Алексей Лопинцев - Если вы хотите с ним поговорить… Новеллы Страница 3

Потом был шумный весёлый парк, и захватывало дух на чёртовом колесе. В одной руке у него было мороженое, в другой – на коротком кожаном ремешке – новенький транзистор излучал джаз. Не какое-нибудь модное в то время техно, а настоящий би-боп – беспрерывные переливы саксофона, клавишных, перекаты барабанов, задумчивый, петляющий контрабас. Его родители щебетали о чём-то, смотрели на него, улыбались.

Музыка каждые полчаса прерывалась новостями. В эти минуты отец просил у него приёмник и подносил его динамиком к уху – в ярмарочной шумихе иначе слов разобрать было невозможно. Мальчик каждый раз подтягивался на цыпочках и тоже прислушивался. Но до него долетали только обрывки малопонятных фраз.

«…боевики организации „Патриотическая лига“ … если федеральное правительство не освободит лидера… перейдут к акциям прямого действия… в жилых кварталах…».

Отец каждый раз хмурился, говорил что-то тихо матери, она брала его руку, повторяя: «Не думай об этом, не думай». Мальчик понимал, что сообщения как-то связаны с работой отца – он был полицейским, но что так встревожило отца, понять не мог.

Тёплый вечер того дня они встретили, плавая втроём на лодке по пруду. Домой возвращались под низким мутно-серым небом. Вот-вот должен был пойти дождь. Так часто случалось в его день рождения. Когда они проходили мимо магазина, мама ахнула, глянув в витрину – там было выставлено модное платье. Она уговорила отца зайти. Мальчик остался с мороженым приплясывать под музыку, прерывавшуюся чёртовыми новостями.

«…выступая на сессии ООН по вопросу разрешения кризиса, президент подчеркнул, что федеральный центр не пойдёт ни на какие уступки сепаратистам…».

Но как только его родители скрылись за дверью, в ушах резануло от громкого хлопка. Земля, напрягшись пружиной, швырнула мальчика с тротуара на дорогу. Тысячи осколков стекла посекли лицо и руки, образовавшаяся вместо витрины дыра дыхнула на него пламенем. Он забарахтался на асфальте, пытаясь встать – от удара головой перед глазами всё плыло – закричал «мама», «папа», не понимая ещё, что их больше нет. Лицо горело от порезов и близкого беснующегося огня, а он всё кричал и кричал, корчась на дороге.

«…„Патриотическая лига“ выступила за проведение референдума по вопросу выхода из состава федерации и обретения независимости. Правительство готовится ввести в республику войска, чтобы стабилизировать ситуацию…».

А через несколько секунд по дороге пронёсся черный автомобиль. Из него без разбору строчили автоматы. Пули косили людей, разбегавшихся в панике от места взрыва. Отовсюду доносились вопли, стоны, истошные крики. Одна из пуль попала мальчику в ногу, и он тут же поник, раскинув руки, будто распятый на кресте.

Потом его миром стало переплетение полутёмных длинных коридоров и лестниц больницы, забитой в первые дни войны до отказа ранеными, которых нечем, да и некому было лечить. Они умирали каждый день. Их трупы сносили в морг, а когда он переполнялся, тела тех, кого не забрали родственники, вывозили на грузовике – иногда приезжали две, а то и три машины – за город, где сбрасывали в огромный ров и засыпали землёй. Больница постепенно пустела. В конце концов мальчик остался в большой комнате, заставленной койками, совершенно один. Раз в день к нему приходила медсестра, ставила обезболивающее и какие-то уколы, а один раз в неделю – единственный врач, улыбчивая женщина лет пятидесяти. Она с материнской заботой проверяла, как заживает рана от пули, и меняла повязки на сожжённом лице. Больше мальчик никого к себе не подпускал. Он терпел боль физическую, грызущую его ежеминутно, однако не в силах был справиться с болью душевной. И каждый день он всё дальше и дальше уходил из мира, казавшегося таким совершенным и обрушившегося на него со всей жестокостью. Война безобразным чавкающим ртом поглотила всё, что у него было, даже его лицо, изуродованное пламенем, превратив некогда излучающего радость существования ребёнка в сироту и калеку.

И мальчик стал подобен тени. Он и его мысли были невесомы. Когда ему разрешили вставать и когда он вместе с другими не сидел в подвале, пережидая очередной авианалёт, он бродил до ломоты в ногах по опустевшим коридорам, исследуя без особой цели каждый закуток клиники. И это занятие представляло единственный его интерес. Он продолжал жить словно по инерции, пребывая в своих фантазиях, а больница стала его надёжным крейсером, бетонными бортами рассекавшим штормовые волны человеческих жизней, стонущих под обломками разрушенных войной городов. Ни звуки громыхающих миномётов, ни огненные всполохи разрывов ракет не тревожили эти погружённые в полумрак коридоры. Он ни разу не выходил за их пределы. Только этот старик, появившийся как будто из того, доброго и светлого мира, смог вытащить его наружу.

