Игорь Маранин - Отдать швартовы. Рассказы с улыбкой Страница 4

– Заноси, Ефросинья.

НА ЧУЖОЙ ПЛАТОК

Когда картошка потеснила с нашего стола репу, никто не предполагал, что новый овощ полностью изменит русских людей. Но мы – то, что мы едим. Человек картошки Пушкин отправил язык народа репы в тартарары – к его великому латинскому собрату. Декабристы потребовали Конституцию, в России начали строить железные дороги, а царь Александр отпустил крестьян на свободу. Правда, Романовых это не спасло: картошка, в конце концов, свергла их династию, создала Советский Союз и полетела в космос.

Всё так бы и продолжалось, но на столах появилась колбаса, и прежняя страна быстро пришла в упадок. Человек колбасы Ельцин отправил картофельную империю в тартарары – к её великой римской сестре. Демократы расстреляли парламент, в России перестали строить железные дороги, а царь Борис пообещал всем столько свободы, сколько смогут разворовать.

Ну да я не о политике, я о картошке.

В прошлом веке картошка собирала на поля людей больше, чем футбольный чемпионат. Заводы и фабрики, школы и поликлиники, таксопарки и дома бытовых услуг дружными коллективами выезжали за город сажать, пропалывать, окучивать и убирать. В сентябре, когда осень ещё нежится в тёплых облетевших листьях, по всей стране людей отпускали с работы – на копку картофеля. Ни морковке, ни свекле, ни капусте собственный выходной не полагался.

Было мне лет восемь или девять, и жили мы тогда рядом с аэропортом Толмачево в тридцати километрах от Новосибирска. Посёлок Гражданского Воздушного Флота: трёх-четырёхэтажные кирпичные дома, магазин, почта, детсад, школа, дом культуры… Я до сих пор изредка гуляю по тем улочкам в своих снах. И посёлок представляется мне огромным – таким же, каким казался маленькому мальчику сорок лет назад.

Родители мои к Гражданскому Воздушному Флоту отношения не имели, и на работу ездили в город – с железнодорожной станции, расположенной в десяти минутах ходьбы от дома. Картошку они сажали вместе со своими рабочими коллективами, то есть за тридевять земель по другую сторону Новосибирска. Неудобно, особенно когда в семье нет личного автомобиля. Правда, имелась моторная лодка, но посёлок ГВФ сильно отличался от Венеции отсутствием каналов и, надо признать честно, в худшую сторону. «Хорошо этим венецианцам, – думал восьмилетний я, – они с картофельных полей на гондолах урожай вывозят». Родители мои о Венеции не думали, они просто договорились с директором местной школы, коллективу которой выделялись участки под посадку неподалёку от железнодорожной станции. До поля можно было, не торопясь, дойти за четверть часа, а будущий урожай перевезти в подвал дома (где у каждой квартиры была личная кабинка) на купленной по такому случаю тележке.

Как мы ухаживали в то лето за своей делянкой! Кусты окучивали так аккуратно, что форме холмиков позавидовали бы строители пирамид. Едва мы появлялись по вечерам из-за железной дороги с тяпками, как у местных сорняков листья вставали дыбом от ужаса. А когда наша картошка зацвела, самая распоследняя муха посёлка горько пожалела, что не родилась пчелой. И вот наступил долгожданный сентябрь, и в законный картофельный выходной дружный коллектив школы отправился копать урожай. Вместе с учителями шагала и наша семья, катя перед собой тележку с вилами, ведром и мешками. Тележка грохотала колёсами о кочки, ехидно поскрипывая. И не зря: наша делянка… была кем-то выкопана.

Наши трудовые десанты, вечера и выходные, мозоли на руках – всё оказалось зря. Мы стояли с ненужными вилами в руках, совершенно растеряные, и молча смотрели как по комьям вывороченной земли уныло ползал жёлтый проволочник, не находя себе пропитания. Учителя оказались людьми отзывчивыми: они решили скинуться по одному-два ведра со своих делянок. Увы, когда начали копать, оказалось, что бедная земля и жирные личинки-вредители оставили от урожая всего-ничего.

Зато на краю поля неожиданно обнаружился ничейный участок с чахлой картофельной ботвой, который никто не признал своим. Нога человека не ступала в эти джунгли с весны: трава на участке вымахала такой высокой, что скрывала человека с головой.

– А вы берите и копайте здесь! Хоть что-то найдется… – предложил директор. – Не стесняйтесь: видите, кто-то посадил и бросил. Даже окучивать не пришел.

Первый же выкопанный куст поверг нас в полное недоумение огромными размерами картофелин. Это были картофелины-сумоисты, картофелины-великаны, картофелины-титаники – свежие, упругие и без единой червоточины. Таким же оказался и следующий куст, и следующий… Когда закончились привезённые на тележке мешки, уже мы начали делиться урожаем с учителями.

А через пару дней директор попросил меня передать родителям, чтобы зашли в школу.

