Петр Краснов - Заполье Страница 30

– Как всегда, – пожал он плечами, – предварительный.

– Ну уж нет уж, Иван Егорович, избавьте, для меня эта вечная предвариловка ваша никак не подходит – как и для него, – он длинный узловатый палец выбросил в сторону Поселянина, словно наткнуть на него хотел, – и для вас самих. Победа вчерашняя, проблематика всякая завтрашняя – не актуально это все для нас: вчера нас не было, завтра не будет… сколько уж говорено меж нами! А есть – сегодня, и я в нем, пораженец, человек пораженья, и что мне прикажете делать? – И жадно к чашке припал красными своими меж начатков, остатков ли бороды губами. – Что?..

– Ну, вы-то, положим, без дела и других не оставите, не то что себя…

– Да это я не делаю, а… трепыхаюсь. На деле дела нет, я гарью пораженья отравлен, контужен, оружье потерял, командиры в придурках у победителей, у мародеров на подхвате… трезво? Увы. Я раздавлен, потерян для себя и других, полубеспамятен, я уже друзей от врагов толком отличить не могу, кровное чтоб защитить, поскольку трусом отъявленным отчего-то стал, мною баба помыкает, а дети презирают. И женщины меня не любят – и правильно, за что такое меня любить?.. Вот я кто такой, нынешний русский. Я все сдал с потрохами, что можно и чего нельзя, ни под каким бы видом нельзя! За колбасу обещанную, за барахло ношеное из гуманитарки, да что там: за оплеухи даже и пинки поучительные, каковыми гонимы в царство демократии, за поученья!.. Бомонд наш, сливки эти прокисшие – черт бы с ними… если б я сам вот таким не был, человек массы, народа!..

– А ты не будь, в чем дело, – сказал наконец Поселянин и с сожаленьем, показалось, отставил пустую чашку. Он все разглядывал Мизгиря, особо не скрывая этого, но и без любопытства излишнего, какое оскорбительным могло бы показаться тому. – А стал если – значит, стал… На ты не к вам я, а вообще. Побежденный – это кто согласился быть побежденным, чего тут крутить. Тот виноват, кто оправдывается.

– Да согласья моего никто и не спросил! Наплевать им, с чем согласен я, с чем нет… пришли и делают что хотят! Невидимые пришли, за грудки не схватишь!.. – Он разгорячился нешуточно, расстроился даже, и непривычно слышать было некий хрипловатый, через басок его глухой пробившийся вдруг фальцет, Дима – и тот «мышку» отложил, быстро глянул на него. Но уже опять пальцы его длинноватые сноровко чашечки хватали, уносили за стойку, к рычажкам и краникам агрегата, щелкали там, наполняли и выставляли их на жостовской работы подносик маленький – и было в движениях этих что-то непередаваемо бабье, привычно-суетливое… – Вот-с, прошу еще порцион… Жесточайшие в мире солдаты – понимаете?! – это не в говенного цвета униформе, а в белых воротничках… думающие солдаты, да, и они знают о нас все теперь, всю подноготную, тайну нашу главную, перед которой собственно военные секреты наши – сущий, скажу я вам, пустяк!..

– Это они так думают… пусть думают. И подольше. Не они первые.

– Да вы, я вижу… Вы не вполне, может, представляете даже, какое могущество против нас отмобилизовано, – несколько неуверенно сказал, искорками вопросительными на него и на Базанова глянул Мизгирь, подносик сдвинул к ним. – Пейте, остывает же… К нам применили системное оружие не то что завтрашнего для нас, нет – послезавтрашнего дня, если по меркам нашего политиканства убогого. Но и более того скажу вам: оружие, которое мы – в силу менталитета своего клятого, полудетского – и не создадим никогда в ответ, поскольку все на черных технологиях оно основано и славянской душе нашей ну никак не приемлемо… ведь же не будешь ты младенца в огонь бросать – ну, как янки во Вьетконге, как эсэсманы. Мы беззащитны, понимаете ли?! Оружие организационное, финансовое, информационное – и все в мировом масштабе, массированное; а мы не армия уже, а так, отрядишки разрозненные без тыла какого-либо, и пятая колонна по всему нас политическому – пока – полю шугает, а фронт везде у нас, через каждого начальничка плюгавого, продажного проходит, через телевизор каждый и радиоточку в любой квартирке, домишке нищем… Через души даже и детишек наших, про сладкое не совсем забыли они еще, через жен обношенных, тотально!.. Перед ним вермахт какой-нибудь – игрушка грубая механическая, сломал и выбросил; а это – времени дух, и он весь против нас, он везде и нигде, ни кулаком его, ни кассетной боеголовкой… Такого – не было, это надо ж понять!

– А с чего взяли-то вы, что я об этом самом оружии не знаю? – закурил снова, прищурился через сигаретный дым Поселянин. – Тайна беззакония – она для дураков. Для тех, кто знать не хочет. Тайны самой нету давно, пусть не надеются. А без нее это не та уж сила. Главное, знание против нее… отмобилизовать, так вы сказали? Хорошо сказали. Гут гецухт.

