Роман Сенчин - Зона затопления Страница 48

«Пугает, – бессильно заклинало внутри. – Пугает».

– Всё, хорош. Уляжется.

Схватили и поволокли. Точнее – понесли, как котенка, за шкирку… Бросили.

– Как, удобно?

Яма оказалась совсем мелкой. И снова обдало надеждой: «Не будут…» Ведь всплывет, если действительно…

– Мужики, кончайте, – проговорил сквозь болевые щелчки в челюсти. – За ерунду… убивать…

– Думать надо было, как ведешь себя. Раньше думать надо было. А теперь-то что… – И Толстый навел ружье.

Дмитрий всерьез, как о чем-то самом важном, задумался, чем заряжен патрон. Знал, что в поясе есть два патрона с пулями, два – с крупной дробью, штук десять – с мелкой… Можно ли убить мелкой дробью? Если в упор, то, наверное…

– Слушай, земеля, а если договоримся? – нарочито неуверенно сказал Толстый. – Можем мы договориться, как считаешь?

– Да не хрен с ним говорить! – встрял азартный. – Заложит ведь, сука! Вальнём…

– Заткнись. – Толстый опустил ружье и присел на кукорки. – Будем договариваться?

– Будем…

– Угу, хорошо. Значит, первое – ты сам сжигаешь эту свою хреновину. Сегодня же. И вопрос закроют. – Подождал. – Да? Нет?

Дмитрий хотел сказать, что позавчера приезжало начальство и вопрос с перевозкой почти решен. Попытался, но первые же слова превратились в кашу, и сил объяснять не было. Замолчал, глядя на ботинки Толстого, ожидая удара.

– Ты чё, пьяный, не пойму…

– Челюсть, – сказал Дмитрий; получилось – «цеюсь».

– Так я не понял – да или нет?

Дмитрий кивнул.

– Так, добро. И второе – насчет звиздюлин. Сам, типа, с крыши упал, еще откуда…

– На машине перевернулся, – подсказали.

– Нам по хрен причина. Главное – сам. А что поучил маленько, так сам виноват. – Толстый заговорил как старший товарищ, и Дмитрий с изумлением и стыдом почувствовал к нему чуть ли не симпатию. – В натуре, чё ты тянешь на всех-то? Всем хреново делаешь… Давай, короче, замнем это дело.

Он помог Дмитрию подняться, спросил:

– Тебя Димкой зовут? Правильно?

Дмитрий кивнул; хотелось плакать от счастья. Сам себя упрекнул: «Мало ж тебе надо».

– Ну как, договорились, земеля?

– Да.

Обратно везли уже не в багажнике, а на заднем сиденье. Парализующее ожидание скорой смерти сменилось физической болью. При каждом вдохе и выдохе резало с правой стороны груди, в виске кололо, лицо оплыло, и нижняя челюсть, казалось, рассыпалась там, под кожей. Голова кружилась, тошнило, на глаза давило изнутри…

Но даже не сама физическая боль, а понимание того, что его именно сломали – и физически, и морально, – не давало думать о том, как быть дальше… «В больницу надо, – кричало, требовало. – В больницу скорее надо».

Мужики – их было трое – молчали; тот, что был рядом с Дмитрием, смутно ему знакомый, все отворачивался. Сидевшие впереди напряженно смотрели в лобовуху. За окнами колыхался сумрак – на краю неба появилась, растекалась красновато-серая полоса восхода…

Приехали. Вылезли из «Нивы». Толстый открыл багажник.

– Это что в канистре? Бензин?

Дмитрий кивнул, но Толстый не увидел кивка, стал свирепеть:

– А? Не слышу! Ты опять мурыжить решил?

– Бензин.

– Так бери и действуй. Нам ждать некогда… Давай-давай, шевелись.

– Говорил, надо валить, – сказал азартный; он был невысокий, худой, но, кажется, жилистый. – Не будет толку…

Дмитрий достал канистру, понес к лесопилке.

– Сам поймешь потом, что это правильно. Точку ставить пора, – внушал Толстый. – Нам-то по хрену вообще-то – ничего личного. Но другие многие парятся – долбят их за эту вашу херню. А она стоит и стоит… Пора уже… Плескай.

Правая рука слушалась плохо. Открыв канистру, кое-как подняв ее, Дмитрий неуклюже стал поливать столбы навеса, стену сторожки… Вспомнил про Опаньку.

– А эовек? Зесь эовек бый…

– Чего?

– Человек здесь еще был, – отчетливей повторил Дмитрий.

– А, он всё… ушел. Забудь про него… Спички-то есть? Держи тогда.

Надо было сказать про пилы, про вещи в подсобке, про пять кулей картошки, про то, что сегодня, прямо сегодня, скорее всего, из города приедут машины. Но Дмитрий не мог – больно было говорить, да и бессмысленно. Их не убедишь.

Голова кружилась, земля под ногами плыла и словно обрывалась… Сделать вид, что сознание потерял? Может, это спасет, а может, испугаются и бросят в огонь.

