Фазу Алиева - Цена добра Страница 34

Природа – творец всех творцов

Будь верен высоте – коль ты вершина!Но от себя, —Все злей день ото дня, —Ты камни отрываешь беспричинноИ мечешь их разгневанно в меня.Гневись, да помни:Я вершина тожеИ быть хочу поближе к небесам.

«В природе нет ничего бесполезного».

Мама каждый вечер приносила из больницы белье для стирки. А воды мы с младшими сестрами должны были таскать из озера, расположенного за аулом. Позднее я написала:

Наше озеро невелико,И не редкость оно, чтоб о немСлава шла далеко-далеко.Чтоб о нем говорили кругом.

Но воды оно давало не только нашему аулу, но и другим тоже.

И когда мне с крутых береговЛишь осенние тучи видны,Вдохи тысяч старух, стариковМне на озере этом слышны.

Это озеро – как человек, твердо знающий себе цену: никогда оно чужих тайн не выдавало, храня их в своей таинственной глубине. А сколько это озеро знало!..

И в тот вечер мы к приходу матери запаслись водой – все кувшины, гульгумы были наполнены. Пообедав, начали стирку. В середине комнаты ставили огромный медный саргас (медный таз) и садились вокруг него. Вода слегка теплая – несколько черпаков из кастрюли, чтобы сэкономить топливо. А потом прямо из кувшина наливали воду на белье. И вдруг, когда мама наливала воду из кувшина, все мы с криком буквально отпрыгнули от саргаса – оттуда вместе с водой упала большая лягушка. При тусклом свете она казалась светло-коричневой.

– Как она туда попала? Ведь воду в кувшин из озера наливают черпаком! – удивилась мама. – Небось, это Фазу парила в своих небылицах и зачерпнула бедную лягушку в кувшин.

– Это же, мама, не мой кувшин. Это Нуцалай в нем несла воду! – пыталась оправдаться я!

Но никто и слушать меня не собирался.

– Она что-то делает руками, а мысли витают в облаках, ничего ей поручить нельзя! – не успокаивалась мама.

А между тем лягушка пыталась выбраться из саргаса.

– Возьми ее и выпусти во двор! – скомандовала мама.

– Что же ты, Апипат, разве можно живущую в воде лягушку взять и выбросить во двор, где и с фонарем в руках не сыщешь капли воды. Лягушки, говорят, умеют проклинать людей. Надо ее сейчас же вернуть в родной дом; может, ее там ждут дети, плачут и зовут свою маму. А может, ее мать еще жива и в поисках дочери кружит по озеру.

Бабушка налила в железное ведерко воды, осторожно взяла обеими руками лягушку и положила в ведро.

– Фазу, Нуцалай, идите к озеру, только смотрите, по дороге не трогайте лягушку. Как дойдете, сразу же выпустите ее в родную обитель.

По очереди неся ведро, мы шли через каменные улочки. Ночь была светлая, полная луна словно висела на бирюзовом бархате, поливая землю холодным таинственным светом. Мы осторожно несли ведро, но, как бы тихо мы ни шли, лягушка, видимо, беспокоясь за свою судьбу, царапалась о края и издавала какие-то звуки. Мы время от времени останавливались, чтобы понаблюдать за лягушкой. Под лунным светом в воде она казалась то маленькой, то большой.

– Давай пойдем, Нуцалай, может, ее дети плачут, мать себе места не находит от переживаний. Бабушка же сказала, что это очень большой грех оторвать живое существо от его обители, от родных, – повторяла я запавшие в душу бабушкины слова.

– Мы же не знали, что лягушку несем в кувшине, Аллах нас простит! – успокоила меня Нуцалай.

Когда аул остался позади, нам открылась поляна; невысокая трава переливалась бирюзово-зеленым цветом, тихий ветер наклонял травинки друг к другу, будто нашептывал им что-то очень радостное. А может быть, они переговаривались о том, что девочки нашли зеленую лягушку, что она попала к добросердечным людям и теперь возвращается домой.

Когда мы приблизились к озеру, лягушка, как будто бы почувствовав это, замерла, словно услышала любимую музыку. Потом начала сама издавать какие-то мелодичные звуки, подпрыгивать в воде, видимо, до нее донесся аромат родного озера.

За такое короткое время мы привыкли к нашей лягушке, и было жалко расставаться с ней. Но все-таки мы выпустили ее в воду. Она плюхнулась в озеро и быстро поплыла, сделав два небольших круга, вернулась к краю озера, как будто хотела с нами попрощаться. Она в своем водяном царстве теперь казалась большой, важной, даже красивой; при свете луны она казалась перламутровой, и представлялось, что вот-вот она превратится в прекрасную царевну из сказки.

