Василий Яновский - Портативное бессмертие (сборник) Страница 30

Осенний вечер надвинулся вплотную, полная луна вставала поздно. Было темно и сыро, холодно и мерзко, когда Аптекарь наконец отдал Богу свою древнюю душу. И сразу Шарлотта вместе с сонмом других баб занялась туалетом покойника; по законам селения труп надлежало предать земле немедленно после завершения гигиенических обрядов. Как ни торопились, а приготовить тело раньше полуночи не удалось.

– Братья, сестры! – говорил охрипший от тумана пастырь; изо рта его вырывались клубы гнилого пара. Дюжина разноцветных огарков теплилась вдоль стен молитвенного дома. Ветер обрушивался на крышу сразу со всех четырех сторон, налетая откуда-то с Лабрадора {16} , Новой Скотии {17} и Святого Лаврентия {18} . – Братья, сестры! Перед этим омерзительным явлением, каковым является смерть, нам остается только стиснуть зубы и пропеть молитву. Слава Творцу и Его святым! Слава Земле, небесному телу, поднявшему тяжесть плоти! Слава Агнцу, закланному на подступах к жизни! Слава Святому Духу, дышащему повсюду, где мы! Отче наш, иже еси…

Проскандировали древнюю молитву (несколько на православный лад), и слепой старец, бодро ковыляя по мосткам, словно Голем [39] , преследующий собственную тень, продолжал уже своим обычным громовым синайским убедительным голосом. Даже пар больше не вырывался из его рта, может быть потому, что в церкви потеплело от вздохов многочисленной паствы.

– Братья и сестры! Мы хороним сегодня нашего дорогого Аптекаря. Что значит хоронить? Это как провожать на вокзал друга, уезжающего в Австралию. Люди постарше невольно думают: конец, разлука навсегда; даже если он вернется когда-нибудь, нас уже не застанет здесь… А я отвечаю – старики, вы увидите Аптекаря, и гораздо скорее, чем молодежь! Но в царстве иных измерений как мы узнаем друг друга? Ведь все там подвергнется изменениям, а органы чувств больше не подпора. Как же мы увидим, услышим, обнимем старых друзей и врагов? Кто встретит там Аптекаря и скажет уверенно: «Вот брат из моего селения, он готовил хорошие сиропы и не обсчитывал»? На это отвечаю согласно Писанию: всемогущий Бог, создавший все и вся; неужели Ему трудно опознать Свое творение? А вы, братья и сестры, неужели вы не различите присутствия Божьей славы? Ночью, в темноте, между созвездиями, за порогом Млечного Пути, в другой бесконечности все встретят и прославят своего Создателя. Но если это так, то и друг друга мы узнаем через Бога. В Боге вы увидите и себя, и Аптекаря; в последнем раскрывается и Бог, и вы сами. Правильное разрешение этого вопроса для нас важнее здесь, на земле, чем в другом мире, ибо оно нас учит, как жить сегодня, тут! А теперь споем гимн: «Беззащитны, тьмой объяты, бедствуют ученики».

– «Помнишь ли Ты нас, Учитель, помоги, зовут они», – отчетливо подхватили озабоченные прихожане.

Затем слепой продолжал, бодро и шумно:

– Я вам часто объяснял, что бесконечностей много и они разного калибра. И как бесконечность точек на линии меньше бесконечности кривых в пространстве, так, скажем, неповторимость человеческой личности разнится от таковой же Господа Бога. Первое доказал математик Кантор, но в другой форме то же самое утверждал и апостол Павел. Аминь.

– Аминь.

– Если бы чужой и посторонний вошел теперь к нам сюда и спросил: какую память оставил Аптекарь в селении, то мы должны были бы, прежде чем ответить, подумать. Ибо наше слово зачтется ему на Страшном суде. И я говорю: Аптекарь, ты был на земле подобен своим весам, взвешивая тела безупречно, с точностью ангела. Как и весы, ты должен был стоять на ровном месте и соразмерять всегда собственное суждение с внешними условиями давления, температуры и притяжения. За это тебе хвала и прощение грехов.

– Аминь.

– Если под влиянием страха, горечи или алкоголя ты становился на топкий грунт, то стрелка весов начинала немедленно плясать, и этим объясняются ошибки твои, вольные и невольные. Но в трезвом состоянии Аптекарь отмерял с точностью Божественного провидения, в особенности когда дело касалось ядовитых специй. Он ухитрялся верной рукой отделить и отвесить десятую долю грана, распределяя ее поровну между дюжиной пилюль. За эту верную руку и мудрую душу артиста – Бог его помилует. Аптекарь славил Отца сиропами, пластырями и настойками подобно поэту, воспевающему Создателя в стихах. Аптекарь доказал свое божественное происхождение тем, что, подобно своему Творцу, умел извлекать добро из зла, пользуясь ядовитыми и взрывчатыми веществами для целебных надобностей. Из слюны кобры или сока кураре он изготовлял чудесные эликсиры, доказывая этим, что в мире все добро; дурно только применение этих опасных частей, искаженных в своей пропорции. Даже смерть и грех, подобно стрихнину, в малых долях могут оказаться во спасение…

