Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник) Страница 31

После яркого света глаза ничего не увидели, только все еще плыло сияние от девочки с плетеной корзиной в руках.

Да какая она девочка – уже взрослая женщина, одернул себя Йоска, силясь разглядеть обстановку. Дом смотрел неприветливо, как будто его грубо выдернули из сна, и не признавал чужака. Захотелось выйти снова под небо.

Как она сказала – «с возвращением». Наверное, все слышала обо мне. Раз не шарахнулась, значит – что? Не испугалась, не осуждает? Это ведь неспроста. Почему она встретилась именно в первый день возвращения?

Под ногами раздался отчаянный писк. Комочек желтого пуха вытягивал шею и искал мать, распахивая клюв, как чемодан, и топтался на месте, беззащитный перед всем мировым злом.

Солнце уже скатилось за крыши, небо еще розовело, а воздух резко стал зябким.

– Дурень, как тебя сюда занесло, – поднял птенца в ладони Йоска. – Замерз, бедолага? Пойдем твою мамашу искать, пропажа.

Он выпустил цыпленка в щель между досками на дорогу, и тот, услышав тревожное клокотание своей бесноватой матери, побежал к ней со всех крохотных лапок, растопырив куцые крылышки.

– А я своих заведу, – решил Йоска. – И цыплят, и уток. И собаку.

И в воздухе соткалась девочка с прозрачными глазами и непонятно улыбнулась. У нее это вышло немного насмешливо, и от этого у Йоски шевельнулось что-то горячее под горлом.

Автобус жужжал, как бензиновый улей, Марех протиснулась на свое место с огромной сумкой и села, стараясь поджать под жесткое дерматиновое сиденье ноги.

Водитель за рулем курил смердящую цигарку, переговариваясь через окно с напарником, полногрудые женщины в трикотажных юбках тащили орущих сопливых детей к своим местам, сжимая билетики так крепко, словно от этих крохотных квадратиков бумаги зависели жизнь и смерть.

Марех сидела на боковой скамейке, лицом к проходу. Смотреть на деревенских пассажиров было скучно, она стала разглядывать вокзал.

Смутно знакомый человек в старомодном костюме поднялся по ступенькам, ловко ухватившись за поручни. Чинно сверил билет у водителя и сел напротив Марех.

Было видно, что ему все происходящее доставляет немыслимое наслаждение – он улыбался, помогал озверевшим от жары теткам успокаивать зареванных детей, рассматривал попутчиков, справлялся о здоровье, урожае, цели поездки и даже – кто какой фамилии. Отвечавшие получали от него непременное бурное одобрение – и фамилия была славная, и цель поездки самая благородная, хотя крестьянин всего лишь вез, к примеру, продавать на рынок груши.

– А вас я знаю, – лукаво произнес человек в сторону Марех, и она с легким ужасом поняла, что этот странный суетливый тип обращается именно к ней. – Ты же Марех? – Уже неловко было отворачиваться, пришлось посмотреть в лицо странному мужику – один глаз его сверкал радостью, а второй – о, боги! – был затянут бельмом.

– Вы… Йосеб? – уточнила Марех. Почему же я в первый раз не заметила, что он одноглазый, подумала она.

– Он самый, – не отрывая единственного глаза от ее лица, кивнул попутчик. – Как я сразу не сообразил, что ты – та самая маленькая девочка с бантиками! Никак не привыкну, что столько лет прошло. Все так сильно изменилось.

Господи всемогущий, теперь всю дорогу придется с ним разговаривать, подумала Марех. Еще и место неудобное – лицом к лицу. Зачем я сюда приезжала, всего две недели прошло!

– Ты часто ездишь к родителям? – не отставал Йоска. – Они очень хорошие люди. Самые лучшие в деревне. Я всегда к твоему отцу ходил за умными разговорами.

– Спасибо, – сдержанно ответила Марех. От бесконечных поворотов автобуса и от стойкого деревенского запаха ее мутило, она старалась сидеть вполоборота к окну, чтобы как-нибудь благополучно доехать до города. Неужели он привяжется к ней еще и там?!

– Я знаешь куда еду? – продолжал Йоска, наклонясь к ней. – В типографию. Вот, посмотри!

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака пачку исписанной бумаги:

– Это мои стихи!

Убей меня молния, скрипнула зубами Марех. Пришлось взять эти листы и рассматривать на подскакивающих коленках. Глаза уловили каких-то смутных пташек, облака и молнии чьих-то глаз… нет, невозможно!

– Простите, – решительно сложив бумаги, она протянула их обратно. – Здесь трудно читать, буквы прыгают. Напечатать хотите?

– Да, – растянул губы в улыбке Носка. – Как думаешь, возьмут?

– Конечно, – убежденно ответила она и снова быстро отвернулась к окну. Шея затекла, но путь уже почти подошел к концу.

Йоска вертел в руках свернутую в трубку бумагу и не отрываясь смотрел на белую шею и каштановую прядь, отдуваемую ветерком.

