Антонина Медведская - Тихие омуты Страница 4

– Ну вот же у Ивинского не наросло сало под бородой, у Стефана Баранского, может, какая где шишковина и наросла, дак не на виду, – она оглядела стол – все, вроде бы, ладно: красуется разваляй с налимом, скворчит яичница с ветчиной, на большом блюде отварная картошка, посыпанная укропом, малосольные огурцы под смородиновым листом, отварная телятина, нашпигованная чесноком. Батарея наливок и настоек, на какие была большим специалистом Евдокия, а уж о яблочном сидре и говорить не приходится: вкус, запах – не уступят шампанскому. Как она этак творит – секрет поварихи.

– Все! – сказала Евдокия вслух. – Завтрак для панства-крулевства готов. Упивайтесь, нажирайтесь – все к вашим услугам. Пойду с поклоном приглашать откушать… – совсем недавно Евдокия стала разговаривать сама с собой. Как-то Николай Ивинский случайно услышал ее бормотание, спросил:

– Ты с кем это беседы ведешь, Евдокия?

– А сама с собой, все веселее на душе, – повариха подавила зевок, – скорей бы приехал Тимофей Иванович с гуты.

Шла третья весна пребывания садовника Шунейко у пана Стефана Баранского. Старый сад было не узнать: появился и свой питомник, к нему у садовника особая страсть, как и к созданным им черным розам. В это лето он с нетерпением ждал появления волшебниц – черных роз. У садовника загадочное настроение. Он улыбается, касаясь рукой головок цветов на клумбах. «Что это было со мной – явь или сон?..»

А было вот что. Полдень. Усталый садовник освежил себя холодной водой из колодца, умыв лицо и руки, вошел во флигель и растянулся на роскошной софе.

Он спал. И надо же было случиться такому – в раскрытую дверь влетела оса. Она кружилась над его лицом, выбирая место для посадки. Садовник вскинул руку – сейчас получишь, назола! – и тут рука его, обессилев, упала на то место, где сердце отстукивало секунды. Никакой осы нет, а кружилась над садовником бабочка-лимонница – живой цветок. Опустилась на руку, поиграла крылышками в такт биению сердца, вспорхнула, и вот она уже на губах мужчины. Ее прикосновение было таким нежным и сладостным, что с губ спящего сполз тихий стон. Ему не хотелось открывать глаза – продлись, волшебный сон! Но вот опять загадка: незнакомый аромат. Он как злой дух проникает в сознание полусонного, и садовник мучительно пытается вспомнить, где и когда этот сатанинский запах кружил его голову до умопомрачения. Вспомнил! – Ирина, французские духи. Не может быть, я не хочу ее видеть. Глаза… Чудеса да и только. Перед ним в плетенном из лозы кресле сидела совсем юная девушка, и была она так красива, так живописна и так неожиданна. «Однако…, – подумал садовник, – кто она?»

– Можете продолжать свой отдых. Я сейчас уйду. Меня зовут Юлией. И я ваша ближайшая соседка. Поместье моего отца Ивана Чмыха, конезаводчика, и сад вашего пана Баранского разделяет березовая роща с вороньим граем и ручьем Говорунчиком. Это я дала ему такое прозвище. Нравится? «Господи! Как она красива. Зеленые глаза русалки, пронзительный взгляд, золотистые локоны на обнаженном плечике с кожей цвета топленого молока. И роща, и ручей…» А птицы так хорошо поют. Заслушалась и не заметила, как оказалась на чужой территории. Мне стало любопытно. Иду дальше и вдруг – терем-теремок. Захотелось посмотреть, кто же в этом тереме живет…

Садовник, как молнией пораженный, вскочил со своей софы, хотел сказать что-то нужное, доброе в таком неординарном случае, но язык прирос к гортани. Стоит перед красавицей истукан-истуканом. «Кокетливая соломенная шляпка. Бабочка-лимонница. И французские духи, их бесовская сила… А мои губы, она коснулась их своими – коснулась! А сейчас как ни в чем не бывало сидит и рассказывает. И голос у нее сладкогласой сирены».

– Прошла наш старый сад, рощу, перебралась через ручей… Чужая территория. Любопытно. Иду и вдруг – терем-теремок. Захожу и что вижу: на роскошной софе спит богатырским сном прекрасный рыцарь. А я устала, присела в это кресло, смотрю на вас, отдыхаю. Знаете, мы, конезаводчики, – народ грубоватый. Вы, Бернард, сын опального потомственного дворянина, а потому вынуждены работать садовником у шляхтича Баранского. Не обижайтесь, вы это поймете – все будет наоборот, весна да и только.

– До свидания, пан садовник. Эскузе муа.

И ушла в своем белом с кружевами платье, и растворилась в кипени цветущего сада. А садовник смотрел ей вслед и думал: «Может, это был мираж?..» Закрыл глаза. Кольца золотистых кудрей на полуобнаженном плечике, смешинка на губах, и глаза… «Боже мой, да у нее глаза русалки. Зеленый омут. Затянут, погубят. Чур меня, чур меня…»

Заклинание не помогло. Через три дня после посещения флигеля садовника, Юлия, как привидение, появилась вновь. Она поздоровалась и произнесла:

– Господи! Как у вас хорошо. Цветы, цветы. И какой-то особый мир, будто обиталище добрых духов и… ангелов.

