Сергей Дроздов - Правдивые байки воинов ПВО Страница 46

Командование батальона, да и бригады, в общем, знало об этих бедах «рухновской» роты. Но мирилось с ними. ЧП периодически случались, после них «снимали» командира роты с замполитом, кого-то из бойцов наказывали, и всё продолжалось по-старому.

Были у нас также проблемы и с питанием и с обмундированием для бойцов, но на фоне ужасающей дисциплины все они меркли.

Я рьяно взялся за дело и попытался переломить ситуацию, стал «давить» самых отчаянных наглецов, и пытаться защищать от них молодёжь.

Это, конечно, вызвало у «дедушек» крайнее озлобление. В спину мне неоднократно слышались угрозы и ругань от них.

(Слава, кстати, был здоровенным парнем, метр восемьдесят пять роста, да к тому же отличный спортсмен. Хамить ему «в глаза» «дедушки» до поры до времени побаивались).

Командир роты откровенно «забил» на вопросы дисциплины и службы и никакой поддержки мне не оказывал.

Самое же плохое было то, что в роте очень остро стоял и национальный вопрос. Мне, воспитанному в духе интернационализма и веры в «дружбу народов», впервые пришлось увидеть её реалии.

Основную часть особо наглых «негодяев», присланных к нам «на исправление», составляли чеченцы. Я раньше и не знал о такой нации. Сплочённые, дерзкие, нахрапистые, и всегда готовые кинуться в драку «все на одного» при малейшем неповиновении им. Они держали в страхе и подчинении всех остальных воинов, включая и «дедушек».

Кроме этого, троих кавказцев, уволенных по приказу ещё 30 июня, не удосужились вывести «на материк» до 7 ноября, когда и разыгрались основные драматические события. Причины были разные – вертолёт сломался и не вылетел к нам, потом – шторма, потом ещё что-то помешало.

Уволенные «орлы», впрочем, особенно и не рвались в родимые кавказские горы, а жили где-то неподалёку от роты в заброшенных домах. Они регулярно заявлялись, по вечерам, в роту «подхарчиться» и пообщаться с земляками.

7 ноября я заступил дежурным по пункту управления роты, нести боевое дежурство. Так как рота была в погранзоне, мне полагалось получить личное оружие: пистолет ПМ, что я и сделал. Командир роты, в честь праздника, уже к обеду нажрался с особой силой; он лежал дома и не подавал никаких признаков жизни.

Я до 23.00 руководил боевым расчётом на пункте управления. Как назло, были еще и какие-то полёты «супостатов» в зоне нашей ответственности.

В начале двенадцатого ночи ко мне прибежал дежурный сержант из казармы. Он сообщил: «Чечены опять пришли в казарму, напились, и вместе с остальными своими земляками бьют всех подряд. У меня требовали ключи от оружейной комнаты. Говорили: сейчас будем „кончать“ всех офицеров. Еле убежал я от них!»

Доложив на КП батальона, что отлучусь, я прибежал в казарму.

Там застал такую картину: в ленинской комнате были накрыты стола с водкой и закуской. Накурено, хоть топор вешай, конечно. За столами сидит человек 10 кавказцев: три уволенных, остальные наши «штрафные дедушки». Все пьяные. Увидели меня – заорали: «А вот и самый врэдный лэтэнант прышол. Щас тэбя рэзать будэм!» Ну и всё в таком духе, на «ты» и с матом, конечно.

События стали развиваться молниеносно.

Поначалу я ещё надеялся на мирное урегулирование ситуации, предлагая им разойтись спать, но чеченцы были настроены очень агрессивно.

«Што с ним, сабакой, гаварыть? Атдавай свой пистолэт, шакал!» — с этими словами человек 5 самых агрессивных стали надвигаться на меня.

Я выхватил ПМ, и на повышенных тонах предупредил джигитов, что применю оружие в случае их нападения на меня.

Но, разгорячённые водкой, они уже ничего не слушали и пёрли на меня в открытую, пытаясь вырвать ПМ у меня из руки. Я, отступая, успел врезать самому наглому по роже, и затем дать предупредительный выстрел в потолок.

В ответ на это наш повар, тоже сидевшей в этой пьяной компании, метнул в меня свой разделочный нож. У него лезвие было сантиметров 40 длиной. То ли он плохо кинул, то ли я сумел слегка увернуться, до сих пор удивляюсь.

Нож просвистел у моего виска, и вонзился в стенд с портретами членов политбюро. (На следующий день, когда уже проходил «разбор полётов», нож этот с трудом из стенда выдернули. Сила у повара была отменная).

После броска повара вся кодла бросилась на меня разом, по своему обычаю.

