Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…» Страница 40

– Отойди, – Марина попыталась оттеснить Олега. Он не двинулся с места.

– Марина, пожалуйста, успокойся, он уходит. Да уйдешь уже ты, в конце концов, или нет?!

Они стояли лицом к лицу, Володя и Олег. Марина вцепилась в руку Калугина и смотрела на Вовку. Она плакала, ей было жаль его, жаль себя и Машку, вместе с ним навсегда уходила их любовь, которой не было. Она физически чувствовала, как что-то обрывается внутри.

– Лукьяненко, что ты наделал? Гад! От тебя одна боль! Убирайтесь оба! О-оба-а! Олег, пусти меня! Да пусти же!

– Не пущу!

Олег крепко держал вырывающуюся Маринку.

Вовчик открыл дверь, сделал шаг за порог.

– Вовка, подожди! Подожди! – Марина рвалась к нему.

– Да иди ты уже! – кричал Олег, сдерживая вырывающуюся Маринку.

Лукьяненко медленно сделал второй шаг, третий и начал быстро спускаться по лестнице. С нижнего этажа до Марины донеслось истеричное, нарочито беспечное, отчаянное Вовкино:

– Целую ваши деньги!

Марина затихла, слушая его удаляющиеся шаги. Олег отпустил ее. Она стояла у открытой двери, опершись о косяк, кусая губы.

– Пошли в дом, – Олег мягко обнял ее за плечи, – все, лапочка, все, не надо. Завтра ты осознаешь все, и станет легче.

– Ты откуда знаешь? – еле прошептала Марина.

– Знаю, – так же тихо ответил он. – Я знаю, – твердо повторил Олег.

Марина закрыла дверь и прошла на кухню. Налила полстакана водки и выпила залпом.

– Э, э, девочка! Давай-ка будем закусывать! – Олег отрезал колбасы и сделал бутерброд. – Ешь! Жуй, кому говорят!

Марина автоматически жевала, прислушиваясь к горячо разливающейся в желудке волне. Хмель ударил в голову, и внутреннее напряжение постепенно исчезало, ноги обмякли, все мысли улетучились. «Как легко! Хорошо как и просто стало. И совсем даже водка не зло. Во всяком случае, дешевле американских психологов. А причем здесь психологи? И вообще, зачем они нужны? Тем более, американские…»

– Олег, налей мне еще.

– Может, не надо?

– Ой, слушай, давай сам «не надо». И перестань меня опекать.

– Я только начал. Болеть ведь завтра будешь.

– Завтра и полечусь.

Олег не отходил от нее весь вечер. Она то плакала, то смеялась, вспоминая что-то, потом затихала надолго, то вдруг начинала рыдать, куря сигареты одну за другой. Олег немного побренчал на гитаре. Уложив свою внезапную, бесчувственную женщину, он убрал со стола, проветрил кухню и вымыл посуду. Потом он долго курил у окна, не думая ни о чем, как должное принимая все происходящее с ним. Марина в розовом, с синими пионами, шелковом халатике лежала рядом с Машкой, свернувшись калачиком и поджав колени к подбородку. «Поза эмбриона. Ищет защиты». Олег, замерев, стоял и смотрел на невесть откуда свалившихся на него женщин. «Странно, теперь это мои девочки… А раз мои, значит, больше ничьи».

***

Утром Марина не смогла встать. Голова разрывалась от жуткой боли. Запах вареного кофе вплыл в комнату.

– Я тебе кофе сварил. Доброе утро, лапушка!

– О-ой, нет, Олег. Только не кофе, не сейчас. Плохо как… Принеси тазик, меня сейчас вырвет…

– Я уже принес, еще с вечера. У кровати стоит.

Марина резко склонилась к полу. Калугин тихонько вернулся на кухню. Он достал из холодильника водку и налил стопочку. Приготовил кефир и еще, на всякий случай, пива. Ну что-то же из всего этого изобилия Мариша выберет. Вернувшись в спальню, Олег увидел безликую, совершенно никакую Маринку. Бледная, с черными кругами под глазами, пересохшими губами, она лежала, натянув одеяло на нос.

– Я страшная, не смотри на меня.

– Не смотрю. Я тебе попить принес, что будешь?

– Воду. Не могу ничего.

– Мариша, по правилам, надо немного водки выпить.

– Это опохмел. Я никогда не похмеляюсь.

– А зря. Организму легче будет. Послушай бывалого.

– Олежа, не могу, правда.

– Надо через силу. Ну, давай!

– Давай кефира, что ли…

Марина сделала несколько глотков.

– Маша спит еще?

– Да, спит. Я Милке позвонил, сказал, что ты не выйдешь сегодня.

– А что ты сказал, почему не выйду?

– Правду сказал, что набухАлась вчера.

– Бли-ин, зачем? Стыдоба…

– Нормуль, она не удивилась, баба ушлая, спросила, не вмести ли пили, раз я звоню.

– И что ты сказал?

– Правду сказал. Что вместе.

– А она?

– Сказала: ну вы даете.

– А ты?

– Поржали малость, то-се. Да нормально все, что ты как маленькая?