Старик, несмотря на всю свою жизненную силу, заметно ослабел; возможно, что неожиданная для него кончина Аптекаря, с которым его связывала чуть ли не полувековая дружба, подействовала на него особенно удручающе. Во всяком случае он часто прерывал свою речь и жадно глотал студеную воду из стакана. Конрад заметил (с профессиональной прозорливостью), что, когда голос начинал изменять проповеднику, он обращался к прихожанам с требованием спеть гимн (что давало ему временную передышку), Конрад знал эту тяжесть и ответственность командира в походе, не желающего показать свою слабость, и весьма сочувствовал пастырю.

– Не забывайте, что Аптекарь с юных лет имел в своем распоряжении средства, способные угробить любого недоброжелателя. Я знаю, что на Дальнем Западе ему случалось убивать врагов в честном бою. Но он никогда не пользовался дарованными ему Богом талантами для сведения личных счетов. Слава Богу, аминь.

– Аминь, – пропел хор слушателей.

– Аптекарь умел искусно разбавлять страдания сном и галлюцинациями; он блаженством обморока сглаживал углы жестокой жизни. Его деятельность служила доказательством общности боли и радости, сна и бодрствования, видимого и скрытого. Он всем помогал, но ему никто не сумел помочь. Не стало искусных рук, чтобы отмеривать и отвешивать освященные дозы: мастер изнемог. И только другой Мастер в состоянии теперь его оживить, повернуть смерть в жизнь, грех во спасение, ложь в правду, используя, если нужно, даже слюну Гога и Магога [40] . Тот великий Аптекарь, что сотворил все травы и корни, хотя и не назвал их, не описал, сказав только: «Добро зело». Плоды исцеляющие, соки спасающие, зерна омоложающие, стручки воскрешающие, зелье, умывающее все грехи, белее снега убеляющее. Этот великий фармацевт отмерит на глаз, и будет точен; отрежет без аршина, и придется впору. Он владеет чудодейственным эликсиром, секрет которого всю жизнь неутомимо искал наш Аптекарь. И это зачтется нашему брату, ибо сын идет по стопам Отца. В новой жизни, под новыми звездами Аптекарь рядом с ангелами станет раздавать целебный бальзам всем даром! Жаждущий истинного облегчения получит его. А наша заслуга сегодня в том, чтобы опознать без ошибки по едва заметным следам божественное в человеке, человечное в звере, животное в растении, растительное в минерале и кристаллообразное в газе. Всё во имя Отца, Сына и Святого Духа.

– Аминь! – рявкнул хор, радуясь и гордясь.

Темная ночь уже посинела и словно вылиняла, готовясь к дальнейшей метаморфозе, когда грубо сколоченный гроб с останками понесли вокруг селения, останавливаясь у изб ближайших друзей Аптекаря. Там женщины голосили, прощаясь с телом до поры до времени, а мужики угрюмо пели гимны, и их глаза при свете дымящихся плошек и факелов опять напоминали о тихой тайне карточных королей, дам и валетов.

– Ибо в царстве теней нет тени! – выкрикивала Шарлотта, по-видимому, довольная всем происходящим.

Затем гроб понесли к прудам и погрузили на пышную, разубранную коврами большую плоскодонную лодку. В сопровождении неожиданно появившейся целой флотилии легких суденышек процессия пустилась вниз по каналам и протокам в сторону Больших Озер; там на заливном лугу, в самом незащищенном месте, далеко от села было расположено кладбище. На этот раз Конраду позволили участвовать в похоронах.

Глава двенадцатая Похороны

Уже светало. По склонам гор и холмов виднелись сиротливые полоски культивируемой земли – бревенчатые крепкие избы одиноких хлебопашцев сползали в долины. Из лощин, сверкая белыми жабрами, высовывались узкие потоки воды; иногда мелькала туша многоцветного озера, резко обрывающегося над самым лесом. Рогатые головы коров плыли в воздухе над котловинами; их ноги еще утопали в тумане. И все неровное пространство вдали, словно выставленное напоказ, производило впечатление картинки из хрестоматии.

Воздух, перемешанный с туманом и светом, лениво слоился кругом. Проходили века и эоны, а здесь все оставалось по-прежнему. Пахарь ковырял сохой чернозем, орошая потом свои поля и поля истории (вне большого текста) в стороне от столбовой дороги жизни, без рыцарей, поэтов, готики, гладиаторов и борьбы классов. Рождались дети, и если вырастали, то продолжали труд предков или уходили прочь, исчезали навсегда за лесом, за озером, за горами.