Елена Федорова - Башмачник по имени Время (сборник) Страница 4

Она закрыла глаза, подумав:

– Желаю верить в это, но боюсь, что все будет по-иному.

Зажглось табло: «Застегните привязные ремни». Самолет пошел на посадку.

– Надеюсь, вы не будете возражать, если я увезу вас в свою холостяцкую берлогу прямо из аэропорта, – сказал Евгений. Настя хотела возразить. Не успела. Он улыбнулся, заговорил скороговоркой:

– Вам у меня понравится. Очень-очень понравится, потому что мой дом стоит на берегу озера, в котором отражается белоснежная луна. А на берегу растет ива, сплетенные ветви которой похожи на силуэты юноши и девушки, стоящих друг против друга. Он чуть выше. Ему нравится целовать ее в горячий лоб. Ему нравится называть ее Еленой. А ей его – Иванушкой. Их тайну знают двое… Мы с тобою, милая Настенька.

Вздохнул. Поцеловал ее в лоб. Отстранился. Закрыл глаза. Прошептал:

– Все будет так, как я задумал. Все будет так, как мы захотим. Веришь?

– Да, – отозвалась она. – Все будет так, как мы намечтали… Удивительное слово «мы» разлилось по телу солнечным теплом. И подумалось:

– Все будет так, как угодно Всевышнему…

– Все будет именно так…

Эхо заката

В нас царствовала вечность, в нас был короткий час,И утро вырастало для нас, для нас, для нас.

Маруся сидела на парапете и смотрела, как закатное солнце медленно погружается в морскую пучину. Как темнеет бирюзовая вода. Как разбегаются в разные стороны волны. Каждый вечер они приобретали новые оттенки: то багряные, то розоватые, то оранжевые. Каждый новый закат был особенным. Поэтому Маруся не могла пропустить ни один закат. Она прибегала к морю, усаживалась на парапет, нагретый солнцем, и замирала, чуть подавшись вперед.

Маруся знала, что после того, как солнечный диск уйдет под воду, на набережной появится человек. Нет, вначале появится его тень. Длинная, расплывчатая тень. Потом послышатся торопливые шаги. И только после этого появится силуэт высокого человека. Заметив Марусю, сидящую на парапете, человек замедлит шаг. Он остановится на почтительном расстоянии, чтобы она не смогла разглядеть его лица, и скажет:

– Добрый вечер, Руся!

– Привет, – отзовется она, не поворачивая головы. – Сегодня был удивительный, неповторимый закат. Жаль, что вы его не видели.

– Жаль, – вздохнет он. – Жаль…

Они немного помолчат. Маруся будет смотреть на море и ждать, когда он вновь заговорит. Когда поведает ей о своей прошлой, прошедшей за день жизни. Она будет внимательно слушать его сбивчивую речь, его не совсем понятные слова, чтобы потом, когда он, произнеся свой монолог, удалится, размышлять надо всем услышанным…

Маруся улыбнулась:

– А что, если сегодня пойти навстречу моему таинственному собеседнику? Нет. Я лучше спрячусь. Спрыгну вниз с парапета. Интересно, что он скажет? Заметит ли он мое отсутствие?

Маруся огляделась. Вокруг не было ни души. Она спрыгнула вниз на песок. Прошлась вдоль парапета к тому месту, где обычно останавливался ее таинственный собеседник. Скрестила на груди руки. Замерла в ожидании. Вскоре послышались торопливые шаги. Маруся приподнялась на цыпочки, чтобы разглядеть человека, который должен был остановиться напротив. А он не остановился, не замедлил шаг, он побежал вперед. Побежал туда, где должна была сидеть она, Маруся. Впервые за месяц их странного общения, ее не было на месте.

– Где вы, Руся? – растерянно воскликнул он, озираясь по сторонам. Она не ответила, спряталась в тень. Он сел на парапет спиной к морю, обхватил голову руками, спросил:

– Почему, почему я о ней ничего не узнал? – и сам себе ответил. – Потому что вы – эгоист, господин Рудин. Вы придумали себе роль загадочного, таинственного собеседника. Вы читали монологи из своих спектаклей. Читали плохо. А Руся вам верила. Она вслушивалась в ваши слова, сопереживала вам. Если бы она знала, что это не ваши слова, она бы сказала вам, что вы – плохой актер. Да, да, вы, Станислав Рудин, заигрались и забыли, какой вы есть на самом деле. Кто вы, Рудин?

– Кто вы сегодня, господин Рудин? – спросила Маруся. Он обернулся. Ее вопрос застал его врасплох. Он не ожидал ее увидеть. Уже не ждал. Разговорился, разоткровенничался, и вот… Маруся стояла на песке в двух шагах от него. Их разделял невысокий парапет. Перемахнуть через него, и…

– Добрый вечер, Руся, – сказал Рудин, оставшись на месте. Ему показалось, что он на сцене, а она в зрительном зале.

