Азат ГМ - В страхе прозрения Страница 3

Отрываясь от своей тетради, в которой, как и во всех других – кроме одной – по психологии – была понятно и со смыслом законспектирована лишь самая первая лекция, Алекс, что-то дорисовывая – видимо, всё же, прорывались тайные и древние, давно зарытые желания – взял записку, прочитал и… нахмурился. После чего отодвинул тетрадь в сторону и, совершенно не скрываясь от преподавателя, стал что-то долго писать в этот загадочный листок. Грецкий, заметив это и, кроме того, увидев в тетради студента, вместо лекций, какие-то крылышки, вероятно, подумал о нём что-то неодобрительно ироничное. Но, об этом можно сказать с уверенностью, не придал этому серьёзного значения и вообще никакого значения он ему не придавал, а всё оттого, что на Алексе висел – видимый только Грецкому – «ярлык». «Ярлык» был повешен в самый первый день знакомства, которое – отчего-то – вдруг не заладилось. Никто точно не знает, почему так получилось, но вероятно, всё дело в том, что однажды, пару лет назад:

Двери одного провинциального вуза отворились, и в холле заведения показалась компания из двух студентов и одной студентки. Запоздалое явление их, в стенах вуза, произвело достаточно много шума от их же громких разговоров в тихой атмосфере опустевшего холла, так как звонок на пару прозвучал уже полчаса назад. Шумное явление студентов, однако, не было сопровождёно ничем особенным, разве, что привлекло внимание двух пожилых женщин, сидящих на вахте за стеклянной ширмой. Откуда открывался прекраснейший обзорный вид на «студенческую жизнь», бурлящую в промежутках между урочными парами и, вероятно, имевшую больший «зрительский успех», чем популярные телевизионные шоу, так как сине-экранный на столе в преподавательской был забыт совершенно. Лишь под конец учебного дня, когда всё «бурлящее» утекало, включался и телевизор. О чём говорилось между обеими женщинами после появления трёх студентов, называли ли они их «бездельниками» или размышляли о «несмышлёных детях прогуливающих родительские деньги», и говорилось ли вообще что-нибудь касательно этих студентов после их явления в холле – неизвестно. Однако подобные размышления были бы отчасти справедливыми.

Путь студентов в вуз лежал через идеально расположенный сквер имени «Неизвестного» поэта (на самом деле поэт был очень даже известный, но не он виноват в «культурных традициях» общества и в том, что поступки одних очень часто заставляют краснеть других, хотя, наверное, доля ответственности лежит на каждом, но не будем компрометировать поэта). О том, что сквер был имени «Неизвестного» поэта, стало известно в этой группе студентов абсолютно случайно. То ли оттого, что кто-то, решив запечатлеть себя рядом с памятником, заодно запечатлевал и табличку с именем. То ли потому, что кто-то вдруг заметил и захотел узнать: почему рука Ленина (так как все были убеждены, что памятник посвящён вождю мирового пролетариата) вместо того чтобы как обычно в призывающем порыве быть приподнятой и указывать вперёд, оказалась вдруг в кармане штанов. То ли ещё по каким-либо случайным, но столь, же веским причинам, словом никто уже и не помнит об истинной истории открытия памятника «Неизвестному» поэту. Но открылась правда неожиданно и очень даже поразительно. Впрочем, как и всегда, имеет она свойство для человека – открываться вдруг – заставая врасплох, если он сам с самого начала не предпринял попытку открыть её для себя и, подняв голову, не разобрался: «чьего имени памятник?».

Итак, прекрасным солнечным днём компания, состоящая из двух студентов и одной студентки, под звонкую и мелодичную трель птичьих голосов (скверные вороны старались на бис), проходила через парковую зону – сквер «Неизвестного» поэта. Случайно встретившись на территории сквера и, по всей видимости, вдохновившись местными «красотами», компания решила здесь остановиться и, что называется, «развеяться» и даже «расслабиться». В общем, компания решила «отдохнуть», несмотря на то, что шла постигать научные дисциплины, требующей если не крайней, то хотя бы высокой степени трезвости ума и бодрости сознания.

