Анатолий Тосс - Магнолия. 12 дней Страница 42

– Так что, оно само зарастет? – поинтересовался я, забирая справку.

– А куда оно денется, – заверил меня Петя, а врачиха ободряюще улыбнулась. Он проводил меня до дверей, даже хлопнул на прощание по плечу. Но по правому плечу.

Этажом ниже у кабинета к.м.н. Гессиной очередь уже рассосалась, оставив лишь один голый, пустой коридор. Я помялся в нерешительности, потом потянул дверь на себя. Доктор Гессина сидела за столом, записывала что-то в толстую, похожую на бухгалтерскую, тетрадь в мятом коленкоровом переплете.

Сейчас, когда она была одна и не следила за выражением своего лица, его снова сковала предельная сосредоточенность – губы, как и в прошлый раз, плотно поджаты, озера в глазах обмелели, словно из них выкачали воду, и опять превратились в жалкие, иссыхающие ручейки. Похоже, она не слышала, как я зашел в кабинет. Лишь когда я нарочито громко отодвинул стул, вздрогнула от неожиданности и быстро вскинула глаза.

– Подожди минутку, – произнесла она резким, как и губы, сжатым голосом и продолжила торопливо черкать пером авторучки по бумажному листу.

Я сидел, молчал, смотрел на нее, изучал. Безусловно, в ней чувствовалась сила, даже сейчас в кабинете вокруг нее распространялось силовое поле. Если бы я был прибором, я бы его зафиксировал.

Прошла не минута, а целых пять. Наконец доктор Гес-сина оторвалась от нещадной работы, распрямилась, снова, как в прошлый раз, сняла очки, положила их на стол, снова прикрыла пальцами глаза. Я уже знал этот трюк, запруда восстанавливалась, озерца наполнялись, частично перетекали в щечки, в губки, округляя и их, раздувая, и осунувшееся, нервное лицо превращалось в жизнерадостное, полное энтузиазма и любознательности.

– Ну что, похоже, жить будешь, – заметила она оптимистично и, конечно же, улыбнулась.

– Это что, диагноз? – поинтересовался я.

– Конечно. Петя позвонил, успокоил.

– А ты что, волновалась? – задал я ненужный вопрос.

– А как же. Я же принимаю в тебе участие. Ты разве не заметил? Помнишь у Пушкина в «Египетских ночах»? Там один граф подходит к молодой девушке и шепчет ей интимно: «Я принимаю в вас участие».

Никто никогда не говорил, что принимает во мне участие. Тем более женщины. Им я, бывало, сбалтывал нечто подобное, хотя и другими словами. В народе такое называется «вешать лапшу на уши». Вешает ли она мне сейчас? Я слегка пожал плечами, какая мне, в конце концов, разница?

– Чего ты пишешь? – сменил я неловкую тему, кивнув на пухлую, все еще раскрытую тетрадь.

– Да так, – она отмахнулась, – материал для диссертации собираю.

– Зачем тебе? У тебя уже есть одна, – прикинувшись полным чайником, удивился я.

– Вторая тоже не помешает. – Она снова небрежно махнула рукой, мол, все это пустое, не стоит и разговора, закрыла тетрадь, подняла на меня глаза.

Мы молчали, пересекаясь взглядами, перекрещиваясь, сцепляясь ими, будто играли в детскую игру, в которой проигрывает тот, кто первый моргнет или отведет глаза. Я смотрел и думал о том, что у нее наверняка все получится. И докторскую защитит, и профессором станет, и академиком, и директором клиники, и вообще, кем захочет. Если кто-то и должен стать, то она.

– Слушай, выпить хочешь? – вдруг ошарашила она меня вопросом.

– Выпить? – переспросил я.

– Ну да, у меня здесь целая батарея спиртного. Коньяки всякие, виски, шотландские, французские. Даже гавайский ром недавно притащили.

– Французский виски? – не поверил я.

– Нет, конечно. Французские – коньяки. Шотландский – виски. Кто только не несет. Все несут. Наверное, думают, что моя единственная мечта – это спиться поскорее.

– А что, не мечта? – попытался пошутить я, но, похоже, не получилось.

– Не-а. – Она отрицательно покачала головой. – Мечты у меня совсем другие. А что касается спиртного, так я к нему равнодушна. Во-первых, я всегда за рулем. А потом, я небольшая, – она улыбнулась, чуть пожала кокетливо плечами, мол, что тут скажешь, уж какая получилась, – и мне алкоголь сразу в голову ударяет. Да и вообще я его не люблю. Меня раздражает, когда я над собой контроль теряю.

– Это я как раз понял, – не преминул вставить я. Но она не обратила на мои слова никакого внимания или сделала вид, лишь слегка наморщила наполовину прикрытый челкой лоб.

– А тебе, кстати, полезно будет. Расслабляет, боль притупляет, вроде анестезии.

– Значит, ты как врач рекомендуешь? – уточнил я.

