Роман Воликов - Уния Страница 5

Плифон не был христианином. Не придерживался он и веры в Магомета, Иегову или неведомого Зороастра, про которого любят рассказывать небылицы купцы из-за дербентских железных ворот. Плифон был самым настоящим эллинским язычником, таким же, как Геркулес и Орфей. В учении, которое его ученики так и называли «Эллинская теология», древние греческие боги существовали в строгой и ясной иерархии: Зевс – причина всех причин, Посейдон – посредник между людьми и явлениями, Гера – матушка-природа и так далее: от высокого к низменному. «Пройдёт считанное количество лет, – утверждал Плифон, – христианство и ислам рухнут, как подросший человек выбрасывает игрушки, подаренные ему, когда он был капризным ребенком. Не надо быть великим философом, чтобы понимать: есть ценности вечные, а есть вещи временные, преходящие. Явление Христа в эманации римских умов было вызвано безудержным наступлением варваров, это была наивная попытка спасти тот мир, который рушился у них на глазах. В глазах же варваров, в свою очередь, Иисус и апостолы были куда более приятными существами, чем их жестокие, тупые и ограниченные Перуны, Одины и Армузды. Конечно, в эру Христа и Магомета мир изменился, но ни одна, повторяю, ни одна животрепещущая проблема добродетельного и благополучного существования людей так и не была решена. Значит, надо возвращаться к тому, что придумано до нас и умами лучшими, чем мы».

Разумеется, Гемист вёл такие речи только в узком кругу, и я был польщен, что оказался допущен в этот круг. На диспутах Вселенского Собора, где он порой выступал, Плифон держался рьяным противником латинян. Как нормальный человек нашего времени, он был двуличен.

Гемист кряхтит в повозке. Дождь стучит по войлоку, которым она обтянута.

– Не люблю зиму, – ворчит Гемист. – Как можно всё время жить под дождём? На Пелопоннесе крестьяне в это время делают крепкое вино. Оно желтоватое по цвету, отменно согревает старые кости.

Я смотрю в окошко, вырезанное в войлоке. Серый, унылый, предгорный пейзаж. «В Москве скоро масленица, – думаю я. – Настюшка блины будет печь. Как она там, моя родная».

– Я предупреждал Палеолога, – говорит Плифон, – что это будет судилище, а не Собор. Так оно и вышло.

– Утопающий хватается за любую соломинку. Ты же сам всё понимаешь, господин.

– Но не также бездарно, – возражает Плифон. – Латинянам не до нас. Они все передрались за место под солнцем, столько грязи и желчи излили на Лик Божий, что его уже и не рассмотришь. Надёжные люди сообщили мне, что французский король Карл VII отказался признать Папу Евгения. Король сейчас в Базеле, на Соборе, где осуждают две ереси – современную, богемскую и древнюю, от греков исходящую. Замечательно, нас к извергам гуситам приравняли. Без французского короля крестовый поход против турок утопия. Да и османы совсем не сарацины, которые сражались с крестоносцами в Палестине. Современно организованное государство, которому, пожалуй, можно позавидовать.

– Я заметил, что ты уважительно относишься к неверным, ритор, – сказал я.

– Я был одним из воспитателей нынешнего султана Мурада, – сказал Плифон. – Давно, двадцать пять лет назад. Тогда моя жизнь в Константинополе совсем осложнилась, больно бешено я нападал на монастыри и призывал к их закрытию, – Плифон захихикал. – Когда чем-то сильно увлечён, глупость всегда летит впереди тебя. Мне намекнули, что мой зад хорошо подходит для кола. Я бежал, мои соратники сделали так, будто я попал в плен к туркам. Султан Баязет милостливо принял меня в Андрианополе и назначил учителем своего старшего сына. Так что я хорошо изучил османов, и, поверь, у них чему есть поучиться. Мой воспитанник султан Мурад блестяще образованный человек, который извлекает максимум пользы из дикости своего народа. Кроме того, он искусный политик. Перед самым отплытием Палеолога в Венецию он прислал ему письмо, где предлагал больше надежд возлагать на дружбу с ним, чем с латинянами.

– Не ты ли посоветовал султану написать такое письмо, господин?

– Ты преувеличиваешь моё значение в этом мире. Пусть не покажется тебе это апорией, но я не вижу ничего противоестественного в соседстве мечети и святой Софии.

– Да, мне это трудно представить, – сказал я.

– Зато в призрачности союза с латинянами ты уже вполне должен был убедиться. Надо следовать логике вещей, как учил Пифагор. Османы также охотно примут ценности нашего мира, как варвары когда-то приняли лучшее из римского мира. Просто не надо к ним относятся как к дикарям и защищаться иконой как щитом. Ты должен знать, что мусульмане не отрицают Христа, просто они полагают его одним из великих пророков.

