Игорь Маранин - Отдать швартовы. Рассказы с улыбкой Страница 3

– Заварка и листья смородины! – клялся через переводчика Костя. – Больше ничего!

Гости ему не верили.

– Натюрлих, это большой тайна! – многозначительно переглядываясь, произносили они на смеси немецкого с русским.

– Никакого натюрлиха! – горячо убеждал их Костя. – Только слоны и листья!

«Слонами» он называл популярный в те годы индийский чай с изображением трёх животных-гигантов на ярко-желтой упаковке.

Утром Константин проснулся раньше всех. Вылез из палатки, пробежался по выпавшей росе босиком до кустов и, вернувшись обратно, принялся одеваться. Вся одежда была на месте, кроме носков. Некоторое время он рылся в палатке, затем ходил вокруг, но потом вспомнил: вчера он промочил ноги и повесил носки сушиться над костром на верёвку. На верёвке, однако, их не оказалось. Костя машинально приподнял крышку на котелке и…

– Натюрлих! – услышал он громкий возглас проснувшегося немца, вылезшего из палатки. – Вы что-то заворачивали в маленький тёмный тряпка.

– Никакого натюрлиха! – испуганно закричал Костя и с мокрыми носками бросился напролом через колючий кустарник, подальше от котелка с чаем.

– Стойте! – кричал ему в спину немец. – Я дам вам двести марок!

Увы, желанию этому не дано было исполниться. Вернувшись, Костя молчал, совершенно подавленный чувством вины. Его несколько дней лечили водкой, пока, наконец, он не обрел душевный покой, но провожать немцев в аэропорт всё-таки не поехал. Он уплыл по-английски, не прощаясь, рано утром, когда над Обью стоит полная тишина и кажется, что сам Всевышний задремал вместе с созданным им миром. Ни один заваренный в последующие дни чай не произвёл на немцев никакого впечатления. Они поднимали крышку, искали глазами «маленький тёмный тряпка» и не найдя, уныло отходили в сторону.

Настал последний день, гостей погрузили в лодки, довезли до города, пересадили в такси и отвезли в аэропорт, не снимая брезентовых плащей и изрядно помятых спортивных костюмов. Город они так и не увидели, зато на всю жизнь запомнили путешествие в настоящую сибирскую тайгу. Дома, в Германии, они часто вспоминали сибирский лесной чай и ностальгически цокали языками. Иногда, в слабой надежде обрести секрет вожделенного напитка, немцы слали Яше умоляющие письма, но он так и не прислал им этого простого рецепта: пачка индийского чая на котелок речной воды, листья смородины по вкусу и пара тёмных мужских носков не более одного дня носки.

ДЕЛО О КРАСНОМ НОСЕ

Казачка Фрося пятидесяти с небольшим лет была, как сказали бы сегодня, женщиной брутальной. В послевоенные годы говорили проще: базарной бабой. В ярком платке, кирзовых сапогах и платье в цветочек, целыми днями она стояла, облокотившись о прилавок, лузгала семечки и обсуждала с торговками-соседками проходящих мимо станичников. Длинная коса её, всё ещё тугая, как канат, и не тронутая сединой, спускалась по спине до самой поясницы, а зычный голос был слышен за версту: если Фрося открывала рот – в станице закрывали окна. Торговала она самодельными бумажными цветами, во всём похожими на хозяйку – большими, яркими и брутальными. Особенно неуместно эти жизнерадостные цветы смотрелись в гробах с покойниками, но именно для покойников их и покупали: станичники отправлялись в гости к Богу с весёлыми венками Ефросиньи. В очереди у ворот в рай остальные свежепреставившиеся смотрели на них с недоумением и отпускали неуместные моменту шуточки. Заслышав смех, апостол Пётр выглядывал в окошко приворотной башни и по венкам тотчас узнавал, откуда прибыли новобранцы.

Фрося была малограмотна, прижимиста и тщеславна. Но как и во всяком человеке, даже в самом дальнем приближении занятом искусством, жило в ней желание сотворить красоту. Такую, чтобы все вокруг ахнули и сказали:

– Ну Фрося! Ну талант!

О том, что исполнения некоторых желаний следует бояться, она и знать не знала.

Шёл второй или третий послевоенный год, когда руководителям учреждений спустили сверху директиву: на первомай в станицу ожидается иностранная делегация, не ударьте в грязь лицом и наглядной агитацией. В учреждениях закипела работа. Директор одной из школ обратилась к цветочнице.

– Колонну украсить? – не сразу поняла та. – А кого хоронить будут?

