Антонина Медведская - Тихие омуты Страница 3

Выжила Тоня, потому что от горя и страданий не очерствела ее душа. Верно ей сказала Дуська-могильщица: «Жизнь наша горькая. Она ой как человека прошибает. И случается, самую что ни на есть ангельскую душу опалит, обуглит, как огонь головешку» (67).

В сакральном контексте произведения через биографию Тони реализуется христианская идея спасения души. Не случайно Варвара называет Тоню «душа-девица».

Девочка, разумеется, не в силах ликвидировать беду. Но она помогает всем и делом, и словом. Она утешает измученную мать, успокаивает отчаявшуюся Варвару: «Тетенька Варенька, не плачьте, не горюйте так. Все переживем, вот увидите – переживем!.. А эти отруби надо будет высушить в печке покрепче да и истолочь в ступе так, чтобы из них мука получилась, тогда и они пойдут в дело…» (49).

В городе Тоня не только во всем помогает старшей сестре, но и ухаживает за дочкой Дуськи-могильщицы. Уходя на работу, та оставляет девочку на крыльце и привязывает веревкой. Тоня и ее племянник Егорка освобождают от плена голодную, грязную, всю облепленную мухами Динку. Тоня моет ее, стирает платьишко, делит с ней свою скудную пищу.

Направляясь в школу ФЗО, что находится «у черта на куличках», она, действительно, попадает в пространство дьявола. Замечает самое большое здание, «опрятное, белоснежное» (68) с часовым у ворот. Через железные решетки подвальных окон видит «изможденные, почерневшие лица в клубах зловонного пара, их глаза, в которых – отчаяние, и невыносимое страдание» (69).

Теперь ее очередь задавать вопрос Господу: «Господи Боже мой, за что же их вот так бесчеловечно набили в подвалы и мучают? Что они натворили? В чем их вина?» (69). Не получив от Господа ответа, Тоня, несмотря на юный возраст, не верит в приговор властей, не считает этих людей врагами народа. Хотя в любую минуту может и сама оказаться в подвале, она не покоряется дьяволу и не приспосабливается к его законам. А таких, мечтающих выжить любой ценой, было немало: отрекся от раскулаченных родителей Гаврила Кулик, стала любовницей инженера Дятла Тонина подружка Валька Богданова. Если Гаврила приходит к страшному решению, намыкавшись и намаявшись, то Валька следует холодному расчету. Не продашь душу и тело – вернешься в голодную деревню и погибнешь.

В фольклорном пространстве произведения образ Тони идентифицируется сначала с образом девочки-семилетки, а затем красной девицы, за любовь которой борются истинный рыцарь и ложный герой, с глазами «колючими и пронизывающими» (75).

Вначале инженер Дятел (ложный герой) сделал подобное предложение Тоне. Но она, не колеблясь, выбрала трудную судьбу сельского монтера. Уезжала девушка из Минска с грустью на сердце. Не польстилась на посулы инженера, но и невестой влюбленного в нее и дорогого ее сердцу Димы Клепко не стала. Дьявол разлучил влюбленных.

Еще дома на Ухле Тоня и ее подружки любили гадать: плели из незабудок венки и бросали в воду: «Плыви, мой венок, к суженому-ряженому, принцу заморскому…». Но не тут-то было: наши венки не желали плыть ни к каким заморским принцам, а прибивались к берегу и оказывались у наших босых ног» (27). Действительно, не нужны были девчонкам заморские принцы. Их принцы были рядом. Но не довелось им надеть на головы свадебные венки. Охапки незабудок украсили их могилы.

Когда Дима Клепко обратил на Тоню внимание, у нее «перехватило дыхание от радости» (73). Несмотря ни на что, девушке хочется жить, любить… Поэтому с увлечением она танцует на своем первом балу, на миг забывая обо всем: «…о толпах истощенных людей, сорванных бедой с родных мест…. о Дуське-могильщице…. бедолагах, которых она хоронила на кладбище. Кто они, откуда родом, куда шли? Этого уже никто никогда не узнает… О странных подвалах. Забыла об этом, словно и не было такого в жизни» (76).

Однако полностью забыться не удалось. Тоня настолько срослась с бедой, что для чтения на сцене выбрала не излюбленное девицами счастливых времен «письмо Татьяны», а строки про «чудный сон», который предсказал пушкинской героине несчастную женскую судьбу. Прочитав его на своем первом балу, Тоня будто накликала на себя беду. Придавило ее рыцаря телеграфным столбом. Только память добрая осталась да украшения из цветной проволоки. Сам смастерил и подарил любимой перстень и браслет.

Пророческим оказался смысл и другой частушки тетки Алены.

Ее ни с того ни с сего вспомнила девочка, уезжая из Бабаедова. Голос Алены чудится юной девушке при отъезде из Минска:

Ходит по полю ворона,Ходит, озирается.Где-то счастье мое бродит,Мне не попадается… (8,84).

Кольцевая композиция произведения будто замыкает круг несчастий. Из беды не вырваться, антисказка никогда не станет сказкой.