Поняв, что если не отобьюсь, то меня убьют на месте, я открыл огонь из ПМ по ногам нападавших, одновременно стараясь отмахиваться от них левой рукой.

Всего произвёл 7 выстрелов по ногам чеченцев, ранив в ноги четверых из них. Это слегка остудило их пыл.

Четверо раненых лежало на полу ленинской комнаты и дико голосило. Остальные – забились в угол и оттуда испуганно верещали: «Нэ стрэляй, камандыр! Нэ нада!!!».

Я зарядил вторую обойму в ПМ и приказал им вязать друг друга брючными ремнями. Потом связал сам последнего, не раненного нападавшего, и рассадил их в углу ленкомнаты, на пол. Предупредил, что в случае нового неповиновения буду стрелять на поражение.

Этого, в общем, не требовалось говорить. «Герои» мигом протрезвели и смотрели на меня с нескрываемым ужасом.

Потом я перевязал раненых бинтами из аптечки и отправился на пункт управления, докладывать о ЧП.

В казарме я оставил командира взвода, вызванного из дома. Командир роты был пьян до бесчувствия, и его добудиться так и не смогли.

По радиосвязи я вызвал командира батальона. Его довольно долго не соединяли. По его голосу я понял, что он прилично выпивший и страшно недовольный тем, что его подняли с постели в полпервого ночи, в праздник.

Открытым текстом я доложил комбату о случившемся. Он не сразу поверил мне, и дважды заставил повторить доклад. Поняв, что я не пьян и не сочиняю ничего, впал с истерику и минут 5 крыл меня матом по радиосвязи.

Мата я в ту ночь много наслушался от командиров всех степеней, до командарма включительно, которые лично вызывали меня на связь, чтобы узнать детали происшествия.

Утром прилетел вертолёт с кучей генералов, особистов и следователей.

Меня отстранили от должности за «неправомерное применение оружия», и на вертолёте отправили «на материк». В этом же вертолёте везли и четырёх подстреленных мной воинов. Они, видя, как разворачиваются события, и то, что я оказываюсь во всём виноватым – повеселели.

На материке меня поместили в КПЗ, в камеру, прямо в форме. Завели уголовное дело. «Разбирательство» это длилось два месяца. Следователи и мои начальники прямо говорили мне, что получу я лет 7 тюрьмы.

Никакие мои аргументы про кинутый в меня нож, нападение, драку и т. д. во внимание ими не принимались. Дело пахло для меня – реальным сроком. Следователь составил два толстых тома Дела о моём «преступлении».

Командир бригады, приехавший ко мне в КПЗ, прямо заявил: «Меня, наверное, снимут из-за тебя, мерзавца, с должности. Но и ты у меня сядешь лет на 5 минимум!!!»

Надо отметить, что, в камере, где я «сидел», все ко мне относились очень хорошо, особенно когда я рассказал им, за что «сижу».

Через 2 месяца, из-за всех переживаний, я получил инфаркт и оказался в госпитале. Там, этажом выше, чеченцы долечивали раны, полученные от меня.

Они иногда прискакивали на своих костылях к нам и подначивали меня: «Ну, что, камандыр, скора в турма пойшешь?».

Видя безвыходность ситуации, из госпиталя я написал и отправил без особой огласки письмо в ЦК КПСС. В письме я подробно описал всё и просил справедливости и объективного расследования происшествия.

Однажды ко мне в палату прибежал взмыленный начштаба бригады с моим личным делом в руках.

«Быстро выписывайся и собирайся! Тебя в Москву срочно зачем-то вызывают! Самолёт уже ждет!»

Меня мигом выписали, выдали замызганную лейтенантскую форму, в которой я сидел в камере, и отвезли на аэродром. Там посадили на военный «борт», АН-26, и на нём я прилетел в Москву.

В Москве на «уазике» прямо от самолёта меня доставили в Главкомат ПВО, на «Чёрную». Там привели в кабинет Начальника Радиотехнических войск ПВО генерал-лейтенанта Берегового, брата знаменитого космонавта.

Тот, для начала, наорал на меня и обматерил, как следует. Потом объявил мне «предупреждение о неполном служебном соответствии» от Начальника РТВ, которое тут же, при нём, кадровик записал в мою служебную карточку. Береговой расписался под заранее заготовленной формулировкой на полстраницы, и кадровик шлёпнул на его подпись красную гербовую печать.

Я такой красивой печати до этого не видел. В войсках только синие печати были.

Потом Береговой взъелся на меня за мой внешний вид: «Ты посмотри на себя, лейтенант! На кого похож?!»

Я, впервые за 3 месяца, внимательно посмотрел на себя в зеркале. Удивил не грязный китель, а моя седая голова.