Александр Беляев - Погоня за двойником. Хроники затомиса Страница 4

– Кстати, – спросил Андрей, пряча глаза, – ты с ней случайно не познакомилась? Не знаешь, как она, где она?

– Не знаю, – ответила мама раздраженно, – и знать не хочу! Появлялась она здесь пару раз, когда это несчастье с тобой приключилось – рыдала, руки заламывал, причитала, что это она во всем виновата – такая актриса! А потом пропала, и даже телефон дать не удосужилась. Ты из-за нее совсем голову потерял – может и действительно все из-за этого произошло, ты ведь такой был впечатлительный! Да только недостойна она была твоей любви, она тебя предала, как несчастье случилось – сразу в кусты! Знаю я таких дамочек, любительниц молоденьких – самая настоящая хищница!

– Ладно, не будем о ней, – сказал Андрей. Детали его романа с Лианой одна за другой вспыхивали в его памяти, и говорить об этом с мамой ему не хотелось.

– Кстати, – сказала мама, – зачем ты в этот Переславль потащился? Зимой, тем более.

– В какой Переславль? – Удивился Андрей. – Он уже хорошо помнил, как за три месяца до печальных событий ездил в Переславль, чтобы пообщаться с Синь камнем, но точно знал, что маме об этом не сообщал, да и вообще, об этом не знала ни одна живая душа.

– Как в какой? Ты что, не помнишь? Тебя там и нашли. На берегу Плещеева озера, рядом с большим валуном лежал. Уж, как насмерть не замерз, не ясно. Сколько ты на снегу пролежал, пока тебя обнаружили – одному Богу известно….

– Ты ничего не путаешь? – Испуганно спросил Андрей. – Меня же должны были на лавочке во дворе на Сретенке найти! Именно там я отключился, да и было это в середине мая…. – Андрей закусил язык: рассказывать маме при каких обстоятельствах он оказался на Сретенке вряд ли можно было назвать удачной мыслью.

Мама посмотрела на Андрея с сочувствием.

– Ну, что ты, сынок, не волнуйся, наверное у тебя еще не вся последовательность событий восстановилась, и что-то перепуталось. В Переславле тебя нашли, вернее недалеко от города, зимой….

– Ладно, – вынужден был свернуть разговор Андрей, – наверное действительно несколько перепуталось. Я ведь оклемался-то всего как часа три назад.

Вскоре пришла медсестра и попросила маму закончить свидание с сыном, поскольку он еще очень слаб и слишком продолжительная беседа может ему повредить. Тем не менее, когда мама ушла, она занялась с Андреем ходьбой, и в конце занятий он, хоть и безумно устал, но довольно сносно передвигался по палате.

– Прекрасно, – сказал Анатолий Яковлевич, который еще раз навестил Андрея в конце рабочего дня, – думаю, через пару дней можно будет переводиться в общую палату. Пообщаться с другими больными вам будет очень полезно – так вы быстрее восстановитесь, к тому же войдете в курс событий, что на белом свете произошло за эти десять лет. Между прочим, в нашей стране тоже немало всякого случилось, и похоже мы стоим на пороге больших перемен, хоть после стольких лет застоя в это трудно поверить. – Затем доктор ушел, распорядившись, чтобы дежурная медсестра сделала Андрею на ночь укол снотворного, поскольку самостоятельно в ближайшее время спать он наверняка не сможет, а организм все равно нуждается в отдыхе. Вскоре ушла и медсестра, а Андрей остался наедине с обрушившимся на него потоком воспоминаний, и с несколькими загадками, которые в картину этих воспоминаний явно не вписывались.

Последующие дни в больнице были для Андрея днями переоткрытия мира. Через пару дней, убедившись, что он быстро идет на поправку, Анатолий Яковлевич перевел его в кризисное отделение на долечивание. Кризисное отделение было элитным в больнице, с палатами не более, чем на 2—3 человека, хорошим питанием и спокойной общей атмосферой. На самом деле под этим ничего не значащим названием скрывался психоневрологический профиль стационара, там лежали больные с явными психическими отклонениями, правда тяжелой психиатрической патологии, наподобие шизофрении и МДП там не было. Потому-то Андрей не встретил там ни Наполеонов, ни Достоевских ни Гагариных. Отделение скорее напоминало клинику неврозов в миниатюре, лежали там в основном невротики с различными депрессивными синдромами, а так же привилегированные алкоголики и наркоманы, прошедшие в других специализированных больницах курс интенсивной терапии, и поступившие сюда на долечивание. Так что контингент отделения в основном страдал неглубокими психоневрологическими отклонениями, и нуждался, по большей части, в психологическом и физическом покое. Атмосфера в силу этой специфики поддерживалась здесь максимально спокойная, комфортная, и никакого особого лечения, помимо физкультуры, гипноза, электросна, бесед с психологом, а так же легких транквилизаторов и снотворных, там не проводилось.