– Бли-ин… Раз Милка знает, значит, и Славик, и Ирочка твоя.

– Да тебе-то что? Знают, и ладно. Слушай, я за своими шмотками сгоняю, полежишь одна? Я быстро!

– Ладно, давай. Только недолго, а то Машка проснется, а я даже накормить ее не смогу.

– Хорошо! Я пошел. Я мигом!

Кефир пошел следом за вчерашними закусками. Маринку полоскало беспрерывно. После каждого приступа она через силу пила простую воду и думала о том, что ее новая жизнь началась с тяжелого похмелья. «Надо курить бросать, как кошки во рту ночевали…» При воспоминаниях о сигарете Марину снова начало рвать. Дочка проснулась часам к одиннадцати, когда Марина уже могла более-менее дойти до кухни.

– Мама болить?

– Да, Машуня, мама болеет, головка бо-бо.

Марина сварила кашу, стараясь не вдыхать запах приготовленной еды. Ее мутило. Олег пришел к обеду.

– Что так долго?

– Скучала?

– Тяжко. И мать не вызвать. Убьет, если увидит меня такой и мужика чужого.

– Не надо вызывать никого, справимся. Я на Болотный ездил.

Марина промолчала.

– Слышишь?

– Слышу, не глухая. Мне спросить, зачем?

– Я с Татьяной объяснялся. Сказал, что мы расстаемся и что у меня другая женщина.

– Ты смелый. А она?

– Она плакала.

– Как вчера Вовчик…

– Так, все! Забыли! Танчики, Вовчики! Все! Я рассол принес, на, пей!

Марина с жадностью выпила стакан капустного рассола.

– Может, пивка?

– Не-ет… я завязала…

Олег рассмеялся.

– Надолго?

– Думаю, до завтра.

Но уже на вечерней трапезе золотилось холодное пиво и серебрилась ледяная водочка.

Родители Марины узнали об Олеге через неделю. Иван Иванович к Володе не относился никак, Тамарочка же любила его и жалела, считая, что с бабой ему не повезло.

– Вот растыка! Взять Вовку выгнать! Это ж какая дура-то!

– Мать, не паникуй, ты же не знаешь, как там у них все.

– Да как же не знаю! Ты, дурак старый, не лезь, раз не понимаешь! Она во всем виновата, твоя порода, бардашная! Такого парня выгнать! Умный, красивый, мать порядошна!

– Так пил же он.

– И что? Ты будто не пил! Я же терплю!

– Ты же нового не знаешь, не видела, а говоришь. Давай поглядим, познакомимся, потом будем выводы делать.

– Да на хера мне на него смотреть! Не отрез ситца. Кобель очередной!

– Тамара, ты не права.

– Ты зато всегда прав.

Олега приняли прохладно. Серьезным выбором не считали.

– Слушай, мать, на расп… дяя похож Маринкин хахаль. Патлатый, серьга в ухе, штаны широкие, раздолбай какой-то!

– Ха! А что я тебе говорила! Я еще не видела, а сразу сказала: кобель!

– Несерьезный он какой-то, разгильдяй. Работы нормальной нет, какими-то баночками торгует.

– А че им! Водку-то жрать серьезность не нужна. Ой, беда-а, бедный ребенок! Надо Машку утаскивать из этого притона!

– Тамара, ну почему сразу притона?

– А потому! Угробят ребенка! Пожар своим куревом сделают! Сами пусть дохнут, а девку не дам из нее урода делать!

– Тамара…

– Не дам, сказала!..

Олег запретил без особой нужды отдавать девочку бабке с дедом, и это просто выводило стариков из себя. Сопляк! Без году неделя в семье, а уже права качает. Зато Машка была просто счастлива – всегда вместе с мамой и Олегом, во всех тусовках!

– Марина, слушай, а что у тебя мать такая? Вечно недовольна всем, ты плохая, я плохой, отец плохой, на Лильку орет постоянно. Почему у вас так?

– Да вот так. Я с родителями до двадцати лет прожила и дернула побыстрей замуж. Нормально общаться можем от силы минут пятнадцать в день. Но она же мать моя все-таки. Какая есть. Так-то она добрая, просто шебутная, и нервы горем убиты. Жалко ее, – Марина вспомнила детсадишное время, когда они еще любили друг друга, целовались, миловались, засыпали в обнимку. Она смахнула слезинку. – Слушай, Калугин! Мы с тобой уже полгода вместе, а я родителей твоих так и не видела до сих пор.

– А что, есть желание познакомиться?

– Да не особо. Просто живем вместе, а меня они не знают. Они, вообще, спрашивают обо мне? С кем ты живешь, как?

– Моя мама меня спросила: сынок, тебе хорошо? Я ответил: да, мама, мне хорошо. Мамуля порадовалась: ну и хорошо, что тебе хорошо.

– Содержательно.

– Моя мама – мудрая еврейская женщина.

– Ясно. Ты у меня, значит, по маме еврей. А отец?

– А отец русский пьяница.

– Не пара.

– Ага. У меня по отцовской линии все бухают. И дядьки, и брат его.