– Я счастлив, что вам здесь нравится, – обрел дар речи садовник, – ангелов до вашего появления не было…

– О пан садовник, я не могу быть ангелом. Я – грешница. И у меня сегодня день рождения. Сделайте подарок для грешного ангела – букет ваших дивных цветов.

И она, окунув лицо в прохладу тюльпанов, нарциссов, крокусов и огненных жарков, посверлила свою жертву омутами русалочьих глаз, унесла букет, а с ним и душу садовника.

Юлия пришла к нему во флигель через несколько дней. Садовник ждал ее прихода и опасался, чувствуя, что добром это не кончится. И все же ждал, жаждал ее прихода, не обольщаясь желанными надеждами. И вот опять она в двух шагах от него… Боже, как красива, как романтична в одежде, по-весеннему воздушной.

Где-то далеко-далеко, за невидимым горизонтом исчезало солнце.

– Как неуютно и скучно у моего папаши: сено, овес, быки, коровы, овцы, свиньи… Отвратительный запах дегтя и навоза, хотя живность находится и далеко от дома. Но мухи… Тоска.

– Это жизнь вашего папы, Юлия.

– Но это не моя жизнь. Не моя! Я увлекаюсь музыкой, поэзией, пишу стихи. Вот послушайте:

Люди, вы – звездыТуманные, ясные.Живу вместе с вами,И это прекрасно!

Нравится?

– Мне все, синьора, нравится, что с ваших уст срывается.

– Однако, садовник не прост. Я много о вас знаю, вы – сын потомственного дворянина, селекционер, автор черных роз. Это правда?

– Возможно. Но есть такая мысль: когда о человеке много знаешь, он становится неинтересным.

– Значит, я для вас должна быть интересной, вы обо мне ничего не знаете. Когда раскроются бутоны черных роз, вы подарите мне три цветка. Один будет моим, второй – маме, а третий – судьбе.

– Я провожу вас, панна Юлия. Темнеет.

– А я, пан садовник, не хочу уходить, – она открыла дверь в терем-теремок…

В августе Юлия уехала в большой город. Она увезла с собой три черные розы редкостной красоты и воспоминания – как еще одну сказку о любви.

А что же садовник? А садовник, пан Шунейко, не хотел больше жить. Его обуяла лютая тоска. Он отрешенно бродил по саду, пинал носками сапог ни чем не повинные яблоки. Он все чаще стал присматриваться к старым яблоням, выбирал сук. «Закинуть бы на него веревку с петлей и – конец мукам…» Куда девался тот франтоватый красавец, всем довольный в своей жизни? Нет его больше, будто молнией опаленный ясень. Отросли борода с усами. Полное запустение в тереме, где остался стойкий аромат французских духов. Нет больше Юлии, нет! Она ушла из жизни садовника, как сон. А он все еще не может избавиться от этого дивного сна. И потому гибнет.

2

Но Бог решил его судьбу иначе: племянница пана Баранского, дурочка Эвелина, разыскала садовника у березовой рощицы. Он лежал на копне опавших листьев, смотрел в синь небесную и мысленно звал свою шальную любовь Юленьку. И тут как издевка, как карканье вороны – грубоватый голос Эвелины:

– Пан Шунейка! Дядя вас клича до покоев. Приехал с гуты его знакомый, стеклянные цацки привез, – и она ускакала со своей песней, подаренной ей неласковой судьбой:

Хочу – скачу,Хочу – не-е,Горелица у кишине.Прохудился кишинек,Потерялся кошелек.

Садовник сполз по увядающим листьям на землю, оставив грабли на копне, и медленно побрел к покоям Баранского. Впереди дикой козой скакала Эвелина, продолжая петь. Наступала грустная пора, «очей очарованье». Но садовника уже ничто не могло очаровать. Он шел в покои пана Баранского и соображал: «Зачем позвал? И зачем мне какие-то стекляшки-цацки?» Но когда он увидел расставленные на полированной поверхности длинного обеденного стола эти «цацки», у него по спине пробежал холодок. Лебединые стаи, брачные танцы журавлей, тройка лошадей, летящая над заиндевелыми берегами. А петухи-то, петухи – один другого краше, но какие драчуны!

Садовник молча рассматривал все это диво дивное, затем протянул руку и выудил коня. Вздыбленный гривастый красавец стоял на самой вершине ледяной скалы. Внизу – пропасть, позади – волчья стая. Как же был красив этот золотистый конь с темно-медными гривой и хвостом! «Такого коня не должны сожрать волки. Гордый, красивый конь в последний раз втянет ноздрями глоток ветра и в последний раз совершит прыжок со скалы в пропасть, в небытие», – так подумал о судьбе чудо-гнедого садовник.