Она кивнула:

– И как врач тоже. Если нужен рецепт, могу выписать.

– Да нет, я и без рецепта могу.

Она поднялась, подошла к шкафчику, стоящему у стенки, больнично белому, обитому зачем-то по углам железом, как и все здесь, в кабинете, насквозь медицинскому. Достала рюмку, бутылку; рюмку сполоснула в раковине, врачам ведь полагается быть стерильными, вот им в каждый кабинет раковину и вешают, поставила бутылку и рюмку на стол. Затем открыла другой шкафчик, вынула коробку конфет, я тем временем разглядывал ярлыки на бутылке. Они были причудливые, фирменные, совершенно французские, от них так и веяло неведомым экзотическим Провансом, или где там у них спиртное изготавливают.

Должен признаться, что французскими коньяками я избалован не был. Если уж совсем честно – то вообще их никогда не пробовал. В лучшем случае армянский, три звезды, ну если повезет, то пять. А вот с французскими происходил полный пролет. Дело даже не в деньгах, которых тоже, понятное дело, не хватало, а в полной коньячной недоступности. Ну, не поступали французские коньяки в свободную продажу, не пускали их туда.

Наконец Милочка снова устроилась у стола.

– Кроме конфет, ничего нет, – заметила она и, достав шоколадный кирпичик из коробки, тоже иностранной, с заковыристыми непонятными буквами, надкусила. Ротик сразу же окрасился коричневатым, вязким, с оттенками багрового шоколадным замесом. Он накапливался, сгущался, на глазах набухал, пытаясь оторваться от спелых, теперь уже совсем пухлых, расслабившихся губ. Тут на помощь пришел язычок, ловкий, юркий, вынырнул, пробежался по губам, сначала по верхней, потом по нижней, подхватил сгустившуюся конфетную вязкость, затянул в свою таинственную, пещерную утробу.

Милочка не могла не заметить моего навязчивого взгляда, улыбнулась, сверкнула глазами так, что по озерной поверхности пробежала рябь, и на секунду показалось, что влага сейчас не удержится и, сочась, начнет выходить из берегов.

– Давай, ты тоже немножко, – предложил я, указывая глазами на бутылку.

– Я не могу, я за рулем. – Она будто извинялась.

– Полрюмки, подумаешь, ничего не будет. Заешь конфеткой, даже не заметишь.

Она кокетливо качнула головой, даже не головой, а всей шеей, слева направо, точно так двигают шеей специально обученные узбекские танцовщицы. А может, киргизские. Только у них амплитуда сдвига побольше.

– Ладно, полрюмки, чтобы тебе скучно не было, – согласилась Милочка и снова встала из-за стола, пошла за второй рюмкой.

Налил я ей, конечно, не половину, а две трети и уж совсем полную рюмку себе.

– Ну что, давай за то, чтобы у тебя левый бок не болел, – предложила она. – Там ведь сердце недалеко.

– Это врачебное пожелание или женское? – не совсем разобрался я.

– А каким оно может быть, если женщина – врач, да еще кардиолог? – ловко увернулась от ответа доктор Гессина.

Я пригубил, проникся непривычным вкусом, пригубил еще, в нем было невозможно разобраться, в этом вкусе, он состоял из переплетения, из наслоения, где каждый пласт нес свою незнакомую, неизведанную составляющую. Сразу стало понятно, почему те, кто в этом разбирается, такое наслоение называют «букетом». Показалось, что в этот тихий, вечерний кабинет где-то на заснеженной, замерзшей Профсоюзной улице вдруг проникла частица теплой, загадочной, совершенно недоступной, пропитанной небом и морем Южной Франции. С ее каменными старыми городками, где узкие, зажатые между стенами домов улочки увиты солнечной виноградной лозой.

Я допил, прислушался, как смягчающее тепло тягуче растекается по телу, по всем его удаленным закоулкам.

– Заешь конфетой, – посоветовала заботливый доктор.

Я покачал головой.

– Нет, не хочу смешивать вкусы, сбивать ощущение. Я лучше еще себе налью? – на всякий случай спросил я.

– Конечно, – искренне удивилась вопросу Милочка.

Я налил себе, она прикрыла свою рюмку небольшой, но решительной ладошкой, отказываясь категорически, да я и не настаивал, я же понимал, что означает аскетичное «за рулем». К тому же ее рюмка по-прежнему оставалась заполнена больше чем на треть.

– Теперь за тебя, за твою докторскую, – предложил я.

– При чем тут докторская? Докторская – это скучно. От молодого писателя хотелось бы что-нибудь пооригинальнее услышать, – снова стрельнула глазками Милочка. На сей раз не без ехидства.

– Ну, хорошо. – Мне пришлось выдержать паузу, задуматься на секунду, но ничего оригинального в голову не приходило. – Давай теперь за твой левый бок. Но это я тебе не как врач желаю, даже не как кардиолог, – кое-как нашелся я, выделив ударением двойное «не».