Александр Попов - На высоте поцелуя. Новеллы, миниатюры, фантазии Страница 4

И еще говорят, что после этого случая на Луне обнаружили воду объемом в одну слезу.

Пушкин что ли это сделал?

Место человеку не между дат. Он от поцелуя до поцелуя. Первый от мамы, последний от Земли.

В горсаду Пушкина соорудили памятник поцелую. Он из одной пары губ. Тот, кто такое выдумал, явно не целовался. Вот если бы он свое изваяние назвал «воздушным поцелуем», тогда другое дело, а так…

Пушкина дилетантство оскорбило. Александр Сергеевич опытным путем проверил, и не раз – поцелую требуется две пары губ. Всю ночь поэт думал, как наказать легкомысленного художника. Под утро не выдержал, позаимствовал алую краску у восхода и вывел свое хулиганское резюме: «Писькин дом».

Администрация парка забыла, что Пушкин забияка еще тот, и стерла слова великого поэта. Пушкинисты, естественно, в шоке. Как можно? Есть мнение! Лишить парк имени!

Говорят, бюст Пушкина после этого в парк Гагарина подался. И вроде бы Юра не против. А народу нашему палец в рот не клади, между собой он уже парк по-пушкински величает.

«С ним была плутовка такова»

Всякий раз он покупал плавленый сырок, разворачивал, затем ломал на мелкие части, тяжело вздыхал и удалялся. Когда любопытство перевалило через край, и состоялся этот диалог:

– Мужчина, зачем вы его ломаете?

– Я ищу ее поцелуй.

– Вы считаете, что она его в сыре спрятала?

– Могла. Она хитрая.

– А вы?

– А я ворона.

Переходы

В прежние времена «позолотить ручку» означало не монетку в ладонь сунуть, а поцелуй в ней оставить. Поцелуй в зажатой руке – клад, оберег от напастей. Потом право на поцелуй церковь присвоила себе. Людей вынудили ввиду отсутствия поцелуя брать в ладонь монетки. Возможно, с этого момента и возникла коррупция.

Инь и Ян

А был ли первый поцелуй? За последним дело не станет. А был ли первый поцелуй?

Всё было… И поцелуй первый был. Где впервые солнце взошло, там он и родился: из двух точек, что догадались на цыпочки встать.

Счастье случилось. И назвали то счастье – поцелуем.

А то, что люди забыли, как счастье зовут, означает – оно у них есть. Первое счастье – поцелуй, второе у каждого свое.

Чайная церемония

– Слушайте, так ничего не получится. Ну, сделайте же что-нибудь.

– Можно в грудь поцелую?

– Целуйте на здоровье, но извольте разговор вести.

Я приспустил ворот кофточки, приподнял чашечку ажурного лифчика, прихлебнул чаю и с наслаждением впился в ее взволнованную грудь.

– Знаете, думаю, без карамели обойдемся, чего зубы портить.

– Мне тоже поднадоела карамель эта чертова.

– Так пейте же, пейте свой чай, а то как-то зябко, остываю совсем.

Я начал неистово хлебать и страстно после каждого глотка целовать теплеющие груди.

– Вы сколько стаканов обычно пьете?

– Чего?

– Да чаю, Господи, чаю!

– А сколько положено?

– Два, дурачок, всего два для полноты ощущения.

Когда заканчивал второй, она пылала, как медный бабушкин самовар.

– Ну, довольно, милый, довольно.

– Почему, я бы еще с удовольствием…

– Сладкого много вредно, вы бы чем болтать, обдули меня со всех сторон, не то сгорю от поцелуев.

Я опустился на колени и стал обдувать пылающие груди. Дул до помутнения сознания, до слез из выпученных глаз.

– Поплачь еще, дурачок, поплачь…

Цыганское

Не знаю, откуда это во мне? Может, эхо донесло. Может, от сна костров досталось. Вначале были пальцы. Они подсказали глазам. А как глаза дали, так с тех пор и иду… До губ иду. Бог даст, может и дотянусь до царапинки царской на лице. Имя которой… Да думаю, вы и сами догадались. И на том спасибо.

Не знаю, откуда это во мне? Ветер знает, но в эту пору и он спит. Давайте и мы отправимся туда, за ним. А как солнышко поспевать начнет, глядишь, и приснится это имя.

Коржик

Однажды он догнал ее и огорошил:

– Вы в кафе не доели коржик?

– Я, а что?

– Не обидитесь, если возьму себе?

– Зачем вам обглоданный?

– На память о вас.

Вся ее жизнь состояла из поисков необычного. Работала она в цирке клоуном. Про цирковых знала от и до. А тут коржик. С него и начался гражданский брак.

Ему хотелось целовать ямочки на ключицах, клевать носом крошечные грудки, она противилась, убегала в ванную, выходила замотанной в простыни и мгновенно засыпала.

