Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник) Страница 32

А Юсуф? Чем он так хорош, что вся деревня к нему на поклон ходит? Огромный сад и куча денег, а семья живет в громадном пустом доме несчастная. Сколько раз не платил батракам после сбора урожая – и ничего, сходит ему с рук.

Циала не могла родить сына, уговорили одну из дочек родить специально для них наследника.

Записали на свое имя, мальчик растет и бабушку называет мамой, а мать – сестрой! Как будто так и надо, сумасшедшие люди. Как будто, если они оставили бы свой идиотский сад дочери, фамилия бы пропала.

Куда ни кинь глаз, везде не слава Богу.

И ничего! С ними по-прежнему все здороваются, принимают в доме, прощают, забывают им грехи. Чем же мой грех настолько хуже, думал Йоска, я убил, но за доброе имя семьи. Не просто так, не ради выгоды. Чтобы на детей не легло пятно позора, чтобы смотреть в глаза людям прямо и не стыдиться. Что же тут странного? Разве можно было продолжать жить спокойно, зная об этом уродстве? Если они согласны, то я – не могу. Неужели нет никого, похожего на меня?!

Мой грех уже давно искуплен, я начинаю все заново. Не отступлю и построю хоть маленький, но правильный и свой мир. Жалко, что нет никого в целом свете, кто бы меня полюбил.

Люди раздражают, но все равно к ним тянет. Одному не вытянуть, если даже не с кем поделиться, какое небо было сегодня на закате.

Спохватился – небо темнело, стремительно собирались тучи, в воздухе потягивало влажной тяжестью, еще минута – и вода бросится вниз безглазым потоком, сбивая последние нежные плоды.

Такси долго буксовало, но так и не смогло одолеть размокший после дождей подъем, и Марех прошла оставшийся путь до дома родителей пешком.

Красная земля остывала после лета, но здешней зелени холод нипочем: только фруктовые деревья облетали, да цветочные клумбы сверкали поздними отчаянными красками. В последний раз Марех пробегала по этим местам еще маленькой, как раз той самой девочкой с бантами, и с тех пор соседские дома изменились, стали шире, ниже и темнее.

Потом она проезжала тут только на машине и запомнила среди прочих заброшенный домик и одичавший сад этого ужасного Йоски.

Сейчас его дом было не узнать. Она ускорила шаг, но успела обшарить глазами чистый двор с выложенными булыжником дорожками, ровные клумбы вдоль забора и стен, выскобленные до серебряного блеска котлы, идеально уложенную поленницу и сад, подстриженный и причесанный, как выпускник на торжественной линейке. Под навесом стояли ящики с собранными мандаринами – мелкими, одичавшими за время отсутствия хозяина. Всю эту педантичную аккуратность немного портила выцветшая темная тряпка, приколоченная над входной дверью. Смутная догадка пробежала в голове у Марех, что-то эта тряпка напомнила, но слишком многое надо было обдумать, и она отвернулась к дороге.

В такую погоду попрятались все: и собаки, и куры – и пришлось долго стучать в наглухо запертые ворота и звать папу.

– Па-а! Папа! Вы что, спите, что ли?! Сколько можно вас звать! Я сама же эти ворота не открою, совсем оглохли!

Возле печки Марех сняла резиновые боты и принялась греть ноги.

– Промокли? Может, попаришь? Вода есть горячая, – засуетилась мама.

– Нет, просто замерзла. Надо было еще пару носков надеть. Я посплю, ладно?

– Мне кур кормить, а ты ложись, – сказала мама и ушла в осенний холод, уже настоящий, предзимний, ничего не обещающий.

Папа при свете лампы читал, держа на отлете журнал.

– Очки надо новые купить, а то совсем ничего не вижу, – вздохнул он, провел ладонью по лицу, разгоняя сон, и зевнул со вкусом.

– Чаю попьем? А то я никак не согреюсь.

– А давай, – согласился он. – Наливай прямо, уже все готово на печке.

– Печка – это хорошо-о-о-о, – протянула Марех, наливая чай в стаканы – кипяток закручивался в буруны. – Какие у вас тут сплетни новые?

– Да вроде ничего такого, – задумался папа. Помолчал и вдруг сказал: – Йосеб умер.

Марех не сразу поняла, почему расстроилась. Поставила чайник снова на печку, долила воды.

– Сердце, говорят. Нашли его быстро, он же целыми днями крутился, дом ремонтировал, сад разгребал. Даже мандарины свои захудалые успел собрать! Что там у него выросло-то, дички одни.

– Почему сердце? Он же был не очень старый?

– А Бог его знает. Тюрьма столько лет – не санаторий же. И знаешь еще что, – вдруг сказал папа другим голосом, – он где-то с месяц назад приходил ко мне насчет тебя разговаривать.

– В каком смысле? – остановилась Марех.