Соседи по палате достались Андрею вполне интеллигентные: непризнанный художник авангардист Коля, и редактор поэтического сборника «День поэзии» Дмитрий Палыч – оба алкоголика, прошедшие курс детоксикации в наркологическом диспансере, и поступившие сюда на курс реабилитации. Андрей быстро возвращался к своему прежнему, долетаргическому состоянию: набирал прежний вес, кожа обретала нормальный цвет и тургор, и один за другим восстанавливались его провалы в памяти; оставались только некоторые нестыковки событий, которые его по-прежнему беспокоили. Так в его сознании твердо держалась уверенность, что в летаргию он впал в конце мая 75 года, после злосчастной попытки убить Туранцеву, получившую лабораторию вместо Лианы. События эти он очень хорошо помнил, а из истории болезни и рассказов мамы следовало, что его нашли на берегу Плещеева озера в конце февраля – и куда делись эти три месяца его полноценной жизни, было также совершенно не ясно. Так же существовал провал его жизни в Трускавце: из него он помнил только тот момент, который яркой картинкой стоял у него перед глазами после возвращения в сознание, и как выяснилось из беседы с мамой, этого события в действительности вообще не было. И еще одному своему чувству он не мог найти объяснения: это странная уверенность, что в течение 10 лет его летаргического сна, он жил в каком-то другом мире, но припомнить что-нибудь конкретное из этой жизни ему никак не удавалось.

Соседи Андрея по палате быстро ввели его в курс политических событий минувшего десятилетия: о последних годах застоя, Афганской войне, смерти Брежнева, «пятилетке пышных похорон», о том, как товарищ Черненко выполнял обязанности генерального секретаря КПСС не приходя в сознание. О перестройке, гласности и о том, что прекращены гонения на церковь и прочие религии и секты. Последнее особенно удивило и обрадовало Андрея, поскольку непосредственно касалось его главного увлечения в жизни, хотя каких-то особых гонений, помимо разгона группы Балашова он на себе не испытывал и в годы застоя.

Художник авангардист Коля, примерно одного с Андреем возраста (правда тот по-прежнему никак не мог отделаться от привычного самоощущения себя в ранге двадцатилетнего), был типичным представителем богемы: с бородой и длинными засаленными волосами. Коля повсюду демонстрировал свое воинствующее православие, и тот факт, что теперь можно спокойно ходить в церковь, не опасаясь каких-то гонений, и открыто говорить о своих убеждениях, и свободно писать картины религиозного содержания, его, в какой-то степени, даже деморализовал. Он привык считать себя чуть ли не мучеником за веру и искусство, и приписывал факт своего непризнания исключительно проискам советской власти. Теперь же, когда диссиденство расцвело пышным цветом, он был несколько растерян, и утверждал, что все эти игры в демократию и гласность быстро закончатся, и все вернется в свое прежнее ненавистное совковое русло, которое, как Андрею показалось, было ему гораздо милее, нынешнего «вольного ветра перемен».

Сорокалетний Дмитрий Палыч напротив, представлял из себя типичного советского конформиста, не верящего ни в Бога, ни в коммунизм, который, тем не менее, как понял Андрей, на своем посту редактора поэтического журнала добросовестно проводил линию партии в советскую поэзию, борясь в том числе и с религиозным мракобесием. Теперь же, когда была получена соответствующая директива, он собирался открыть в своем журнале раздел «Современные поэты-мистики». Андрей, заинтересовавшийся этим фактом, рассказал Дмитрию Палычу о своем тайном увлечении мистической поэзией, и прочитал несколько соответствующих своих стихотворений. По его реакции, Андрей понял, что в стихи редактор особенно не врубился, но тем не менее сказал, что тот неплохо владеет версификациями, стихи густо замешаны, и что хотя раньше об их публикации не могло быть и речи, то теперь, напротив, такие ребята ему нужны для нового раздела, и когда они выпишутся, он с удовольствием примет Андрея у себя в редакции, и наверняка что-то отберет для публикации. В подтверждение серьезности своих намерений он дал Андрею домашний телефон.