Анри Коломон - Черный кабриолет, или кабриолет без дверцы. Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази» Страница 4

Представший перед ними дом, при свете луны казался пустым и заброшенным, но это нисколько не остановило тех людей от намерений войти.

Внутри здания недостатка в неярком ровном свете свечей не наблюдалось, так же как не было недостатка и в темных шторах, наглухо задрапировавших все окна.

Вошедшие стряхнули со своих плащей влагу от дождя и не снимая своей грязной обуви прошли наверх. Входя в ярко освещенную комнату, низкий коренастый человек характерного китайского происхождения снял с головы шляпу, оголив еще небольшую лысину.

Сидевший перед ними вразвалочку на глубоком кресле мужчина в черном костюме с жесткими острыми чертами лица, перевел взгляд с китайца и его традиционной восточной учтивости на небритого здоровяка Дармаглота, никогда учтивостью не страдавшего.

Перед ними сидел Картуш, хотя сказать просто Картуш, и не сказать сам Картуш, было бы большой несправедливостью по отношению к той легендарной личности, какую он собой являл; уже в свои теперешние двадцать пять лет, прочно усевшийся на шаткий трон главы преступного мира воров и грабителей Парижа.

При чем он был непросто незаурядным матерым преступником, умеющим удержать у себя в подчинении, но он и умел наводить знакомства с власть придержащими мира сего, обретать в них друзей и верных помощников, все более тесно связываясь с высшими кругами общества. Вот быть может почему казнен был Картуш в год смерти Людовика ХIV, после смерти которого в эшелонах власти произошли большие перестановки.

Неизвестно как выбравшись наверх по неиерархической лестнице преступного мира, Картуш умело управлял своими подданными, теми невидимыми механизмами, которые он умело запускал в ход, вследствие чего раскинул по всему подвластному ему городу свои сети, в которые с каждым годом налавливалось все больше и больше доходов.

Несомненно Картуш был человеком с выдающимися организаторскими способностями. Родись он столетием позже, кто знает как бы проявился его гений и каких бы высот он достиг, но это время воспитало его бессовестным малым, подлецом до корней волос, обладателем в совершенстве всех низких человеческих пороков, имевший на своем счету и много практики, начиная от разврата и кончая убийствами. Не собираясь перечислять далее все презренные недостатки и пороки (а их у него было сильно много, если не сказать все), скажем лишь, что вместе с отрицательными, как и во всякой другой человеческой душе, у него имелись и положительные черты, как например в особенности романтические, отчего после казни на Гревской площади его кличка, превратившаяся в легендарное имя никогда не забывалась во Франции.

Изредка, с большим для себя риском, человек со дна, бывал на различных балах, особенно предпочитая маскарады, когда можно себя совершенно скрыть. И для этого требовалась не только роскошная карета со слугой и щегольский костюм, но и изысканность манер… Поэтому, если мысленно начать составлять символический образ: невинность доверяется коварству, то для сей умозрительной картины лучше всего подошел бы олицетворявший собой коварство Картуш, стоящий на приступке экипажа своей новой знакомой и ведущий с ней интимные доверительные беседы.

В своей повседневной деловой жизни манеры Картуша порой и кишели и вульгарным и отталкивающим, но при общении с представителями низов это только шло на пользу, а на людей, к таковым не относящимся, поразительно действовала его живая натура, подкрепленная интересной оборотистостью речи и резким голосом, во многом действующим на психику простого человеческого материала, с которым ему постоянно приходилось работать.

– О, Шеф! – поприветствовал Дармаглот, так как и этот возглас можно было считать крайней степенью вежливости этого простого и неприметного грубого человека. Китаец второй раз удовольствовал сидящего в кресле Картуша легким кивком головы. Говоря со страшным трудом и не менее страшным акцентом на певучий манер, он все же говорил вполне сносно, хотя предпочитал там где можно вообще не говорить, обретая восточную философскую мудрость, заключающуюся в молчании.. – Почему бросили экипаж?? – Шеф, мы кровью искупим, – проговорил Дармаглот с простой интонацией, заранее заготовленную фразу, как если бы сказал: «Просто было много фараонов…»

Чтобы не допустить того, чтобы Картуш вспылил, вошедшие состроили на своих лицах лицемерные выражения страха. Провал был действительно не шуточным.