Затаившая дыхание роща окутала их тишиной, которую никому не хотелось нарушать. Мальчик молча толкал коляску. Старик разглядывал то кроны величественных деревьев, то их огромные стволы. Наконец, он заговорил:

– Я много лет был проповедником. Потом её захватили злые и жестокие люди, которые несли в своих сердцах чёрный фанатичный страх перед Всевышним. Меня вытолкали из мечети прямо во время молитвы, хотели застрелить как собаку, но не осмелились. Шакалы. Так вот, в те трудные времена, когда обнаружили рак у моей жены, когда я остался без гроша в кармане, чтобы оплачивать её лечение, когда несчастья посыпались на меня, я часто повторял себе слова, которые раньше говорил ищущим у меня поддержки. Вот они: жизнь водит нас странными путями. Чаще она пугает нас, но что бы ни происходило – это нужно нам. Сама жизнь подталкивает нас к величию. Наша обязанность принять это и не жаловаться, что с тобой обошлись слишком жестоко. Звёзды, умирая, дают жизнь другим звёздам, и те светят нам. Так и мы, невзирая ни на что должны светить. Неважно, насколько ярок будет этот свет, важно, чтобы он был. Переживи всё это. И свети. И пусть свет твой не знает правых и неправых. Свети для всех. Не выбирая.

Мальчик шмыгнул носом и остановился.

– Я могу уйти с вами? – спросил он.

Старик улыбнулся.

– Смотри туда, – сказал он.

Мальчик обернулся, куда показывал старик. Вдали между могучими деревьями мелькнула неясная женская фигура. Солнце, рассыпающееся в ветвях на тысячи лучей, пронизывало её перламутровым светом. Её движения были знакомы мальчику с рождения.

– Мама! – закричал он изо всех сил. Он бросился было к ней, но старик ухватил за руку.

– Пустите! – извивался мальчик, – это моя мама! Пустите!

Но женщина, не замечая их, скользнула вглубь рощи, где стелился густой туман. Вскоре она скрылась в дымке.

– Почему? – закричал мальчик.

Старик выпустил руку.

– И твоя мать, и твой отец, и моя жена бывают здесь каждый раз, когда восходит солнце. Ты понимаешь, о чём я говорю? Всегда помни, что они здесь.

– Возьмите меня с собой! Я не хочу обратно!

– Когда наступит твоё время, ты тоже придёшь сюда.

– Разве оно не настало?

Вместо ответа старик проворно скинул плед и вскочил на ноги. Мальчик от неожиданности отпрянул, споткнулся о корягу и свалился на спину.

– Нет. Когда-нибудь тебя сюда прикатит на инвалидной коляске какой-нибудь слишком доверчивый мальчуган.

– Так вы можете ходить? – изумился мальчик, потирая ушибленный локоть.

Старик захохотал.

– Да! Прости, что пришлось тебя обмануть. Иначе вас, молодёжь, с места не сдвинешь. И страшно лень было самому добираться.

Он продолжал хохотать. Мальчик от обиды поджал губы, но вместо того чтобы заплакать, рассмеялся. Впервые он смеялся так же беззаботно, как и в свой день рождения, когда дух захватывало на каруселях. Старик помог ему подняться и крепко обнял.

– Живи, – сказал он и зашагал в туман. – Живи! – крикнул он уже издали.

И слово это эхом прокатилось по разбуженной смехом роще.

…

– Папочка, а что было дальше?

– Дальше? Дальше я очнулся по-настоящему. Здесь, в Париже. Да-да, не удивляйся. Меня доставили сюда самолётом, можешь себе представить? Поэтому я остался жив. А твоя бабушка была моим врачом.

– Она забрала тебя к себе?

– Да, она и дедушка стали для меня новой семьёй.

– А потом ты познакомился с мамой…

– В университете…

– И все мы будем жить долго и счастливо.

– Спи, детка. Конечно, будем.

Я запер дверь в детскую. Жена, врач скорой помощи, дежурила в ночь, поэтому и мне не спалось. Так всегда бывало: она не спит на работе, я – дома. И наоборот, когда я ночью работаю в операционной детской больницы, она рассказывает сказки дочке.

Мы поговорили с женой немного по телефону, выяснили, что всё в порядке, попрощались, пообещав друг другу при первой же возможности лечь спать. Но я вместо этого пошёл на кухню, включил приёмник, такой же какой был у меня в детстве, окаймлённый красной пластмассовой полоской. Конечно, дочери я не рассказывал всех подробностей: ни того путешествия моего сознания к душам мёртвых, когда я находился на грани жизни и смерти, ни того, как погибли отец и мать. Ни к чему было пугать её.