– Пусть пока все останется так, как есть, – подумал он. – Я еще не готов быть самим собой. Еще не время, хотя…

Рудин пригляделся к Марусе. Короткая мальчишеская стрижка. Широкая рубаха навыпуск. Широкие брюки. В темноте цвет глаз не разобрать. Смотрит с усмешкой, изучает. Неожиданно для себя Рудин понял, что она не ребенок, как ему почудилось в их первую встречу. Она, скорее, дама без возраста. Не дама, барышня. Это старинное слово, пришедшее на ум, развеселило Рудина. Он вспомнил, как увидев ее, сидящую на парапете, замер в нерешительности и сдавленным, чужим голосом проговорил:

– Добрый вечер. Не помешаю?

– Нет, – ответила она, глядя на море.

– Закатом любуетесь? – спросил он, желая привлечь ее внимание.

– Не любуюсь, восторгаюсь, – ответила она с придыханием. Чуть подалась вперед, словно желая слиться с морем, с закатным солнцем. Прошептала:

Вос-тор-га-юсь…

Вот тогда-то он и подумал, что она – ребенок. Разве может взрослый человек восторгаться закатом? Есть ли у него на это силы? Выкроит ли он для подобных восторгов время? До этого ли ему, когда вокруг сто-о-о-лько забот и проблем?

Он, Станислав Рудин, не в счет. Он приходит сюда на набережную, чтобы репетировать. Ему нужно отрабатывать голос. Нужно затвердить роль. И очень хороню, что появился зритель.

– Как ваше имя? – спросил Рудин, приняв театральную позу. Хотя этого не требовалось. Девушка, сидящая на парапете, не обращала на него никакого внимания. Она смотрела вдаль. Но на вопрос его ответила. Рудину показалось, что она улыбается, произнося свое имя.

– Меня зовут Ма-ру-ся.

– Красивое у вас имя. Редкое. Ру-ся, – сказал он, не расслышав его полностью.

– Редкое, – повторила она. – Редкое, как эхо заката.

– Эхо заката. Я впервые слышу такое странное словосочетание, – проговорил Рудин. – Как вам в голову такое пришло: эхо заката?

– Не мне, – сказала она. – Природе. А я однажды услышала и с тех пор… – она звонко рассмеялась, выкрикнула в пространство:

– С тех пор я слушаю его каждый ве-е-е-чер…

– Каждый, каждый, кажд-ы-ы-ы-й.

– Ве-е-е-е-чер, – послышалось в ответ.

А через минутную паузу, вздохом из небытия, из ночной тьмы:

– Вас встречаю я…

Рудин растерянно оглянулся. Набережная была пуста.

– Кто мог сказать эти слова? Неужели они долетели с другой стороны причала? – подумал он.

– Удивительное явление – эхо заката, не так ли? – спросила Маруся, повернув голову.

– Да, – ответил Рудин, сделав шаг в тень. Ему не хотелось, чтобы эта девочка разглядела его лицо. Его растерянное лицо. И он, Рудин, не станет ее разглядывать. Она – зритель, а он…

Он что-то ей тогда сказал и ушел торопливой походкой. Ушел, чтобы вновь вернуться на закате нового дня. Чтобы потом возвращаться сюда каждый вечер…

Рудин не заметил, как прошел месяц. Как простая прихоть, шалость, превратилась в жизненно важную потребность. Ему нужно было видеть темный силуэт девочки, сидящей на парапете. Нужно было слышать несколько ничего не значащих фраз. Нужно было проговорить театральные монологи, в которые он незаметно для себя стал вплетать свои слова, рассказывающие об истинных чувствах. О его чувствах и переживаниях. В напряженном молчании Руси он стал угадывать одобрение или упрек. Но ни разу он не уловил безразличия. Рудину стало казаться, что между ним и Русей возникла прочная связь, которую никто никогда разорвать не сможет.

Он несколько раз порывался приблизиться к Русе, но почему-то робел. В последний момент решимость покидала его. Он отступал в тень. Убегал, чтобы потом мучительно ждать новой встречи. Вот и сейчас он не решается спрыгнуть вниз, на песок, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Он возвышается над ней. Это помогает ему скрыть смятение. Ее вопрос: «Кто вы сегодня, господин Рудин?» висит между ними маятником, отмеряющим вечность.

Рудин не знает, что ответить. Во всем его облике читается растерянность. Чувствуя это, Руся молчит. Во всем ее облике читается снисхождение, сочувствие, сожаление…

– Закат был сегодня бледно-сиреневым, – говорит она нараспев. Говорит, чтобы разрушить стену неловкого молчания. Чтобы вернуть Рудина в привычное, выстроенное им самим русло их вечерних свиданий. Ей грустно от того, что он такой запрограммированный человек. Ей жаль, что он так мелок, так ничтожно мал в своем величии, в своем возвышении над ней, что нет сил смотреть на его лицо. Хорошо, что в темноте она видит только очертания. Ей этого довольно. Она поворачивается спиной к Рудину, идет к морю и, неожиданно для себя, выкрикивает: