Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Записки Коли Остен-Бакена Страница 3

Путая следы и балансируя по карнизам, распугивая голубей и кошек, мы благополучно добрались до тайного грота, где могли отсидеться.

На удивление, я довольно быстро очухался от дикого гона.

Остап же погрузился в мыслительные дебри, напрягая извилины.

В этот знаменательный момент он напоминал худосочного ангелочка, помявшего свои нежные крылышки в переполненном трамвае третьего кольцевого маршрута.

– М-да, – я попытался вместить свою широкую, не по годам, веснушчатую харю в осколок зеркала. – М-да, командор, но, как это ни прискорбно, погромщиков из нас не получились… Полная Цусима и маленький Мукден!

– Что ты там проворковал?

Ну, тут я и выдал отчетливо, но с воинствующим самурайским акцентом:

– Бан-зай!

– Метил в воробья, попал в гуся!

Из задумчивого ангелочка Остап мгновенно превратился в юркого бесенка, предвкушающего апокалипсис.

– Не щипайся, больно!

– Бланманже, эклеры, содовая! И тридцать три удовольствия впридачу! Коля ты мой, Остен-Бакен!

– Тронулся?

– Обижаешь, – Остап прокашлялся и затянул: – Цу-у-у-у-сима! Во имя отца и сына и духа святого!

На всякий случай я спрятал зеркальце в тайник между камнями. Вдруг начнет вены резать – себе или мне – какая разница – все равно будет море крови, а у меня от нее – даже в минимальных количествах – мгновенно полуобморочное состояние и дурнота. Спрятал – и приготовился к самому худшему.

Остап набирал обороты.

– Вы, Остен-Бакен, кажись, завзятый любитель ребусов?

– Ну да, балуемся изредка.

– Так вот, скажите, как родному, что остается от утонувшего матроса?

Опасаясь подвоха, я состроил глупую физию:

– Жена и детки.

– Бабушка, теща и троюродная племянница… Остен-Бакен и есть Остен-Бакен!

– Ну, тогда память… Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает!

– А может, и следы на воде? Кумекай… От тебя, утопленника, остались бы только круги и ни фига больше, а от героического матроса – бескозырка!

– По мне – хоть ботинки.

– Ботинки тяжелые, а ты, Остен-Бакен, глуп, пробка пробкой… Чуешь, как можно загнать бескозырочку погибшего во славу Царя и Отечества!

– Кто на нее позарится?

– Увидишь. Вопрос – где взять.

– У флотских.

– Ясно, не у дворников… Попробуем-ка махнуть шило на мыло.

– Хочешь, я стибрю дома пачку папирос?

– Дешевка… Надо что-нибудь позабористей.

– Вишневая наливка?

– А помнишь, ваш студент трепался?..

– Это который во флигеле?

– Анархист, помнишь?

– Про нелегальные писульки?

– Как он там завинчивал про народ? А матросы что, хуже народа? Книжки-то – за жисть.

– Я видел, видел… У него под койкой пачками…

– Позаимствуем.

– Маман мне запретила с ним якшаться.

– Сдрейфил?

– А вдруг он по шее накостыляет?

– Да мы, как всегда, заглянем на минутку. Я буду зубы заговаривать, а ты только успевай прятать за пазуху. Для начала штук пять хватит…

Студент-анархист, снимавший у нас флигель, был человек общительный и добрый и даже нам, шкетам, внушавший азы своего, как он выражался, единственно правильного учения.

Тем же вечером мы просочились в прокуренную, неприбранную комнату со следами то ли вчерашней групповой пирушки с курсистками, то ли заседания Центрального Комитета, по забывчивости еще не разгромленного жандармами.

Хозяин пил чай вприкуску с маковыми баранками.

Остап оседлал свободный стул и принял горсть баранок.

Я тоже, отоварившись баранками и куском сахара, приткнулся на краешек койки, той самой, под которой складировалась нелегальщина.

– Господин студент, а когда вас повесят, – начал Остап взволнованно, – вы будете дрыгать ногами?

– Предсмертная конвульсия.

– А можно одной большой-пребольшой бомбой взорвать царя, трех генералов и десять казаков с пиками?

– Если революция потребует – сделаем.

– А кто был первый анархист – Адам или Каин?

Ничего не подозревающий студент отвечал неугомонному несмышленышу серьезно и обстоятельно, не переставая уметать маковые баранки.

Я же, игнорируя развернувшуюся дискусию, выцарапал нужное количество тонких запрещенных брошюрок.

В их эффективности мы убедились уже на следующий день.

«Анархия, государство и собственость».

«К вопросу свободы воли».

«Русское освободительное движение в свете идей князя Кропоткина П. А.».

«Коммунизм и анархия».

«Герберт Спенсер, эволюционистская мораль, принципы социологии и его понимание общественных процессов».

