Николай Семченко - Одиночество шамана Страница 41

– Коори – шаманская птица, – продолжала аоми. – Она переносит посвященного в другие миры, и ни один келе её не догонит. А этот сэвен – твой помощник, – тут фигурка на поясе сама по себе дёрнулась, как живая. – Ты его корми, уважай. Не смотри, что он маленький: в нём большая сила, и чем чаще ты будешь путешествовать в других мирах, тем могучее он станет.

Лярва, которая, казалось, вот-вот должна была коснуться Андрея когтистыми лапами, резко притормозила и збила разъяренным хвостом. Её красные глазки наполнились злобой. Чудовище оскалило мокрую пасть, с которой стекала мутная зеленоватая пена, и показало мощные желтые клыки. Ужасный рык разнёсся над ласковым безмятежным пространством.

Андрей с удивлением заметил: сэвен ещё шире ощерил рот, из которого с шипением высунулся длинный тонкий язык; потемневшие глаза идола устрашающе засверкали – и ударила молния. А может, это и не молния была, а что-то вроде мгновенного тонкого лазерного луча. Он коснулся рогатого лба лярвы, и её кожа в этом месте вздулась и, обуглившись, лопнула: в иссиня-черной плоти образовалась воронка, которую через несколько секунд словно принялась вертеть неведомая сила. Из неё брызгали густые капли багровой крови и выскальзывали кусочки мяса.

Лярва дёрнулась, широко растопырила когтистые лапы и замотала обезображенной головой, испуская гневный рык.

В этот момент над головой Андрея будто стекло разбилось: раздался треск и зазвенели осколки, но ни один из них не упал на человека, его лица коснулась лишь лёгкая морозная пороша, да и та превратилась в капельки влаги. Она приятно освежила лоб и щеки.

Старательная Коори всё-таки продолбила отверстие в невидимой тверди, и в него хлынул поток теплого воздуха: он чудесно благоухал, искрился и напоминал о чём-то смутном, загадочном и несбывшемся – может, о том, о чём писал Александр Блок: «Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран, и мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман…»

Сверкающих пылинок было много, а может, и не пылинок – наверное, это плясала в воздухе пыльца диковинных растений, растущих ГдеТоТамВпереди. А вот цветного тумана всё-таки не наблюдалось.

Коори, широко распластав крылья, спустилась к Андрею и поравнялась с ним. Его поразила голова птицы: железная, местами покрытая рыжими пятнами ржавчины, она постепенно обретала живую внешность, даже самые маленькие перышки вокруг жёлтого, с палевым отливом клюва стали на вид настоящими, и ясно заблестели чистые синие глаза. Плоскую спину Коори покрывали густые рыжие перья, которые ерошил невесть откуда взявшийся задира-ветерок.

Лярва, узрев Коори, нервно забила хвостом и взревела пуще прежнего. Однако её страшный вопль уже не производил давнишнего впечатления. Он походил на тот нарочитый жуткий крик, с каким обычно дети выскакивают из какого-нибудь укрытия, чтобы напугать сверстников: сначала и вправду трусишь, а, разобравшись, вволю смеёшься над своим страхом.

Лярва, словно осознав тщетность своих усилий напугать Андрея, неожиданно замолчала и, набычившись, приготовилась к прыжку. Но в этот момент внезапно разразился ливень, вернее – нечто, на него похожее. Бесчисленные белые нити заполонили всё вокруг. Они стремительно падали, перекручивались спиралями, скрещивались друг с другом, создавая очаровывающий ритм – он напоминал движения ткацкого станка: нити, существовавшие отдельно, непостижимо как сплетались в тонкое сияющее полотно.

Это был дождь и снег одновременно: сверху, оттуда, где сиял круг света, лились хрустальные струи, но по мере своего движения вниз они застывали – получались длинные тонкие нити, средь которых порхали белоснежные хлопья. Ветерок играл с ними – то усиливал, то сбавлял порывы, шаловливо раскидывал снег – получались странные фигурки и удивительные узоры, которые, однако, недолго парили в пространстве: мягкая варежка ветерка сминала их, и они обращались в сухую лёгкую порошу.

Пороша покрыла лярву с головы до кончика хвоста, и от этого чудище неожиданно приобрело карикатурный вид: оно напоминало несуразную корягу, торчавшую из сугроба, – лишь по-прежнему горели злобные глазки да торчали черные рога, походившие теперь на два сучка.

– Коори остудила пыл лярвы, – голос Аями выдал её довольство. – Но прежде Коори привела в чувство тебя: ощущаешь холодок в затылке?

– Да, – Андрей поёжился.

– Между тобой и лярвой – стойкая связь, – продолжала Аями. – Твои самые тёмные желания для неё – лучшая пища: чем больше в тебе вожделения, тем она упитаннее становится. Ты – это она, она – это ты!

– И никуда мне от неё не деться?