– … И вы искупите! Вы искупите!

– В той партии был чудный опий?

– Шеф, мы еле сами ноги унесли, – взмолился китаец, молитвенно сложив руки, – Мы не виноваты…

– А кто виноват, я говорил вам менять маршруты и больше у того фонаря не заворачивать?… И сколько я должен купцу за груз, да и за транспорт?

– О, шеф, – вступился Дармаглот, – Лучше о деньгах забудь, не трави душу ни себе, ни людям.

– А ты, что скажешь? – обратился Картуш к китайцу.

– Я думаю, замнем это дело.

– Замну и взыщу, и не забуду как вы меня ни слова не говоря бросили…

– Ты сам не маленький, как тебя за ручку выводить?

– Ха! Просыпаюсь, головой чуть не проломил стенку, ничего не понимаю, никого нет. Хватаю мешочки, сваливаю. Ну, какого? Предводитель вам на что? Как дурак с мешочками бегал, – возмущался уже серьезно Картуш.

– И от кого вы бежали? При чем самым наипозорнейшим образом! Парень так помог хорошо.

– …Глянь! – указал Саидке на диван, который Картушу помог раздвинуть Дармаглот.

Переглянувшись они перевели взгляд с груза в полной целостности и сохранности лежащего перед ними, уставились на своего шефа.

– ??

– Я думаю что это любезный подарок предводителя (в данном случае имелся ввиду министр полиции), так что лазутчика следует убрать, и этим следует заняться тебе Саидка, поупражняйся на нем немного смертным боем.

– Где он есть? – спросил Саидка посуровевшим тоном.

– В яме, я назначу время потом. Сейчас есть дела поважнее. Есть на примете хороший особнячок, – делился своими планами вслух Картуш. – Четыре тысячи просят, в хорошем месте. Прейскурант будет. Карконта за него кругляк обещала.

– Прейскурант – это клиенты?

– Это проценты… « Какой у меня сброд разноликий».

– … Э, стоп друзья! Диван в зубы и вперед, можно с песней.

Провинившиеся схватили ухабистый диван, и насаживаясь, понесли его вниз, как выразился Картуш «меблировать» храм любви.

Вытащив диван во двор двое несущих попятились к конюшням, что находились поблизости. Опускать не разрешалось и посему им пришлось ждать, когда Картуш преспокойно выведет на середину двора рыдван и откроет вместе с дверцей часть самоотдвигающейся стенки в корпусе.

«Упаковавшись», рыдван тронулся в совсем другую сторону, чем ожидалось. Они проехали узкий проход между боковой стеной дома и сараями, прижатыми к внешней стене, и далее углубились в обширное газонное пространство, к тому месту, где стены сходились к неприметным на первый взгляд воротцам, за которыми тянулся узкий проход, выполненный двумя параллельными друг другу стенами той же блочной конструкции, и дорогой, зажатой этими стенами до самых следующих ворот.

За всеми этими сооружениями, как дряблой паутиной окутавшими всю эту забытую местность, далее шел старинный запущенный сад, через который пробраться на дорогу было весьма трудно, но достигнув цели поехали в большой Париж, успев попасть туда еще до закрытия застав.

По пути им предстояло еще заехать к домику художника, где взять рулон бумаги, а также заехать по пути еще в одно место – освободиться от дивана, далее безостановочно направившись в кафе де Пари.

А в это время: во дворце министерства полиции, в своем рабочем кабинете граф д`Аржансон принимал у себя лейтенанта полиции Зэрука, того самого, который принял Франсуа и Рено – за бандитов Картуша, и даже за него самого.

И застаем мы их в то самое время, когда они оба что-то пишут. Лейтенант Зэрук давал подробнейшие письменные показания обо всем что произошло в ту злосчастную ночь, описывал приметы людей, собирал в памяти все, что могло считаться важным и полезным. Министр же полиции тоже писал, но уже свои выводы, в папке по делу Картуша и его банды.

Когда Зэрук кончил писать и подал свои показания, граф д`Аржансон, не читая вложил исписанный листок в папку, которую сразу же захлопнул. Необходимости ознакомиться с показаниями не было, так как слышал уже исповедь опростоволосившегося лейтенанта.

– И все же как вы так могли ударить лицом, как говориться: в грязь, в обоих смыслах, месье Зэрук?