– Мы машину возьмем. Потом найдешь… Травмы сам получил. Так? – говорил Толстый. – Паспорт и телефон вернем сейчас… Мы не бандюганы какие… Надо так – поучили. Чиркай давай, и – разбежимся.

Спичка зажглась легко. Дмитрий подержал ее меж пальцев, глядя на это слабое оранжевато-синее, красивое перышко, а потом бросил на стену.

Бензин ухнул, пламя разбежалось по доскам.

Глава девятая

Служебная информация

Ни в какой «Вернисаж» Ольга не перешла. Осталась в медленно, но необратимо гибнущем «Голосе рабочего». Муж после того разговора на кухне несколько раз намекал: надо бы воплощать в жизнь, о чем тогда договорились. Ольга отвечала на эти намеки рассказами, что где происходит, сколько повсюду несправедливости, нарушений, откровенного воровства. Муж мрачно кивал.

В командировки, правда, ездить перестала, больше времени стала проводить с дочкой, чаще работала дома. Тем более что написать что-то серьезное в узком кабинете, где сидят спина к спине четверо сотрудниц, было невозможно. Главред понимал это и не возражал против удалёнки.

Проводив дочку в школу, Ольга включала компьютер и погружалась в чужие беды и горести, которыми были переполнены социальные сети, ее личная и редакционная почты.

Людей выселяли из их квартир за долги ЖКХ в общежития, обманывали при покупке и продаже жилья, увольняли с работы по прихоти начальства; родители не могли устроить детей в сады; проваливались тротуары, взрывался газ, горели дома, обваливались стены, лопались и лопались трубы… Казалось, весь их почти миллионный город состоит из сплошь несчастных людей. Но стоило выйти на улицу, оглянуться, и это чувство исчезало: Ольга видела людей деловитых, у многих – улыбки; дома стояли надежно, асфальт на тротуарах лежал крепко, в ближайшем детском саду весело играли детишки. И крики отчаяния в компьютере представлялись ненастоящими, придуманными, вброшенными туда, чтобы посеять панику, лишить сил и энергии жить…

Ольга списывалась с теми, у кого беда, встречалась, расспрашивала, старалась увидеть своими глазами, убедиться… Попавших в беду были сотни и сотни, но среди десятков тысяч более или менее благополучных они оставались неприметны.

И город с каждым годом становился ярче, выше, современнее. Трудно было поверить, что покрытые декоративной обшивкой стены гнилы, под асфальтом – ржавые трубы, что вот здесь, в этом переулке, стоит общага, куда набивают тех, кто не смог оплачивать коммунальные услуги, а вот здесь, за этими окнами, лезет в петлю отец семейства, увязнувший в трясине долгов по кредитам…

Да, эти сотни и сотни были растворены в десятках тысяч, но они существовали, и их становилось все больше. Любой мог оказаться в числе этих сотен и сотен, и об этом Ольга писала свои статьи. О том, что никто по-настоящему не застрахован, не защищен.

«Голос рабочего» погибал, надеяться было уже не на что, и Андрей Иванович, главред, даже самые острые статьи Ольги ставил в номер без обсуждений и сомнений. «Хлопнем дверью посильней», – часто повторял он в последнее время.

Событий за пределами города Ольга старалась не касаться. Во-первых, не могла убедиться, а писать со слов было рискованно – наговорить могли такое, что потом по судам затаскают. А во-вторых, бороться за справедливость по всему огромному краю невозможно, лучше сосредоточиться на его столице. Станет лучше в столице, может, изменится ситуация и в районах…

Но много часов тратила она на чтение писем, сайтов провинциальных газет, материалов своих коллег, документов, распоряжений администраций… Следила и за происходящим в Кутайском районе.

Новости оттуда приходили по большей части неутешительные, а то и дикие. Многому не хотелось верить – казалось, что это сплетни, пугалки, чья-то действительно подрывная деятельность, о которой в последнее время стали говорить на самом верху… Но многое, очень многое подтверждалось.

«Совершенно точно знаю, что в с. Усово затопили кладбище. Там родственники проводили эксгумацию, но осталось много безродных могил, и они теперь под водой. Также затопили скотомогильник (возможно, с сибирской язвой) метрах в 500–600 к югу от кладбища. Почему “возможно”? Потому что я мясо мертвых коров на экспертизу не брал, но как закапывали падшее стадо, помню отлично».

«А у нас скотомогильник покрыли бетоном. Всё по технологии. А потом стали уточнять место, оказалось, что на километр ошиблись!»

«По мнению ученых-сейсмологов, в районе створа ГЭС находится соленасыщенный порог. В течение двух лет Центр геодинамики и сейсмостойкого строительства пытается убедить заказчиков пробурить скважину, чтобы проверить данные геофизическими методами, а не косвенными. Но заказчики от этого под разными предлогами уклоняются. Если соль находится на глубине трехсот – пятисот метров, то это относительно безопасно – по существующим разломам она долго будет размываться. Если же это около ста метров, то вода при уровне ее в водохранилище свыше ста метров и при давлении в восемь атмосфер начнет проникать в природные разломы и трещины, размывая соль. Через пять-десять лет плотина начнет проседать».