Подобным отвлекающим образом «красоты» сквера, вероятно, действовали на многих. Потому как трём относительно бедным студентам никак не суметь оставить после себя полные урны и контейнеры того, что недавно ещё называлось – «продукт питания», и что так часто оказывалось на газонах, недолетая, перелетая и совершенно, от своего места назначения, прочь уползая. Кроме того, в самом сквере и вокруг него, периодически, то там, то тут, показывались такие же – мимо проходящие – «отдыхающие», чьи физиономии, цветом или пока лишь только выражением беззаботной радости и приятной отчуждённости, заявляли о своей – «приличной трезвости и бодрости ума». И ещё много чего такого же «традиционно-культурного» и «облагораживающего» происходило в сквере, о чём даже вкратце упоминать не хотелось бы. Словом общество «окультуривалось» в скверной зоне во всю свою общественную силу. Отчего даже сам памятник имени «Неизвестного» поэта, поставленный в самом центре сквера, и, так как, будучи памятником, при всём своём желании не имея возможности сойти с постамента, принял такую выразительную позу, что никто даже и не усомнился бы в том, что она «невербально» говорила: «Мимо проходил… Транспорт жду» (случайно ли совпавшим образом, или под воздействием ещё каких-нибудь факторов, памятник действительно, повернув и приподняв голову, смотрел на остановку общественного транспорта). В общем, сквер был по-настоящему, самый, что ни на есть – классически скверный. Иной раз, так «приятно вдохновишься и впечатлишься», что проходя в очередной раз мимо, не найдёшь подходящих слов и просто подумаешь: «Сквер… Сквер…, да и только».

Опорожнив сосуды и прилично «отдохнув» в сквере имени «Неизвестного» поэта, компания, состоящая из двух студентов и одной студентки, продолжила свой нелёгкий студенческий путь в вуз. Дорога к заведению действительно была тяжела и усеяна множеством «труднейших испытаний». То вдруг ниоткуда вырастала «библиотека», то мешала идти «художественная галерея», то, маня и привлекая своими красотами, показывалась «выставка декоративно-прикладного искусства», то «книжная ярмарка» встречалась на пути, то «театр», то «опера», то «балет» норовили попасться, то выступление «симфонического оркестра», то даже «ансамбль японского народного танца» и прочие диковинные культурные особенности всевозможных народов мира, всего не перечислить. Поэтому не удивительно, что студенты опоздали на начало занятий на целых полчаса, а то и на час, точно никто уже и не помнит…

Громко постучав в двери аудитории, в которой уже во всю «бурными потоками» изливалась лекция по «Текстологии», студенты вошли. Заходили медленно, по одному.

– Здравствуйте! Можно к вам?.. – фривольно обращаясь к преподавателю, с ехидно-весёлой улыбочкой посреди розовых щёк, первой вошла Перуджа.

– Простите за опоздание! Спешили – как могли!.. – отчеканив громко и ясно, звонким ораторским голосом, в котором чувствовалась искусственная нотка сожаления, уверенно вошёл Тристан.

– Почему без нас начали?! А?!.. – с грозной укоризной, громко шутя, бесцеремонно, последним вошёл Алекс.

Огорошенный, внезапным явлением чрезмерно возбуждённых студентов, на полуслове-полушаге-полужесте – грубейшим образом прерванный преподаватель текстологии – Грецкий, явно недоумевая, с лёгким эскизом удивления на лице, замер в странной неудобной позе. И как только в аудитории показались все трое, преподаватель пришёл в себя – собрался с мыслями и эмоциями, отчего тут же в лице его яркими красками нарисовался ужас.

Возрастая в геометрической прогрессии – наибольшей шокирующей новизной внешнего облика для Грецкого обладал именно тот, что вошёл последним. С ужасом, взирая на студента – почти лысого, с раскрасневшимся лицом, с какой-то царапиной возле глаза, в красно-белой олимпийке, в синих спортивных брюках и в серых, стилизованных под туфли, кроссовках – преподаватель невольно вспомнил программу третьего курса. Студент, который сначала отчего-то всё улыбался, но затем, увидев преподавателя – тоже испытал будоражащий сознание ужас и, разглядев все его красочные подробности (в верхней части лица: в сочетании причёски, лба и маленьких очков – что-то было от Чехова в пенсне; а нижняя часть: рисунок неделю небритых усов и пиджак в стиле военного мундира – однозначно напоминала Лермонтова) почувствовал, как усложнилась в голове «картина извилин» головного мозга. Преподаватель, невольно вспоминая, а студент непредумышленно опережая программу обучения на целый курс, испытали вдруг самый настоящий – «культурный шок».

– Проходите, проходите! Скорее уже… – нервно проговорил Грецкий и, с серьёзной харизмой Чехова, стал мучительно вспоминать, на чём его так грубо и так нагло прервали – бессовестнейшим образом опоздавшие – студенты.