Остап за одну ходку к публичному дому выменял пять бескозырок. А за «Спенсера» растроганный боцман даже отдал ему свой свисток.

В реализации головных уборов среди сердобольных барышень, прогуливающихся по бульвару, я участия не принимал, наблюдая издали за священнодействием вдохновенного малолетнего вымогателя.

– Дамы и господа хорошие… Поимейте внимание… Отдам задаром по роковым обстоятельствам судьбы… Безкозырочка брательника, натурально утопшего в Цусимском сражении… Он пожертвовал молодой жизнью ради вас и ваших близких… Мать не вынесла горя, скончалась в одночасье… Отец, судебно-поверенный, в бреду помещен в богадельню… Сестра единокровная вынуждена пойти на панель… Бескозырочка – святая реликвия защитника Царя и Отечества… Спасибо, спасибо… Мы еще покажем этим узкоглазым макакам! Мы разнесем их островки из пушек на кусочки… Как вы щедры, мадмуазель… Дай вам бог жениха – победителя…

И так Остап впервые вкусил сладость успеха: бескозырки под патриотический аккомпанемент шли нарасхват, и в основном за «красненькие»

Мы уже запаслись новой «нелегальщиной» с соответствующими магнетизирующими названиями – но тут ситуация в стране обострилась, и матросов перестали отпускать на берег.

Люди сделались нервными, истеричными, подозрительными.

В результате Остапу чрезвычайно захотелось в уютный волшебный город Рио-де-Жанейро, о существовании, которого он узнал из моих (зачем ложная скромность) уст. И о мулатах, и о белых штанах, и о географическом положении, климате, флоре и, конечно, фауне.

– Прости, командор, – сказал я, рыдая. – Но я не могу покинуть немытую Рассею!

– Ладно, Остен-Бакен, старайтесь тут без меня, трудитесь. Когда вымоете старушку – желательно с туалетным мылом – я вернусь.

Остап исчез с горизонта – но неожиданно снова появился в поле моего удивленного зрения.

Я пребывал в полной уверенности, что командору доступно не только Рио-де-Жанейро, но даже и Южный полюс.

– Эх, такое дело сорвалось…

Утомленный, разочарованный, даже чуточку меланхоличный экс-эмигрант больше ничего не добавил, а через месяц все же раскололся.

Оказывается, поразмыслив перед отбытием, Остап пришел к строго определенному выводу: до Рио-де-Жанейро слишком далеко, и поэтому не мешало бы зафрахтовать посудину понадежней, чем какая-нибудь дырявая шаланда.

И он разработал гениальную комбинацию, которая включала в себя грозовую (в прямом и переносном смысле) атмосферу лета девятьсот пятого.

Первым делом он отправился на броненосец «Князь Потемкин Таврический» – видите ли, ему было бы весьма лестно и приятно нарисоваться в городе мечты на этаком многоствольном (я имею в виду артиллерию, а не лес) корыте.

У трапа его, естественно, остановил грозный часовой.

– Мальцам ходу нема!

– Ой, мне жгуче треба до вашегу командиру.

– На хрена свинье свисток?

– Ой, треба!

– Эй, жертва аборта, отчаливай, пока не пальнул!

– Да у меня, может, срочное донесение!..

– Из штабу! Гы-гы-гы!

– Да у меня… листовки революционные!

– Уймись, малец. Без тебя агитаторы, падлы, донимают, яко блохи!

– Ну тогда скажу всю правду как есть.

– Можешь и не говорить. На хрена попу гармонь?

– А я скажу только что никто не слышал.

– Ну, гутарь шепотком…

– Святой Николай-угодник и тридцать два мученика…

– Не тяни кота за хвост!

– Я тут променад делал, мимо командирского дому, и вижу в окошко промеж шторок…

– Шепотом, я же сказал: шепотом!

– Сам господин полицмейстер тараканит командирскую женушку.

– Побожись!

– Вот те крест.

– Тараканит, говоришь?

– Еще как!

– Полицмейстер?

– Собственной персоной.

– Ну дуй, салажонок, обрадуй его высокоблагородие.

Юнга-самозванец поднялся на палубу.

Обозрел ситуацию и шнырк туда, шнырк сюда.

А приближалось время обедать.

Ну, и недолго думая, Остап сыпанул в борщ по-флотски горсть болтов из машинного отделения. Для пущей наваристости добавил гаечные ключи, масленку и ветоши погрязней.

Но матросня борщ умяла и не поперхнулась.

Тогда Остап бухнул в перловую кашу полтора десятка ботинок вместе со шнурками – новеньких, прямо из каптерки.

Эффекта никакого.

Остался компот.

Его-то юнга и заправил щедро винтовочными патронами и даже умудрился сунуть туда фугасный снаряд приличного калибра.