Борис Березовский - Исполнение желаний Страница 38

Очень понравилась Кириллу и песня из «Искателей счастья» – «Ой ты, сердце, сердце девичье». Причем не только мелодия самой песни, но и проигрыш – невероятно протяженный, гибкий и очень красивый. Отец уже не раз обращал его внимание на проигрыши в песнях Дунаевского – и в песне «Ой, цветет калина», и в «Осенних листьях», и в «Молчании», и в «Школьном вальсе». И Кирилл начал постепенно понимать, что часто проигрыши, как и памятное облигато, оказываются едва ли не важнее основной мелодии, и нередко являются главным признаком подлинного таланта композитора.

И еще два фильма потрясли Кирилла – «Сердца четырех» и «Свинарка и пастух», точнее, не сами фильмы, показавшиеся ему глупыми, а песни. Изысканная мелодия песни Юрия Левитина «Все стало вокруг голубым и зеленым» не сразу далась Кириллу – во всяком случае, подобрать ее на пианино он долго не мог. А вот «Песню о Москве» Тихона Хренникова он не только сразу подобрал, но и навсегда запомнил:

Хорошо на московском просторе,Светят звезды Кремля в синеве,И как реки встречаются в море,Так встречаются люди в Москве.

И в какой стороне я ни буду,По какой ни пройду я траве,Друга я никогда не забуду,Если с ним повстречался в Москве.

«Прошло полвека, а эти песни живы, – в который уже раз задумался Кирилл Аркадьевич, – причем не просто живы в памяти людей постарше, а живы в современной жизни – на экранах телевизоров, в концертах молодежных групп. Меняются аранжировки, манеры исполнения, а песни-то – мелодии, да и их слова – живут и не стареют. В чем же секрет? В том, что нет новых песен, или в том, что песни тех, советских, лет вобрали в себя что-то важное, присущее всему народу, и отразили подлинную жизнь людей, во все века включавшую в себя не только будни и трагедии, но и печаль, и радость, причем радость общую, доступную для всех? Так почему же ничего не получается сегодня? Нет общей радости? Да, что-то здесь не так. Чего-то в этом деле мы не понимаем», – подвел черту Кирилл Аркадьевич своим раздумьям и вновь вернулся в свое детство.

В последний год Кирилл заметно вырос и как-то вдруг стал самым рослым в классе. Однако быстрый рост сказался и на голосе. Он стал ломаться, по-научному – мутировать. И это принесло Кириллу массу огорчений – уж очень нравилось ему петь соло в хоре. Однако последние две песни, в которых он солировал – «Эх, дороги» Анатолия Новикова и «Скворцы прилетели» Исаака Дунаевского – Кириллу спеть уже не удалось. Вместо чистого дисканта он стал петь странным голосом, который неожиданно, без видимых причин, давал вдруг «петуха» или, того хуже, басил. Пришлось оставить хор – что называется, против природы не пойдешь! Погоревав немного и чуть-чуть поплакав, Кирилл решил, что пение – не его стезя. Он станет больше уделять внимания фортепиано, а песни в хоре пусть поют другие.

С игрой на фортепиано складывалось все как нельзя лучше. Он с удовольствием играл этюды, сонатины, пьесы, и его учительница – Вера Кузьминична – была довольна. Из композиторов ему особо полюбился Петр Ильич Чайковский. Переиграв почти все пьесы из его «Детского альбома», Кирилл начал посматривать на «Времена года». И дома с удовольствием стал разбираться и с «Осенней песней», и с «Баркароллой», и со «Святками». А еще он полюбил играть по нотам «Вальсы» Штрауса, подаренные ему папой ко дню рождения.

Казалось, все в их жизни шло как надо, и ничего не предвещало скорых перемен. Однако где-то поздней осенью Кирилл стал замечать неладное. Отец стал скучным, перестал смеяться, и по вечерам о чем-то долго совещался с мамой. Как Кирилл понял по обрывкам разговоров, у папы на работе что-то приключилось. А вскоре, поприсутствовав при разговоре мамы с кем-то из ее приятельниц, узнал, что папа, не терпевший пьянства, уволил двух пропойц в Доме культуры. Те стали жаловаться, писать во все инстанции, виня директора во всех смертных грехах. В ответ, как водится, пришла комиссия, проверила работу папы и, поддержав его решение об увольнении пьяниц, в то же время выставила ряд претензий.

Сводились они, в общем, к следующему: по мнению членов комиссии, папа излишне увлекался праздниками в ущерб партийной пропаганде и политпросвету. Проанализировав программы всех концертов и репертуар кино, комиссия отметила излишний крен в сторону музыки и развлечений, ненадлежащий уровень наглядной агитации и, разумеется, потребовала неукоснительного исправления ошибок. В ответ же на вопрос отца о судьбе его писем с просьбами приобрести комплекты музыкальных инструментов для оркестров и костюмы хору члены комиссии дали понять, что денег нет и нужно обходиться малым. В других Домах культуры, как они сказали, нет и этого.

