Азат ГМ - В страхе прозрения Страница 4

– Проходите, проходите! Скорее уже… – нервно проговорил Грецкий и, с серьёзной харизмой Чехова, стал мучительно вспоминать, на чём его так грубо и так нагло прервали – бессовестнейшим образом опоздавшие – студенты.

Студенты прошли и расселись каждый по своим партам. Наступила вдохновляющая Грецкого тишина, и прерванная лекция полилась вновь.

– Итак… Да…, говоря об уместности интертекста… – зацепил Грецкий обрубленный хвост лекции. – Здесь также следует обратить внимание на следующий очень важный момент и сказать вот о чём. Если использование интертекстуальности в научных произведениях – в виде цитат, прежде всего – вполне обосновано и даже неизбежно – если это действительно серьёзный научный труд – то есть совершенно естественное и необходимое явление, то проблема использования данного приёма в художественных произведениях вызывает целый ряд очень…

– Согласен, только вот тема-то как называется? Вы же нам не сказали… – уверенный в справедливости замечания, спросил, только что отошедший от шока, Алекс.

Вновь прерванный преподаватель, сотрясаясь от гнева, сжал кулаки, стиснул зубы. Картина оживлялась самым ярким штрихом: пиджак его был совершенно оригинален – словно гусарский мундир XIX века. Казалось вот-вот из-под пиджака с металлическим блеском и звоном вдруг обнажится сабля или сверкнёт острый штык карабина. Но, к счастью или к сожалению, брал он с собой на лекции лишь одно своё оружие – язык.

– Щас как скомкаю журнал и брошу!.. На занятия!.. надо приходить!.. – до звонка!.. И к приходу преподавателя!.. – быть готовым внимательно слушать!.. – сдерживаясь от крика, громко и с расстановкой, сквозь зубы произнёс Грецкий – пылкий Лермонтов, как говорится, был – на лице.

– Мы спешили, как могли, – думая, что педагог шутит, возражал студент, даже не подозревая о том, что шутки его с Грецким не только плохи, но и окажут на него в дальнейшем – очень долгоиграющие – негативные последствия. Лекция эта была самой первой на преподавательском поприще молодого педагога, а первые впечатления, очень часто, самые сильные и глубокие. Случись это всё, к примеру, через месяц после начала его учительской деятельности и, вероятно, всё прошло бы гладко и без последствий.

– Знаю, знаю – видел вас в сквере!.. – всесокрушающая мощь, спокойно заявленного, аргумента не нашла более достойного возражения, лишь Перуджа чуть хихикнула, находясь под впечатлением от педагога в военном мундире. – Если не успели, что-то записать – друг у друга спрашивайте. Не отвлекайте…, мешаете очень, – объяснил Грецкий и в лице его вновь показался спокойный Чехов.

Лекция по текстологии благополучно продолжилась вновь и быстро вошла в свой прежний ритм. Грецкий увлёкся собственными речами и в поэтическом вдохновении, заплывал в бездну мыслей всё глубже: уверенно схватив музу за самое надёжное место – воспарил поэтом над студенческой тьмой.

Напряжённо-сосредоточенные студенты внимательно слушали и что-то периодически записывали… или зарисовывали. Сосредоточеннее и внимательнее всех выглядел Тристан. В этот раз его – привычно по-актёрски искажённая – мимика выражала: «крайне отчаянную сосредоточенность, ведь для обезвреживания бомбы осталось полсекунды». Но что-то в его чрезвычайной психической концентрации было не так – напряжённый взгляд его, казалось, содержал какой-то подозрительно-странный блеск некой увлечённости – отстранённость от лекций!.. – словно мыслями своими он в этот момент был совсем в другом месте. Прожигая взглядом тетрадь, он о чём-то усиленно думал – глубоко и многопланово погружаясь, вероятно, искал гениальный сюжет для новой манги, а может, просто – обдумывал тонкости ключевых сцен, дописанного днём ранее, сценария к своему любительскому фильму.

Но Грецкий был увлечён текстологией и в тонкости эмоций студенческих лиц не вникал. Облачённый в военный мундир педагог «сев на своего конька» резво и стремительно пустился вскачь в безграничные просторы научного сознания: со всей своей могучей силой языка, в виртуозном «светопреломлении», заполнял тьму – чистыми реками светлых речей.