– Да шо вы такое говорите, тётя Фрося! – ответила директор. – Никого хоронить не будут, это Первомай: к нам иностранцы приедут. Дети возьмут знамена и портреты и пойдут с ними на улицу. Но, – сразу решила расставить все точки над «и» учительница, – денег у нас немного.

Первый раз в жизни Ефросинья пропустила слова о деньгах мимо ушей. Она перекинула косу со спины на грудь и с волнением поинтересовалась:

– Портреты? Кого портреты?

– Как кого? – удивилась директор. – Сталина, Ленина, конечно.

– Я согласная на ваше немного! – заявила Фрося, не став торговаться. – И знаешь, шо я вам зроблю? Я вам Сталина с Лениным из цветов зроблю!

Перед мысленным взором цветочницы её работы уже несли мимо трибуны с иностранцами. И кто-то самый главный – тихо, чтобы иностранцы не услышали и не увезли портреты за границу – приказывал помощнику:

– Немедленно выясните, кто это сделал! Отправьте работы в Москву! На выставку достижений народного хозяйства!

Две недели Ефросинья не появлялась на базаре – она трудилась не покладая рук и не разгибая спины. Она кушала один раз в день, не задумываясь, что ест. Она забыла про семечки и пересуды с соседками. Всю её от пяток и до макушки поглотили образы вождей социалистической революции. Даже бегая до ветру, она мысленно дорисовывала лысину одного и усы другого. Через две недели на демонстрацию вышла школьная колонна, неся перед собой два огромных цветочных портрета. Вожди получились узнаваемыми, только Владимир Ильич выглядел немного фиолетовым и хмурым, а Иосиф Виссарионович, наоборот, чересчур румяным и улыбчивым. Работы Ефросиньи пронесли мимо трибуны с иностранцами, и те с любопытством смотрели и хлопали в ладоши. Только «самый главный», стоя рядом с иностранцами, побледнел и тихо, чтобы не услышал никто из заграничной делегации, спросил помощника:

– Почему у Сталина нос красный? И у Ленина синий? Немедленно выясните, кто это сделал!

Вскоре состоялся суд. Ефросинью доставили в зал заседания под конвоем: два крепких мужика едва сдерживали орущую торговку:

– Я за товарища Сталина под пулю пойду! – в отчаянии от своего положения кричала она. – Где это видано за портрет вождя рабочего чиловика судить?!

Умолкла торговка лишь через четверть часа под угрозой удаления в тюремную камеру. Зал был полон, цветочницу знала вся станица. Выслушав обстоятельства дела, судья задал Фросе вопрос:

– Кто Вас надоумил сделать товарищу Сталину красный нос?

Станичница Фрося пятидесяти с небольшим лет и девяноста с небольшим килограммов поднялась со своего места и зычным голосом, от которого сами собой захлопывались ставни, выпалила:

– А ты шо решаешь за товарища Сталина, как ему выглядеть?! Ты кто такой противу него?! Он шо не из простого народа? Он в праздник выпить права не имеет?!

И такой у неё в этот момент был отчаянный вид, такая убеждённость в праве Иосифа Виссарионовича накатить стаканчик красного в законный выходной, что зал не выдержал и громко, от души заржал. Смеялись все. Включая конвоиров и судью.

– А у товарища Ленина почему синий? – отсмеявшись, спросил судья.

– Простыл он! – ответила Фрося. – Не на тёплых скамьях штаны протирал, как некоторые, а в сибирской ссылке революцию готовил!

Удивительное дело!

Её оправдали.

За отсутствием состава преступления.

Наверное, Богу нравились жизнерадостные, весёлые венки, которые приносили к воротам рая покойные станичники.

Больше цветочных портретов Фрося никогда не делала. До самой смерти она торговала на базаре и умерла от сердечного приступа прямо в торговых рядах. Её похоронили вместе с непроданными цветами собственного изготовления. На громкий женский голос в приворотной башне отворилось окошко, и в него выглянул апостол Пётр. Некоторое время он размышлял, глядя на стоящую с венком женщину, а потом открыл ворота и произнёс:

– Заноси, Ефросинья.

НА ЧУЖОЙ ПЛАТОК

Когда картошка потеснила с нашего стола репу, никто не предполагал, что новый овощ полностью изменит русских людей. Но мы – то, что мы едим. Человек картошки Пушкин отправил язык народа репы в тартарары – к его великому латинскому собрату. Декабристы потребовали Конституцию, в России начали строить железные дороги, а царь Александр отпустил крестьян на свободу. Правда, Романовых это не спасло: картошка, в конце концов, свергла их династию, создала Советский Союз и полетела в космос.