– Ты что-нибудь натворил? – с надеждой спросила меня мама.

– Нет! —ответил я.

– Худо дело, – расстроилась она.

С тяжёлыми предчувствиями родители отправились на эту встречу. Тёмно-красное кирпичное здание школы безразлично проглотило их и громко щёлкнуло зубом-дверью – в те давние времена принято было привязывать двери к домам злыми толстыми пружинами. Директор ждал в кабинете.

– Тут вот какое дело, – пригласив присесть, сообщил он. – Стало известно, кто картофель на вашем участке выкопал.

– И кто же? – осторожно спросил мой отчим.

– Понимаете… – замялся директор, прохаживаясь перед родителями по кабинету. – В общем, физрук это наш, имя-отчество вы знаете. Собственно говоря, его личной вины нет: поручил ухаживать за картошкой сыновьям, а они раз не пошли, два не пошли – так ни разу за лето на поле не были. Он их копать посылает, а там картошки-то на участке не видно – сами знаете. Пацаны, чтоб ремня не получить, взяли и первый приглянувшийся участок выкопали.

Директор остановился напротив родителей и изучающе посмотрел на их лица.

– Что делать-то будем? – спросил он.

– Да чего тут делать? – отмахнулся отчим. – Всяко в жизни бывает, мы же понимаем.

– Мы претензий не имеем, – присоединилась мама. – Мальчишкам уже, наверное, и попало за это дело. Какой урожай-то хоть был?

– Да проволочник почти всё погрыз, как и у остальных… – директор снова отправился в путешествие по кабинету, давая тем самым понять, что не всё ещё сказал. Странная это была манера разговора, но, говорят, у каждого она своя. Как отпечатки пальцев. На обратном пути от дальней стены, на которой висела карта СССР, к собственному столу и стульям для посетителей, он продолжил:

– Дело-то не в том, что у вас нет претензий! Физрук наш, имя-отчество вы знаете, требует, чтобы вы вернули урожай с его участка!

И медленно добавил, глядя на вытянувшиеся лица родителей:

– А он вам ваш вернёт…

ТОЛЬКО ДО «САДА МИЧУРИНЦЕВ»!

– Только до «Сада Мичуринцев»! – простуженным голосом кричала кондуктор. – Идём только до «Сада Мичуринцев»!

Рыжая толстушка маленького роста, в своей «дутой» куртке-пуховике она напоминала закатившийся в трамвай шар из кегельбана.

– На перекрёстке с Карлой Либнехтой авария! Только до кольца! – выкрикивала она.

Город постепенно съедает моё детство. На старом трамвайном кольце уже не работает диспетчерская, и вагоновожатые теперь не отмечаются здесь, разминая ноги и выкуривая по дороге сигарету, а над Диким сквериком у студенческой общаги нависла красномордая кирпичная многоэтажка. Но в центре кольца под невысоким и тонким сибирским клёном по-прежнему стоит крошечная будка. Ранним зимним утром её окна светятся в темноте – в детстве она казалась мне жилищем лесного эльфа, оставшегося охранять последнее дерево вырубленного людьми леса. Повзрослев, я узнал, что там обитает обходчик трамвайного кольца. Впрочем, и теперь, несмотря на свой без малого полтинник, я нет-нет да засомневаюсь: а вдруг это эльф притворяется путевым обходчиком?

Весной прошлого года между кольцом и автодорогой появилась баня для машин – квадратный ангар автомойки. Напротив будки обходчика летом выставляется треугольная металлическая конструкция, а через неё перекидывается огромный яркий ковёр. Рядом поставлен деревянный стул с высокой спинкой, на котором время от времени сидит пожилой смуглый узбек – скорее всего, хозяин автомойки. Он пьёт из пиалы горячий чай и смотрит на текущий мимо поток машин. Поначалу я думал, что ковёр вывешивают сушиться, но это повторялось изо дня в день, и я понял. Конструкция с ковром имитирует стену родного дома! Деталь привычного пейзажа, без которого хозяину одиноко и тоскливо в чужой северной стране. Разве мир может быть без ковра? Да и вовсе не узбек это, а восточный джинн, поселившийся рядом с эльфом.

Минувшей осенью один из киосков, прилепившихся к трамвайной остановке у кольца, заняла и вовсе необычная женщина. Возвращаясь затемно с работы, можно было увидеть за ярко освещенным окном полногрудую восточную женщину со швейной машинкой, предлагающую услуги швеи. Те, кто помнит предводительницу разбойников из мультфильма «Бременские музыканты», могут представить себе эту красавицу как наяву. Жаль, но очень скоро женщина-джинн исчезла. То ли люди предпочитали шить сами, то ли обращались в ателье, а может, с детства были напуганы мультиком. Подростком я обязательно бы придумал, что это колдунья: её магическая швейная машинка строчит знаки-заклинания на принесенных брюках и юбках, и их хозяева превращаются в послушных свинок, как в той истории про Одиссея и Цирцею.