– Ну вроде как жениться хотел. Глупости, конечно. Я ему немного резко ответил, он ушел и больше не приходил. И вот так вышло. Но ты не расстраивайся, он же был не совсем нормальный.

Мама пришла с дровами, уселась на скамеечку.

– Сегодня уже не могу, устала, – выдохнула она. – Завтра кукурузу полущим, ты мне поможешь?

Марех кивнула, прилегла на диванчик и закрылась колючим одеялом.

Огонь трещал, печка покраснела боками, никуда не надо было спешить.

Родители тихо переговаривались, звякали посудой, дом тихо отделился от земли и поплыл в открытое море, где бушевал шторм.

– Ты когда едешь?.. Молчит. Или она спит уже? – прошелестела мама, и мелькнуло: этот ужасный Носка – единственный, кто просил моей руки у папы.

И все поглотила густая, успокоительно пахнущая мандариновыми корками и листьями эвкалипта тьма.

Сорок свидетелей

– Зачем ты опять берешь эти пули дурацкие? – Мать раздраженно повертела в руках коробочку с белыми, аккуратными, похожими на съедобное драже горошинками.

– Дома же нельзя стрелять, – хмуро отозвался мальчик. Его разбудили ни свет ни заря, накормили рисовой кашей, и от предчувствия длинной – в целый бесконечный день – дороги его уже поташнивало.

– А на улице можно? А если кому-то в глаз попадешь? По птицам тоже нельзя стрелять. Главное – не принести вред, – назидательно по привычке сказала мать и положила в рюкзак боеприпасы.

– Кому вред – себе или другим? – спросил мальчик.

– Никому, – ответила мать. – Никому.

Раннее утро обещало долгий путь по солнцу, но мальчик упрямился и не хотел пить таблетку от укачивания.

– Вот опять ты ему потакаешь, – отец стаскивал чемодан. – Зачем на три дня брать столько вещей? Конечно, не самой же тяжести носить, кого моя спина интересует.

– Хватит ворчать, – пытаясь разогнать назревающую ссору, мать пристально вгляделась в лицо мальчика. – Видишь, из-за тебя опять мы с папой ссоримся. Не надо таблетку вылизывать – просто быстро проглоти ее, и все!

– Я потом выпью, – отрезал мальчик.

– Потом будет поздно, когда ты всю машину заблюешь, – мать швырнула серебристый блистер в сумку. – Ты, главное, смотри вперед и живот не распускай.

– Зачем ребенка накручивать? – Заводя машину, пахнувшую бензином, отец явно не был настроен на мир. – Если ему с утра говорить о том, что он сблеванет, конечно, так он и сделает.

– Ты не мог бы заняться своим делом? – Мать перегнулась назад и протянула мальчику, вертевшему в руках пистолет, бутылочку с водой. – Если что – не молчи и не терпи, сразу остановим.

Отец вел машину как всегда – ровно и уверенно. Домочадцы любили редкие часы, когда папа с ними, а не на работе. Впереди были три дня развлечений, встреч, застолий и моря. Осень еще не успела ободрать платья с деревьев, мимо окон неслись столбы, поля со стогами сена, все в теплых, золотистых и охряных цветах.

Мальчика этот ровный ход машины убаюкал. Он улегся на заднем сиденье и заснул, положив под щеку пистолет.

– Надо забрать, – озабоченно сказала мать, поглядев назад. – И окно закрыть, а то его продует.

– Не трогай, а? – Отец вел машину с непроницаемым лицом – что-то его заставляло оставаться в образе суровом и неприступном.

– У него щека будет вся помятая, – возразила мать.

– Не будд, сказано тебе, спит тихо – не трогай, – рассердился отец. – Еще успеет проснуться и устроить тут концерт. Дала бы таблетку выпить – ехали бы спокойно.

Женщина не ответила, сказав себе – не поддаваться и не нагнетать. Пусть говорит что хочет, можно же проехать несколько часов не ругаясь. Только бы он выговорился и замолчал.

Мужчина ждал возражения, не дождался и немного успокоился.

– Давай хорошенько отдохнем, а то все время одно и то же, – нарочито весело предложила жена. – Мы же будем в гостинице жить? Утром шведский стол, красота!

У мужчины разгладилось лицо – он любил, когда жена была довольна его умением устраивать жизнь. Вроде бы демоны ссоры улеглись, и дорога стала невыразимо приятной – хоть ненадолго. Солнце и теплый воздух, мелькание теней листвы, родники на обочине, сельчане с ровными рядами фруктов – умиротворение заполнило машину, и оба наслаждались покоем и ожиданием предстоящего отдыха.

Мальчик завозился сзади, приподнялся и сел. На его щеке действительно отпечатался пистолет, и он захныкал, потирая лицо.

– Не проголодался, мумрик? – ласково спросила мать.