Тогда мне было одиннадцать лет, но не забыла я ни озеро, ни ту лягушку, в своих стихах не упускаю возможности вспоминать об этом.

И с лугов, и с полей сюда,К синеве неспешной волны,То овечьи спешат стада,То медлительные волы.После пахоты все селоЗдесь усталость смывает с себя,И в волну перо, как весло, Окунаю ночами я.Набираю в свое пероОтраженье луны и звезд…Что за радуга здесь поройРаспускает павлиний хвост!А зимою из полыньиНаши женщины воду берут,Наполняют кувшины своиИ ледышками щеки трут,Ну а летом, как белый снег,На ее берегах белье…Много маленьких горных рекОбрело здесь себе жилье.

Ах, осень, осень

Я погружусь в такую вышину,Какой досель с тобой мы не встречали,И улыбнусь,И воздух гор вдохну,И выдохну обиды и печали.Ты, юный, сбереги в себе огонь,Чтоб мы достичь той высоты сумели,Не подведи меня!Хороший коньВсегда доносит всадника до цели.

«Мы не можем распознать величие, доброту, искренность других, если в своем сердце не храним все это».

В горах начало осени бывает очень красивым, таинственным, загадочным – один день не похож на другой. Это моя любимая пора. Самое любимое время – осенний рассвет и наступающие сумерки. Они меня вдохновляют, очищают, и я слышу биение жизни каждого цветка и травинки. На рассвете вершины гор становятся моложе, ближе, будто они нас зовут к себе. Снежные вершины сверкают то жемчужным, то бирюзовым отливом. Тонкая пелена тумана тает на глазах, словно жених поднимает тастар (кружевное покрывало) с лица своей невесты. Громче становятся песни родников, грознее шумит река, а маленькие озера становятся похожими на алмазы, вставленные в кольца красавиц. Одна за другой начинают звенеть песни птиц. Небо голубеет, и первые лучи солнца золотят сначала вершины, а потом постепенно расходятся, становясь все щедрее и ласковее, и уже меняется цвет земли. Трава бледнеет, цветы лепестками роняют печаль – чувство приближения прощания с землею. А если, откинув голову, посмотреть на склоны гор, то можно различить каждое дерево. На одних листья еще сохранились зелеными, других уже коснулась желтизна. И когда на них смотришь долго – печалью наполняется сердце, и хочется что-то сделать, чтобы листья на деревьях дольше оставались зелеными, густыми; но умом понимаешь, что это неизбежность – не первую же осень мы встречаем и провожаем.

Так же я люблю и осенние сумерки, когда уже солнце уходит за горы. Оно еще греет, оставляя нам свое тепло и свет. А небо уже начинает постепенно менять ярко-синий свет на темно-синий. Кажется, что небо гораздо выше, чем днем. А когда зажигаются звезды, то, наверное, под их тяжестью оно опять приближается к нам. Звезды зажигают наше сердце и душу, и к нам приходит вдохновение. Забываешь обо всем, становишься то кусочком неба, то горсточкой звезд, то песней этих речек. И я неожиданно для себя шепчу:

Ах, осень, осень – завершенье года,С деревьев листья падают в лесу.Но вот придет весна, и вся природаБылую возвратит себе красу.

Ах, если бы не бабушка, которая в этот момент дернула меня за руку, может быть, у этих строк было бы продолжение.

– Фазу, правильно говорят односельчане, что ты ненормальная, убегаешь из дома, бродишь одна. Что тебе это дает, не знаю. Быстро домой!

Ах, осень, осень! – кричала во мне каждая клеточка, но я покорно шла за бабушкой.

Ах, осень, осень – любимая моя. Она чудотворна, она дает мне то, что не выразить словами. Я наполняюсь голосами природы, кровь начинает кипеть, каждое дерево, каждый цветочек магнитом тянут к себе. От них такой идет аромат, какого не бывает ни в разгар весны, ни в зное лета; видимо, в предчувствии зимы природа щедро раздает все свои ароматы. Я собираю букет желтых, красных листьев, которые ковром лежат вокруг деревьев, и иду домой. Я бережно, чтобы не расплескать, уношу с собой этот волшебный мир, освещенный луной, круглой, как медный таз, и сочной, как только что испеченный хлеб, на который налит пчелиный мед. И из меня льются слова, будто стекают с этого хлеба капли меда.