Но Тонина доброта приручает людей. Когда уже пошел поезд, «метеором влетает на перрон Егорка… Он нагоняет вагон, бросает букет жасмина» (84) и кричит вдогонку, что ждет ее через два года в Минске.

В страшную годину Тоня подтвердила свое прозвище – «душа-девица» (80). У нее, действительно, живая, «истерзанная незатихающей болью» (80) душа. Благодаря ей она выдержала одно из самых значимых сказочных испытаний – испытание сном (беспамятством). (Пропп В.Я. Указ. соч. С. 80–82). Именно это испытание оказалось не по силам многим. Одни все позабыли, потому что устали страдать, другие – чтобы не мучили укоры совести. Страна превратилась в сплошное кладбище. А «нигде не растут так ошалело полынь да лебеда, как на заброшенных подворьях и на могилах. Недаром говорят в народе: «Что было, то быльем поросло!» (81).

Нравственная победа героини служит залогом того, что роду человеческому – жить и сказке народной – быть…

Часть I

Бабаедовский рай

Ни один человек не мог рассказать, как живётся душам, достойным обитать в небесном раю. А есть ли райские уголки на земле для еще живых? «Есть, но не про нашу честь!» «Но случается, кому-то повезёт». Они нежданно-негаданно окажутся в раю на нашей грешной земле. Случается!

Это было давно. Отца, первоклассного садовника, пригласил на работу пан Ростковский. На рассвете, когда пан ещё спал, отец осмотрел огромный сад. Бродил меж деревьев и цветников сада часа два. Вернулся в домик, где мы будем жить, и, радуясь, сказал:

– Анюта! Дети! Мы попали в рай на земле…

1

На рассвете из пятинедельного вояжа вернулся в свое имение хозяин, помещик Стефан Баранский. И не один. Пан Стефан и его гость сошли с добротной брички, и кучер, прозванный Коньком-горбунком, направил усталых лошадей к конюшне.

– Хорошо ли съездили, пан Стефан, добро ли гостилось? – спросил, устало улыбаясь, управляющий поместьем Николай Ивинский.

– Еще как…

Выкатилось весеннее солнышко, брызнуло розовым сполохом на аккуратно подстриженную бороду и на всю его подтянутую фигуру с выправкой в прошлом кадрового офицера.

– Письмо мое получил?

– Получил, пан Стефан.

– Все выполнил, как просил тебя?

– Все до кропли. Флигель не узнаете: капитальный ремонт, новая мебель. Уют и красота. И флигель, и беседка сияют, будто бриллианты в запустении сада.

– Запустению – конец. Привез специалиста, можно сказать, насильно забрал у графа Чапского. Он намерен свое поместье продать, с долгами расплатиться и укатить в Скандинавию, в сосновую избенку – замаливать свои грехи. Это Бернард Шунейко, садовник.

– А я подумал – художник или музыкант.

– А он, этот садовник, и то, и другое, только в своем деле. Я, как увидел, что он у графа Чапского натворил, обезумел.

– Ты, Николя, видел когда-нибудь черные розы? И никогда бы не увидел, не привези вот этого уникума. Ты видишь зеленый ящик? В нем корни черных роз. Распорядись, Николя, чтоб вещи пана Шунейко отнесли во флигель, а ящик – в беседку.

Пока мужчины вели беседу, их с интересом разглядывали из окна повариха Евдокия и Эвелина-дурочка, племянница помещика Баранского.

– Эвелинка! Сообрази, кто этот красавчик в бархатной толстовке, что приехал с хозяином?

– Можа, дохтур?

– Не-а, дохтуры очки на нос цепляют и бородатые, а етот… Тьфу на тебя, чуть яишню не спалила.

– Ой, мамочка! Хочу – скачу, хочу – не-е, горелица у кишине.

– Эвелина по-воробьиному поскакала, продолжая петь: «Хочу – скачу, хочу – не-е…» Евдокия замахнулась на Эвелину рушником:

– Уймись! Иди приглашай дядю Стефана и его гостя к завтраку.

– Ой, мамочка родная! Не пойду – осрамлюсь… – и Эвелина ускакала прочь из кухни.

– И за что Господь обидел это несчастное дите? – Евдокия перекрестила свой согрешивший рот, но тут же подумала: «И на что мне, Господь, два фунта голимого жира под бородою…»

– и вновь заговорила вслух:

– Ну вот же у Ивинского не наросло сало под бородой, у Стефана Баранского, может, какая где шишковина и наросла, дак не на виду, – она оглядела стол – все, вроде бы, ладно: красуется разваляй с налимом, скворчит яичница с ветчиной, на большом блюде отварная картошка, посыпанная укропом, малосольные огурцы под смородиновым листом, отварная телятина, нашпигованная чесноком. Батарея наливок и настоек, на какие была большим специалистом Евдокия, а уж о яблочном сидре и говорить не приходится: вкус, запах – не уступят шампанскому. Как она этак творит – секрет поварихи.