Данни Грек - Дневники мотоциклиста Страница 5

Я выскочил на балкон и провел там весь вечер в надежде увидеть, как по дороге промчится этот красный расписной монстр, извергающий гром, но, так и не дождавшись, через несколько часов я ушел спать, в глубине души всё же надеясь, что он появится. И уже лежа в кровати, я еще долго прислушивался к уличным звукам, но там кроме редких машин и трели дворовых птиц больше ничего не было, а тот звук так и не появился.

Это было далекое лето девяносто второго, это было моё незабываемое детство, из которого я вышел тем, кем стал, а могло ли быть иначе, я уже не узнаю, ведь именно тогда я сделал свой выбор…

Первый…

С того первого незабываемого знакомства прошло уже много лет, и я быстро повзрослел, застряв на распутье взрослой жизни. С годами все мои детские мечты стали растворяться в суете обыденности и легко забрасываться в долгий ящик событий, лишь изредка напоминая о себе грустными дождливыми вечерами. Они выглядели уже не так красочно, как в те беззаботные мгновения моей юности, и с каждым новым годом приобретали серый оттенок несбыточности, становясь черно-белым фильмом с ужасно потрепанными кадрами. Пыльные, отодвинутые на угол стола и никому не нужные, они походили на старую газету, пожелтевшую от солнца, с порванными по краям листами и совсем не свежими новостями, но, несмотря на всё это, они были для меня так же дороги и так же бесценны, как и много лет назад. Воспоминания и мечты – вот то самое теплое, что зачастую согревает нас холодными зимними вечерами, это то, что мы так лелеем и над чем так трясемся, доверяя их лишь избранным, и, конечно, это великий дар, который у нас никто не способен отнять. Это наши маленькие дети, выращенные в тепличных условиях нашей жизни, с пожизненной боязнью чужих. Они прячутся в колыбелях наших душ, лишь иногда вырываясь на всеуслышание, но и то, это скорее похоже на крик одинокого в лесу, чем на оратора перед многотысячной аудиторией.

К своим двадцати четырем годам я уже собрал множество таких альбомов с черно-белыми и только изредка цветными кадрами. Они смотрели на меня изнутри, толкая на громкие поступки. Крича воплями, они вырывались из меня наружу к всеобщему обозрению, но я уже был затянут по пояс в такие слова как ответственность и обязанность. Меня засасывала эта трясина под названием «размеренная жизнь», тащила за ноги, не оставляя места для мечты, и с каждым моим неповиновением всё сильнее и сильнее втягивала в плечи мою голову, не давая мне сделать следующий шаг. Но я его сделал, пускай, и не совсем уверенно, но все же сделал, даже не догадываясь о том, как этот шаг круто изменит мою жизнь.

Очень часто в детстве, все, кому не лень, нас поучали: «Так нельзя!», «Это тебе не нужно!», «Это опасно!», но мы все равно, тайком от этих учителей делали свое, набивая шишки на своих лбах и получая новые ссадины – нас нельзя было обвинить в безволии. Но с уходом нашего детства учить нас становится некому, и мы начинаем осторожничать, обкладывая себя каждым новым днем, новыми обстоятельствами, на которые проще всего сослаться, если твои глаза уже давно потеряли жизненный блеск. С младенчества, закладывая в нас чужое «нельзя» и чужое «плохо», от нас хотят итогов индивидуальности, а кем мы можем стать, если за нас уже все решили. Если ты еще лежишь в коляске и не сказал своё первое слово, а с тебя уже требуют дисциплины, и у тебя уже свой личный график, по которому ты должен жить ближайшие пару лет. Вы скажете, что же может решить ребенок, ведь он еще совсем мал, и с этим я не могу не согласиться, если бы не одно «но», то «но», которое легко можно назвать «моделью для жизни». «Модель для жизни» не имеет срока годности, не имеет пустых страниц и знает все ответы на все вопросы, потому что главное слово здесь «модель», которая собрана далеко не нами, так же как и не вами, и способна лишь всех поучать. «Не трогай! Это горячо!» – слышал еще мой прадед, пытающийся схватить своими маленькими ладошками огненный чугунок, и то же самое слышим мы, протянув руки к чайнику, извергающему пар. «Это нельзя, а это можно», «Вот так хорошо, а вот так очень плохо», – мы запоминаем это, даже ни разу не попробовав, потому что кто-то это уже попробовал за нас, а если даже и не попробовал, то срисует свой ответ с чего-нибудь подобного, пускай и очень отдаленного. Вы скажете, какой нормальный человек не остановит свое дитя от ожогов, и тут ваша правда, но дело далеко не в чугунках или чайниках, дело в том, что это касается всего, и это я называю «моделью», ведь понять, насколько больно обжигаться, способен только тот, кто хотя бы раз это сделал. Вот так и живем, передавая из поколения в поколение свод не наших правил как чужую поваренную книгу, где нет места новым рецептам, а старые не всегда подходят к нашему обеду, но мы, морщась, всё равно это проглатываем.