– Ты же не веришь в будущее христианской веры, – сказал я. – Тебе что полумесяц, что икона – всё одна белиберда.

– Я верю в то, что будущее будет совсем иным, чем мы себе можем представить, – задумчиво сказал Плифон. – Георгий трапезундский, один из наших философов, давно живёт в Риме, давно перешёл в латинскую веру, написал мне, что во Флоренции со мной хочет повидаться Козимо Медичи. Утверждает, что банкир мечтает возродить Платоновскую Академию. Мне это очень любопытно.

Лето от сотворения мира 6947, четвертая седьмица Великого Поста

Наконец-то дело нашлось и для моего замечательного друга Афанасия. После прибытия во Флоренцию повезли нас в ткацкий квартал показать, как с червя шелковичного кокон снимают. Квартал этот как бы и в городе, и одновременно за городской стеной. Большая роща тутовых деревьев, на которых бабочка живёт, обнесена крепостной стеной, которая хоть и пониже, чем городская, но всё равно высокая. На стене караул стоит денно и нощно, смотрит, чтобы никто из чужаков без спроса в квартал проник не смог. Между шелковицами домики ремесленников, там они живут, там шёлк выделывают. Там и помирают, кладбище у них своё, отдельное от горожан.

Рьяно во Флоренции секреты шёлковые хранят, женятся ремесленники обычно между своих, если вдруг невеста со стороны, после свадьбы она родителей и свояков больше не увидит, запрещено под страхом смертной казни. Говорят также, что если жена шелковода сыновей произвести не может, нанимают женщину со стороны, чтобы она ребенка выносила, а как мальчишка родится, к себе его забирают, чужая женщина ему матерью становится. Если же девчонка на свет божий появится, отдают в монастырский приют, а оттуда, когда вырастет, в срамной дом поступает. Об этом пронырливый Афанасий разузнал, а уж, правда или нет, я не знаю.

Дружок мой Афанасий сумел с этими ремесленниками подружиться. Они ему показали, как нить шелковую с кокона стягивать, у станка разрешают стоять, объясняют, что к чему. Афанасий им опасным не кажется, наверное, потому что ни слова на их языке не понимает. Полюбил Афанасий шёлковое дело, в квартал ремесленный каждый день как службу в церковь ходит, на девок, на моё счастье, почти внимания не обращает.

Город Флоренция очень большой и того, что в нём есть, не видел я ранее в других городах. Храмы высокие и красивые, из белого камня построенные. Через весь город река течёт, широкая и быстрая, Рна называется, местные жители на свой лад Арно зовут. Через реку каменный мост перекинут, по обеим сторонам моста палаты торговые. Товаров там множество, камки, аксамиты со златом, сукна скарлатные разные, масло дровяное, что из маслин делают. Видел я деревья, кипарисы и кедры. Кедр похож на нашу сосну, а кипарис корой как липа, только хвоя у него кудрявая и мягкая.

Есть во Флоренции икона чудотворная, образ пречистой Божьей Матери. Перед иконой в божнице шесть тысяч сделанных из воска изображений исцелённых людей: кто разбит параличом, или слепой, или хромой, или без рук, или великий человек на коне приехал, так устроено, что они как живые стоят, какие недуги и язвы у них были, так и сохранены.

Есть ещё иной монастырь, также построен из белого камня хитро и твёрдо, и ворота в нём железные. В этом монастыре сорок старцев живут, они к мирянам никогда не выходят, и миряне тоже к ним не приходят. А рукоделье у старцев такое – златом и шёлком на плащаницах святых вышивать.

Во Флоренции и Папа Евгений, и Палеолог. Смотрят друг на друга приветливо, но кривовато. На днях по поручению Папы Иоанн де Монтенегро, кардинал Родосский, так теперь велено Торквемаду называть, предал анафеме бискупов, что в Базеле на другом Соборе заседают. Палеолог ждёт посланцев от короля Венгерского и короля Польского, те твёрдо обещали прибыть.

Папа между тем торопит, требует, чтобы Вселенский Собор продолжился. Не нравится ему, что внутри Римской церкви раскол с новой силой разрастается. Решили собраться накануне светлого праздника Пасхи, обсуждать главное расхождение – прибавление к святому Символу веры или на латыни – филиокве.

Открыл диспут Марк эфесский. Народ в соборную божницу не пустили, как это было на диспутах в Ферраре, Евангелие лежало на престоле нераскрытым, статуи апостолов ликом вниз, свечи перед ними не зажжены. Перед Марком на кафедре несколько книг Деяний Вселенских Соборов.