Какая она нежная! И такая скромная, непохожа на городскую. Хотя на деревенских наших грубиянок еще больше непохожа. И как она близко сидит, можно протянуть руку и потрогать ее плечо. Нет, пока нельзя. Но скоро можно будет, совсем скоро. У нас будут дети, много детей. У нас будет чисто выбеленный дом, крахмальное белье, ножи и вилки к обеду. Большой книжный шкаф – мы оба любим читать. Я буду писать вечерами, а она – склоняться над исписанными листами и потом удивленно и восторженно смотреть на меня. И кто сказал, что это невозможно? Она строга, потому что очень скромная и защищает свою нежность.

Это все будет мое, только мое.

Автобус дернулся, замер и испустил последний вздох. Осоловевшие пассажиры завозились все разом. Йоске стало немного досадно, что чудесное путешествие закончилось так быстро.

– Мне пора на работу, – быстро проговорила Марех и стащила сумку по ступенькам.

– Подожди, дай помогу, – перехватил ручки Йоска.

Марех в панике тормознула такси, выхватила злополучную сумку, влетела на заднее сиденье и захлопнула дверцу прямо перед улыбающимся лицом Йоски.

– За что мне все это, за что, – бормотала она, ненавидя в это мгновение особенно остро все, что оставила позади.

– Какие вкуууусные мандарины! – изогнулась Саломе и положила в рот дольку.

– Добытчица ты наша! – подхватил Гоги. – Надо бы на тебе жениться – теща всегда накормит!

Все захохотали, Марех подняла брови, но секунду спустя тоже засмеялась.

– Кому ты нужен, алкашня, – бросила она Гоги.

– У тебя там небось поклонник имеется? Деревенский бугай, сад мандариновый на двадцать тонн! «Волга» последней модели!

– Говорю же, надрался и несешь Бог знает что, – рассердилась Марех, подхватила свой кофе и вышла на балкон.

В комнате ничего не изменилось, все продолжали зудеть, хихикать и танцевать. Никто не вышел за ней следом. Марех прикурила и с наслаждением выпустила дым в морозный воздух. Ей нравилось рассматривать свои пальцы с маникюром, вдыхать запах блузки только из-под утюга, нравилось, что можно ходить в странных брюках, что на нее смотрят на улице, нравилось не спать до утра, пить залпом водку, и никто тебе не указ.

Из-за приоткрытой двери слышался приглушенный разговор:

– Не, эта слишком развязная. Куда мне жениться, елки-палки, сума сошел?!

– А сестра ее? Моделька почти!

– Глуповата. Иногда это хорошо, но есть же всему предел, грешно обижать малолеток.

– А-ха-ха, можно подумать, ты бы отказался!

– Это совсем другой вопрос, деликатный. А эта тебе как?

– Простая слишком. Нет, не простая, а наивная, что ли. С ней хорошо дружить. Или стареть.

– Нет в мире совершенства. Если бы их перемешать, одна приличная баба получится, а по отдельности – каждая на троечку. Или были бы они уже окончательно веселенькие, а так – ни два ни полтора, детский сад какой-то.

– Ну, может, еще выгорит с какой-нибудь. Даром, что ли, мы тут каждый вечер шампанское распиваем?

– Ты не забывай – у них родители есть. Это тебе не Европа, хы-хы.

Марех тщательно затушила сигарету, посмотрела с балкона на пустую улицу: влажный асфальт поблескивал под фонарями, город спал, завтра будет то же самое.

Сад ластился к ногам хозяина, оглаживал ветками по плечам, подставлял самые пахучие плоды, укрывал его листьями от посторонних глаз.

Хозяин жил здесь почти целыми днями – сколачивал ящики, строгал из поленьев узловатые ложки, вычищал русло ручейка, копал прудик для будущих уток. Еще надо подновить курятник, перекрасить двери и оконные рамы, починить крышу в хлеву – не иссякнет дело у человека на своей земле.

Все равно его не принимают люди, а почему – сами не ответят. Если пройтись по всей деревне, в каждом доме свой грех и своя ложь. Убивают друг друга жестоко и бессмысленно – за что? За деньги, за дурь, за глупое слово, от слепой ярости, по пьяни, уродуя свою и чужую жизнь и множа зло.

Вот взять хоть эту старую сплетницу, Зекие. Двух дочерей в доме держит и замуж не выдает, карга старая. Все ей женихи не те, а девки истаяли, ссохлись и постарели в глуши. Матери нужна прислуга на старости лет, и больше ничего, а вылетят птенцы из гнезда, и поминай как звали. И эта ведьма будет на меня смотреть, поджав губы?!

А Юсуф? Чем он так хорош, что вся деревня к нему на поклон ходит? Огромный сад и куча денег, а семья живет в громадном пустом доме несчастная. Сколько раз не платил батракам после сбора урожая – и ничего, сходит ему с рук.