И тут вдруг в «чистую реку», в виде какого-то «грязного камня», влетела чья-то шутливая реплика, которая лишь косвенно касалась темы лекции. Отовсюду «круговыми волнами» раздалось приглушённое хихиканье, даже Тристан, оторванный от напряжённых раздумий, не в силах был сдержаться и хихикал громче всех. Вся группа пришла в движение. Аудитория заполнилась хаосом и абсурдом. Вид у Грецкого был такой, словно соскочил он вдруг с несущегося галопом коня – Лермонтов тут же сменил Чехова и не просто был на лице преподавателя, а бушевал там яркими красками.

Грецкого понять можно и нужно. Вполне возможно, что он подошёл к делу со всей ответственностью – вложил в свой труд самую душу, честно и основательно серьёзно работал, и, может быть, даже сидел в библиотеке. Возможно, днём ранее он не просто готовился к лекции как рядовой и опытный педагог, а:

Выехав вечером на дачу, долго гулял на природе: слушал в чаще леса пенье птиц, печально провожающих багровый закат, затем направился к пруду и любовался водной гладью, в которой изредка всплескивалась рыба, отчего тихие воды приходили в волнение, и в ряби отражалась уже взошедшая Луна. В загородной тиши наслаждался прекрасным осенним небом: с красным заревом на горизонте и проблесками ярких звёзд над головой. Насладившись живописными картинами природы и впитав в себя их силу, под стрекотание оркестра сверчков, вернулся он в дачный домик.

В домике повсюду зажёг свечи. Для плодотворной бодрости выпил крепкий кофе и, благоустроив интерьер в комнате, приступил к работе. Приготовил нужные книги, чистые листы бумаги и, ещё чистую и совсем новую – большую и толстую, – рабочую тетрадь преподавателя. Подошёл к старинному – ручной работы – деревянному шкафу с красивой резьбой. Долго стоял рядом и, что-то нашёптывая, в волнении потирал руки. После чего осторожно и с большим трепетом достал из шкафа – сувенирный писательский комплект: гусиное перо, специальный нож для его очинки и склянку с чернилами. «Бесценный раритет», вероятно, принадлежал когда-то его далёкому прапрадеду – тоже учителю, а ему он, может быть, достался от самого Чехова или от Лермонтова, а то даже и от самого Пушкина или Достоевского.

Сделав всё так, как было давно им запланировано, он куда-то ненадолго вышел, а вернувшись, удобно расположился на мягком диване. В таинственно-сумрачном свете зажжённых свечей, откупорив бутылку красного вина, он ожидал явления музы…

Прошёл ровно час. Муза задерживалась.

Но вот, часы пробили полночь, и… снизошёл высший свет чистой поэзии. Облачившись в золотые доспехи могучего сознания, светлый воин просвещения – преподаватель текстологии Грецкий Аполлон – …воспевал!.., творил…, созидал вечную ценность духовных сфер – на крыльях вдохновения взмывая в небеса таланта, под божественную мелодию сладкозвучной кифары, парил, излучая свет…

И после всех этих приготовлений какой-то студент, «в пух и прах», даже не догадываясь о том, каких усилий, стоил Грецкому его преподавательский труд, взял да и развеял всю утончённую «поэзию» лекций.

Но, не обращая внимания на глупые реплики из аудитории, Грецкий продолжал лекцию. Однако вновь войти в привычный ритм и найти прежнюю колею всё никак не удавалось. Преподаватель был, что называется, «не в духе» просвещения – первая лекция вышла комом.

В чём же заключалась шутка, которая в тот момент, видимо, была не совсем удачной, а может и вовсе – совсем неудачной, и кто её так неуместно пошутил – теперь никто и не вспомнит.

Неизвестно о чём думалось в голове у преподавателя, но в целом вид его сожалел: «Дёрнул же меня кто-то нести сюда свет науки». Сожаление умиротворённого Чехова, периодически сменялось разочарованием разъярённого Лермонтова и красочно блуждало в чертах преподавательского лица ещё на некоторое время. Но, вдруг, неизвестно отчего, лекция прервалась и Грецкий, мягко обращаясь к Изольде – оттого что видел, как она, к началу пары, принесла журнал – спросил:

– Вы староста в группе, да?..

– Нет… – также мягко ответила студентка первой парты.

– А кто тогда ответственный за порядок в этой группе?.. Он у вас есть вообще? – обращаясь уже ко всем – громко, как-то пренебрежительно и, внеся в мимику выразительный штрих брезгливости – спросил преподаватель текстологии и ищущим, тревожно беглым взглядом пробежался по аудитории туда-сюда.

– А зачем он вам?.. – неопределённо раздалось из тёмных глубин аудитории.

– Ну, кто представитель группы? С кем здесь вести «официальный диалог»?..

– Ведите со всеми, никто не против, – вновь неопределенно отозвалась группа.