Однажды, не выдержав, отправился поговорить о гражданском браке с директором цирка.

– Ну что вы хотите, молодой человек, она у нас зацелована зрителями. Извините, на вас не остается. Наберитесь мужества, терпите до выходных.

А по выходным его губы были заняты важной работой. Он надувал шарики для ее выходов на арену, потом бездыханный до полуночи приходил в себя. Вот такие коржики в гражданском браке.

Перед вечерним представлением она забегала к нему, просила чего-нибудь нового, как малые дети вкусненькое просят. Он рассказывал о поцелуях голубей, о поцелуях чаек на лету, о засосах озерных уток.

– Скажи, бегемоты целуются?

Он не знал о бегемотах.

– Понимаешь, они похожи на нас неуклюжестью.

– Фу, какой глупый, фантазии ни на грош.

В цирк он не ходил из-за ревности, и еще там пахло по́том адского труда. В его учреждении благоухало бездельем и зевотой.

В один из выходных, не выдержав гражданского брака, воздушные шарики полопались. Он сидел на куцей табуретке, облепленный казенной резиной, и горько плакал.

– Какой ты неловкий, что скажу директору? Может, я их съела, да? Как по-твоему? Съела?

– Давай я буду твоим воздушным шариком.

– А не лопнешь от ревности?

– Постараюсь.

Она выходила на арену с единственным шариком, смешила публику, та захлебывалась от оваций и поцелуев. Его роль на арене была бессловесной, резиновой и глупой.

Однажды он достал коржик, тот, обглоданный, из целлофанового мешочка, посмотрел на него и всё понял.

Неизреченное

– У вас на лице рана.

– Нет, не рана, это губы мои…

Она работала у гостиницы. Каждый год за три. Мужики потрепали изрядно. В тридцать у баб лето пышет. Синяки, морщины да ссадины не украшения – нашивки за боевые заслуги.

У меня период такой шел, все отвернулись, а тепла хотелось, вот и снял ее на пару часов. Взял в номер вина, фруктов, шоколада. Разделась, легли, и заминка вышла. Привычка с поцелуя начинать подвела.

– Ты не знал, что мы не целуемся?

– Давай доплачу, у меня без поцелуя де́ла не будет.

– Если бы так… Целоваться я совсем не умею.

– Как не умеешь? Все умеют, а ты нет?

– А так, не целовалась никогда и не понимаю, зачем целоваться тем, чем ешь, пьешь, разговариваешь?

– Ну, ты даешь, я как-то не задумывался об этом.

– Если бы скинуть с себя годков пятнадцать…

– А ты сбрось их, окно пошире отворим, глядишь, и улетят. Между маркой и конвертом – и то поцелуй. А мы что с тобой, не люди?

– Странный ты, мужики так себя не ведут. Эх, была не была, чего деньгам зазря пропадать, учи!

И зубы мешали, и носы на бок сворачивало, и лбы поотшибали, а все-таки приладились, получаться что-то стало. Потом лежали бездыханные от неожиданной нежности.

– А когда ничего не было, что было?

– Был поцелуй.

– А потом?

– Потом целое раскололось на части.

– А «был»?

– «Был» обернулся в бал.

– Чего бал?

– Поцелуев.

– Ты не будешь смеяться, если я тебе что-то скажу? Понимаешь, оказывается, у губ лучшее слово – не «любовь».

В магазине

Его выбор был слишком странным, чтобы не заметить. Пачка самых крепких папирос и тюбик горчицы.

Однажды он припозднился, начал в дверь тарабанить, я было уже домой собралась.

– Откройте немедленно, мне надо.

– Скажите зачем, открою.

– Мне от ее поцелуев горько.

– А папиросы с горчицей причем?

– Пусть и ей горько будет.

Открыла, куда деваться, товар подала. Ясности захотелось.

– Извините, но я ничего не поняла.

– А чего тут понимать, разводимся каждое утро, вечером мириться тянет.

– А горчица зачем вам?

– «Горько» кричать некому.

Руки

Начинается он с креста,

заканчивается двуязычием.

Трубки, провода убрали. Однако сердце старика продолжало работать. Потом от аппарата отключили и старуху. И ее сердце не останавливалось. Потушили свет, вышли. Какое-то время спустя заглянули – не дышат старики, а сердца их бьются.

– Разве так бывает?

– Руки разнимите им.

– Тут какой-то листок выпал.

– Он просит ее руку к губам своим поднести.

Поднесли. И вдруг стало так тихо, что все услышали, как уходит жизнь из рук, которые всю жизнь были вместе.

Рана

Мне в ту пору лет тринадцать-четырнадцать ёкнуло, ей раза в два больше. Она доводилась подругой родственницы моей матери. В те времена душ в квартире – роскошь. Вот она и ходила к нам мыться. В общественной бане на поселке не протолкнуться, мат-перемат да пьяные разборки.