– Н-не понял… – Мизгирь даже брови поднял. – Как вы сказали?

– Гут гецухт – что тут непонятного? – глянул на него пристально Поселянин. – Немецкий. Это преподавалка немецкого у нас говорила так, в институте… помнишь, Вань? Марго нашу, Маргариту?

– Да вроде… Нет, Владимир Георгич, ведь и греческий огонь, и аэропланы, газы там – их тоже когда-то в первый раз применили… ну, и что?

– Да другое это, ребятушки, – принципиально иное. Полносистемное!.. Непобежденного – не остается, нич-чего! Не оставляется в принципе. Сама возможность появления очагов сопротивленья уничтожается, по всем третьестепенным даже узлам национальной самообороны, охранительства… не тактика – стратегия выжженной пустыни, так! То есть и профилактика тотальна, с последующим полным контролем психофизики оставшихся человечков, да хоть со спутников. А с другой стороны, не оставлена будет, возможно, даже и веская какая причина бунтовать, материальная: пожалуйста – ешь, пей, сношайся… И вкалывай, само собой. А за идею умирать, знаете, – таких и всегда-то немного… таких – на уничтоженье в зародыше, нещадно и с перебором даже, с подстраховкой. Шансов не оставляется, считать они умеют теперь, но… ищите, как отбиться.

Лихорадочно как-то глазами блеснув на них, отвалился в кресле, хлебнул из чашки; глянул на одного опять, на другого:

– Найдете? Найдем ли?..

– Читать фантастику любите? – ухмыльнулся Поселянин – впрочем, довольно добродушно.

– Нет, – в голосе Мизгиря не было и тени обиды, скорее – живость. – Технологии социальные пролистываю. Успешно внедряемые.

Иван недоуменно и с сердцем дернул плечами, встал, заходил:

– Да что, собственно, тут нового? Предательство, диверсии всякие, провокации с подлостью? Подмены, ловушки? Ну, собрали в кучу старье все это гнусное, свели в систему, массировано применили – и со старыми, паскудными такими ж целями… Тут не сила их, а наша слабость больше сработала, это ж до… не знаю… до тоски ясно. Борьбы-то еще не было даже…

– А мы уже за Волгой? Или – за Рифеем?

– И география другая тут, и тылы… другие тылы. Вряд ли им доступные. Они что, всерьез думают, что все просчитывается?

– Нет, разумеется. Им оно, может, и не нужно все. Зато главные-то параметры, надо признать, считают с точностью до… с хорошей точностью. Это маленькие гении игры, системщики. Они любой ваш плюс превратят вам в такой минус, что вы даже сами не будете знать, как от этого своего плюса вам избавиться… А вы их – недооценивать? Ох, братушки, чревато сие!..

– Да уж какое нам… – поморщился Иван. – В другую сторону бы не зашкалить. А с оружием… Каждый своим воюет, какое дадено ему. Сподручней какое.

– Во-от, это уже к делу ближе. А то пугаем друг друга как ребятишки. – Не то чтобы недоволен был разговором этим Поселянин, нет, слушал внимательно, было что послушать, наверное; но и скепсиса порой не скрывал своего, на ином знании обоснованного и на вере, не совсем Ивану неизвестных, конечно, но завидных именно верой… повезло, можно сказать, человеку с ней, не многим дано, а спрашивается-то со всех… Спрашивается кем? Ну, хоть той же историей спрашивается, временем, жизнью самой. – Средства в войне – они всегда почти ассиметричны… из геометрии, помните? Кто ружьем, кто стрелами, а кто дубиной. И резон у каждого свой.

– Но позвольте, – встрепенулся Мизгирь, – это ж межцивилизационные когда… Но у нас-то конфликт европейский, по всем канонам, в одном как раз культурном поле, в христианском, его-то не разделить… Или в постхристианском. И потом, вы только же посмотрите: даже компоновка у оружия – у самолетов, у танков там, у кораблей – одинакова до деталей, не различишь, даже и тактика армейская… Это гражданская, я бы сказал, война – да, не меньше!

– Ничего себе, сограждане… – хмыкнул было Иван; и остановился, Поселянин брал ответ на себя:

– Я о больших средствах говорю, не о технике… техника – дело третье. И кто это вам сказал, что – одно поле? Системщики ваши? Тогда ложанулись они, как наш молодяк говорит, обманулись – хуже некуда. А немец глупый, Шпенглер, русских вообще из Европы выставил – в отдельную, особую цивилизацию… в культуру, верней; ошибся старина, да? Компьютера, – и в сторону Левина кивнул, – у него не было? «Системщики»… А системы божьи рушат. Потсдам сковырнули как болячку подсохшую – а это пластырь был на ней, на болячке старой, кровь останавливал… Ну, дождутся.