоску поселяя в крови.

Тамариски у моря стоят как хрустальные, ибовсе в сосульках от брызг, я лизнул одну – веришь, горька.Ты вчера позвонила, сказала, что любишь. Спасибо!Я и раньше-то знал, что теплеет в груди от звонка.

Я пишу эти строки тебе вместо писем, я помнютот сентябрь, тот перрон, как я брёл по обочине дня…Все отроги в снегу, все ущелья, и всё же легко мне,потому что ты любишь, ты всё-таки любишь меня…

Скаты сумрачно в гротах колышутся