– Не корми её – и не будет у тебя лярвы.

Коори молчаливо парила рядом с Андреем. Дождь со снегом каким-то чудом не задевал её: хоть бы одна снежинка упала на птицу, словно она была внутри незримой сферы. Впрочем, и сам Андрей тоже был сухой.

– Коори – твоя добрая помощница, – объяснила Аями. – Садись на неё. Она вынесёт тебя наверх. Но это не значит, что ты избавишься от лярвы насовсем: она твой и только твой дракон. А драконов нужно либо приручить, либо уничтожить.

– Третьего не дано? – осведомился Андрей. – Лучше всего, если бы наши пути никогда больше не пересекались.

– Ты что, бестолковый? – рассердилась аоми. – Лярва порождена твоим желанием. Желание обладать – худшее из желаний. Оно заставляет человека искать наслаждение. Наслаждение – мираж, скрывающий истину. Человек думает, что счастлив, но это призрак…

– Красиво говоришь, как по писанному, – хмыкнул Андрей. – Лярва, однако же, не призрак. Я вижу её наяву.

– И будешь видеть, пока не появится охоты избавиться от желания, – загадочно ответила аоми. – Однако даже если ты уничтожишь лярву, нет уверенности, что она снова не возродится из одной-единственной клеточки. Человечьи драконы бессмертны. Их может убить только настоящий шаман.

– Я не шаман, – сообщил Андрей. – А лярва пусть живёт, лишь бы больше не стращала меня. В принципе, она довольно забавная зверюшка, – и он засмеялся, довольный своей шуткой.

– Да уж! – вздохнула аоми. – Уничтожить её ты не сможешь, потому что для этого нужно кое с кем расстаться навсегда. А ты к этому ещё не готов…

– Уж не с тобой ли расстаться? – шутливо предположил Андрей.

Ниохта царапнула его изнутри, и довольно ощутимо. Рассердившись на Андрея, она замолчала, и сколько он, заискивая, ни обращался к ней, ответов не последовало.

Коори поднырнула под Андрея и подставила свою спину. Ему показалось: птица стала ещё больше, а перья на её шее оборотились кангора-ямха29 – железные побрякушки громозвучно грохотали, заглушая вопли лярвы.

Андрей уселся на Коори, обхватив её туловище ногами. Птица показалась ему холодной: вероятно, она всё-таки была железной. Вороненой сталью блеснул её клюв, на голове воинственно вздыбился хохолок – Коори заклекотала как орёл и взмыла к сияющему отверстию. Но в тот же момент лярва, собрав остатки сил, резко бросила своё тело вперёд и почти преградила птице путь.

Она скалила пасть, злобно верещала, её горло раздувалось, напоминая капюшон кобры. Маленькие хищные глазки лярвы бешено вращались, зрачки в них вдруг начали двоиться, а белки наполовину наполнились чернотой – очи страшилища напоминали знак дзен: белая продолговатая капля – ян, чёрная – инь, белый кружок – малый ян, чёрный кружок – малый инь.

Сколько раз, казалось бы, Андрей видел это изображение, но почему-то никогда не обращал внимания на то, что внутри инь находится маленькая частичка яня, а в яне – наоборот, присутствует капелька иня. Получается, что в любой полярности присутствует её противоположность: в добре – чуточку зла, в любви – толика ненависти, в удаче – зародыш поражения, в жизни – начало смерти.

Если бы Андрей увлекался восточными учениями, то наверняка бы знал знаменитое учение Чжуан-цзы: «Великие судьбы, развитие событий: рождение и смерть, удачу и неудачу, богатство и бедность, добродетель и порок, хвалу и хулу, голод и жажду, холод и жару – даос воспринимает как смену дня и ночи… Вот пример: самое ровное – это поверхность воды в покое. Подобно ей, он все хранит внутри, внешне ничуть не взволнуется. Совершенствование добродетели и есть воспитание в себе гармонии. Его добродетель не проявляется во внешней форме…» Но Андрей никогда не читал Чжуан-цзы, а знак дзен видел в каких-то журнальчиках и фильмах, и особо не интересовался его смыслом.

Правда, в городе Ха этот знак с некоторых пор красовался на многочисленных рекламных щитах: китайская традиционная медицина вдруг вошла в моду, и один из центров восточного лечения взял себе название «Инь-Янь» – соответствующая эмблема стала его визитной карточкой. Так что горожане поневоле быстро уяснили философский смысл знака, который символически выражал структуру и суть нашего двухполярного мира. Основу мира, оказывается, можно свести к взаимодействию полярностей: день и ночь, добро и зло, свет и тьма, плюс и минус, единица и ноль – одно связано с другим, одно перетекает в другое. Городские мудрецы толковали: в каждой удаче имеются зерна неудач, а в каждой неудаче заложены зерна удачи. И откуда Андрею было знать, что это слишком поверхностная интерпретация философского символа.