Понятно, папу это не обрадовало. А главное, он понял: с этими людьми каши не сваришь. У них свои понятия о том, как руководить культурой, а у него – свои. Необходимо было думать, что делать дальше и как жить.

Мама считала – все обойдется, надо потерпеть. Ее поддерживали и друзья – и тетя Женя с Инной Станиславовной, и Мирон Михайлович. Но вот его жена, Мария Моисеевна – женщина практичная, – утверждала: ничего не обойдется, надо уходить, конечно, предварительно найдя работу. Но где ее найти? К тому же, перед ее собственным мужем маячила такая же проблема – Мирон Михайлович со дня на день ждал отставки и мучительно подыскивал себе работу.

Но папа колебался. То ему казалось, что можно все наладить и найти взаимопонимание с вышестоящими инстанциями, то, наоборот, приходил к мысли, что дело – дохлое, и все чиновники во все века и во всех странах думают лишь только о себе. Да и его знакомые в горисполкоме, курирующие культуру, с которыми он совсем недавно строил планы, узнав про неприятности, ушли в кусты.

И тут, под самый Новый год, словно нарочно, в кинопрокат пришла новая лента – «Карнавальная ночь» молодого Эльдара Рязанова. Что стало с папой, когда он посмотрел эту картину! Он просто весь светился, восхищенно говоря, что лучше фильма – и по режиссуре, и по музыке, и по игре актеров – никогда не видел. Потом они смотрели фильм все вместе, затем еще раз, и еще. И впрямь, тогда фильм показался сказочным. Кирилл Аркадьевич четко помнил, в чем состояла суть горячих споров между родителями и их друзьями после просмотра «Карнавальной ночи»: возможно ли такое в жизни, или Рязанов просто выдал всем желаемое за действительное?

Папа убежденно говорил, что воплощенный режиссерский замысел по-своему коварен: все зрители подумают, что плохо лишь у них, а где-то там все выглядит и происходит так, как в фильме. На что ему серьезно возражали, что если постараться, то в каждом городе можно устроить что-либо подобное. На это папа лишь смеялся, говоря в ответ, что Эдди Рознер, к сожалению, лишь один, и в каждом городке он побывать не сможет. При чем здесь Эдди Рознер – удивленно спрашивали папу. Но он только отмахивался, опасаясь, что его, вдобавок ко всему, еще и обвинят в зловредной пропаганде.

Кириллу же он рассказал, что, несмотря на то, что в титрах «Карнавальной ночи» Рознер не был обозначен, снимался в фильме точно он со всем своим оркестром. Как оказалось, папа в свое время побывал на двух концертах этого оркестра в Минске, и, хотя об Эдди Рознере он знает мало, но, судя по тому, что слышал, считает его лучшим трубачом Союза, а его оркестр – лучшим джаз-бэндом страны, превосходящим даже такие выдающиеся коллективы, как джаз-оркестры Цфасмана, Утесова и Кнушевицкого.

Вдобавок папа, по секрету, рассказал, что Эдди Рознер был осужден за то, что после окончания войны хотел уехать за границу. Но даже в лагере этот гениальный музыкант сумел создать приличный джаз-оркестр. Сказал папа и о том, что все пластинки Рознера после суда были запрещены, а записи на радио почти все уничтожены. Но у него в Доме культуры нашлась одна пластинка – «Прощай, любовь», записанная в 1946 году Государственным джаз-оркестром Белорусской ССР под управлением Эдди Игнатьевича Рознера. И он, конечно, даст ему ее по слушать, но при условии, что Кирилл будет держать свой язык за зубами. Кирилл поклялся и сдержал слово – никому и никогда он не рассказывал о том, что слушал эту старую пластинку. Конечно же, искусство Рознера и мастерство оркестра привели его в восторг. Ну, а когда папа рассказал, что Рознер был сначала скрипачом, окончившим Берлинскую консерваторию по двум классам – скрипки и трубы, и более того, умеет играть на двух трубах сразу, интерес к трубе у Кирилла лишь усилился. Он даже втайне стал мечтать о том, что как-нибудь попробует взять этот инструмент и в свои руки.

Восхищение же отца Рознером было настолько сильным, что он всерьез подозревал: музыку к «Карнавальной ночи» написал именно он, а вовсе не какой-то неизвестный Лепин. Однако, много позже, Кирилл понял, что папа ошибался. Узнав, что Анатолий Лепин – латыш по фамилии Лиепиньш, – автор таких песен, как «Для нее любовь – забава, для меня – страдание», «Если б гармошка умела все говорить не тая» и, особенно, песни «Добрый вечер! А что это значит?», Кирилл поверил, что Лепин вполне мог написать и те неумирающие песни из «Карнавальной ночи»: «Песенку о хорошем настроении» («Если вы, нахмурясь, выйдете из дома»), «Песенку про пять минут» («Я вам песенку спою про пять минут») и песню «Таня-Танечка» («Ах, Таня, Таня, Танечка, с ней случай был такой»).