И кем же станет человек, если за него уже все решили?

Неужели индивидуальностью, а не блеклыми отражениями с пустыми, безжизненными глазами? Неужели он будет способен идти наперекор серой толпе?

Я в этом сомневаюсь, а теперь в этом сомневаетесь и вы.

Я такой же, как и вы, и так же с детства жил по чужим правилам, с каждым новым годом обретая свой разум и опасаясь того, что стану одним из лиц в толпе, которое сложно запомнить. Я наматывал года и с ужасом представлял своё будущее, такое же безликое, и безвольное, как у большинства, и еще не достигнув двадцати лет я кричал, кричал внутри себя, что так не будет. Мне было грустно от наблюдения за покалеченными «системой общества» судьбами, которые каждый день я видел вокруг себя, от их безликих глаз, от их мелочных забот, мне было грустно от того, что я становлюсь таким же, как они, и мой протест уже не мог ужиться с моим молчанием. Моя душа рвалась к свободе, а тело затягивал быт, тот самый быт, что хуже любого тюремного срока, потому что он, единожды завладев тобой, никогда уже тебя не отпустит, приговорив заочно к пожизненному. И я это знал, но от этого знания мне не становилось легче. Мне оставалось всего каких-то пару лет института, и моё расписание на ближайшие сорок лет не заставило бы себя ждать: работа, дом, дети, семья, заботы и совместные праздники, но я не мог позволить себе такой «роскоши» и каждый день искал, как это исправить. Я умирал, и умирал я, как и все, начав со своего нутра, отодвинув свои мечты и заменив их такими словами как долг и обязанность, и будучи затянутый по пояс в эти, далеко не мои проблемы, я угасал, потому что не хотел такого будущего. Но система, которая слагает миллионы судеб, словно под копирку, никогда не отпустит новоиспеченного солдата, ведь для него уже было всё заготовлено еще в утробе матери. И, может быть, в моей жизни все сложилось бы именно так, но все изменилось тем весенним утром, когда я вспомнил о своей мечте.

К тому времени мне уже было двадцать четыре, и всё шло по плану: хорошая работа, с прогрессирующим карьерным ростом, друзья по выходным в баре до утра и отпуска у моря с недельными знакомствами, без обязательств. Всё как у всех, и всё как всегда, с грандиозными планами на будущее, без какой-либо перспективы на оригинальность. Многие мои друзья уже успели обзавестись семьями, и наверно, я бы был в их компании, если бы не одно но, то но, которое всё же жило внутри меня и не дало мне сделать тот опрометчивый шаг навстречу «судьбе». И теперь мне оставалось прожигать свою жизнь, немного отойдя от плана, что не могло не радовать меня, ведь хоть в чем-то я уже был не как все.

Копируя чужую жизнь, ты никогда не будешь счастлив, и только твой выбор может все изменить, вмиг доставив тебя на пьедестал или за мгновение скинув с него…

Тем весенним утром я проснулся очень рано, хотя накануне долго не мог уснуть из-за предвкушения нового судьбоносного дня. Я долго лежал под одеялом, укрывшись им с головой и слушая вечерние звуки за окном, решал, что важнее для меня, чего я хочу на самом деле от своей жизни, и почему мое отражение в зеркале все чаще стало походить на эту бледную серость улицы. Я размышлял, взвешивал все «за» и «против», вспоминая свои детские мечты, свои разочарования и те моменты, когда я по-настоящему улыбался, но как бы я ни пытался убедить себя в том, что моя жизнь полна как чаша, я так и не смог найти весомых тому доказательств. Нет, не подумайте, я был далеко не мрачным человеком и улыбался практически, каждый день, заполняя этой искусственной гримасой свое окружение, но это был обман, и с каждым новым смехом я отчетливо это понимал. Так, к моему сожалению, устроен весь мир, в котором мы стесняемся своих настоящих эмоций как проказы, и смеемся над не смешными шутками, совсем забыв, что себя обмануть невозможно. И в этой молчаливой борьбе с самим с собой я совсем не заметил, как вечер сменила ночь, а меня захватил крепкий сон, на жизнь которого было отведено всего несколько часов.

Меня разбудили судачащие воробьи на моем балконе, которые прыгали по его карнизу, словно циркачи под куполом цирка, и это представление было посвящено далеко не мне, оно было посвящено весне. Их щебетание и игра в солнечных лучах превращали то утро во что-то праздничное, и я был этому несказанно рад, потому что солнце и хорошая погода были как никогда кстати. Я открыл глаза и увидел эти лучи, пробивающиеся через темные шторы моей комнаты, и это был лучший знак. Знак, как призыв к действиям, к тем самым, что были намечены мной еще вечером, выиграв по всем показателям у моего сомнения.