Александра Романова - Контактная импровизация Страница 5

Серебристая хламида без начала и конца отвечает моему настроению, и я наматываю на шею десяток разноцветных бус, чтобы они дали блеск глазам, которым срочно требуются признаки внутренней жизни. На ноги манерные ботиночки на крайне высоком каблуке, чтобы не было соблазна скукожиться и стать незаметной. Человека с ростом сто семьдесят пять сантиметров от пола плюс каблуки не заметить невозможно, так пусть видят, что я пришла иметь мнение. А зачем еще идут на выставку к бывшему?

Нормальные люди и не ходят на выставки к тем, с кем вообще-то расстались, но я не принадлежу к категории среднестатистических обычных женщин, я презираю условности, почти как в послереволюционной России. Никакого счастья мне это поведение не приносит, одни проблемы, но я все равно делаю так, как не надо. Он хороший художник, выставляется не так часто, в глобальном смысле ничего плохого он мне не сделал, а тут как раз совершенно свободный вечер, и я просто зайду ненадолго. Разве тут есть подтекст? И пусть увидит, кого потерял, болван.

Февраль начался грандиозной оттепелью. Снег, который в немыслимых количествах валился с неба предыдущие два месяца без обеда и выходных, таял, превратив улицы в неглубокие речки с островами льда и кашеобразными берегами, в которых вязло все, что пыталось передвигаться. Комья снега и льда падали с крыш со страшным и протяжным звуком «шурх» и заставляли людей пригибаться и инстинктивно закрывать голову руками. Пешеходы ненавидели автомобилистов за то, что те окатывали их водой, мешали пройти и норовили согнать с дороги, а автомобилисты ругали последними словами пешеходов, которые в целях самосохранения перестали пользоваться тротуарами, больше похожими на тропы в глухих лесах, и нагло шли посередине дороги. В этом конфликте я предпочла сидеть с сухими ногами и терпеливо ползти со скоростью идущей впереди старушки. Я бы ее подвезла, но судя по яростным взглядам в мою сторону, помощь будет отвергнута.

Ехать к шести на Марата я довольно правильно начала в четыре, хотя можно смело опаздывать: еще ни одно открытие не случалось минута в минуту. Первое испытание терпения ждет уже на Малом, где три трактора, внезапно обнаружив снежную гору, решили ее превратить в три горы поменьше. Мне тепло, смешная тетка по радио поет про утро понедельника, и я могу думать ни о чем, в последнее время это стало привычкой. Пусто. Новости по радио отличаются от телевизионных своей непостижимой спонтанностью. Каждый сам решает, о чем ему вдруг захочется рассказать, поэтому появление в радиоэфире сообщения о том, что на государственную премию «Новация» выдвинута акция группы «Война», приходит как личная шифрованная посылка именно мне. Я давно следила за развитием хулиганско-эпатажной деятельсти москвичей на родной питерской земле, и эта сводка с фронтов добавляет специю в копилку настроения. Ребята разлили краску на Литейном мосту, и когда тот развели, то в створе Литейного оказался довольно убедительный космический фалос. Смешно. И такое вот у нас искусство. И снова развеселая музыка.

В ожидании развязки триллера с тракторами и снегом, обнаруживаю, что телефон дрожит. Московская галеристка – отвечу, всё равно все стоят.

– Да, – говорю с радостью, поскольку привыкла к стабильно хорошим новостям.

– Сашенька, привет, это Тамара, ты можешь говорить? У нас неприятности… Я должна с тобой посоветоваться, потому что… – ей явно трудно, и это меня просто пугает. – Меня попросили отменить твою выставку. Не совсем, конечно, но перенести. Выставочный зал перекупил один банк, который хочет кого-то там выставить срочно, а у меня сложности, потому что в мэрии перестановки и по всей Москве все так непросто…

– Я могу что-то изменить или мне надо просто принять это как факт? – я должна знать, что реальность невозможно исправить.

– Можно только заплатить ту же сумму, что обещал банк, но это в два раза больше, чем то, на что мы рассчитывали. Ты подумай, но я должна тебе еще одну вещь сказать. Ой, не знаю, как и начать, – пока Тамара подыскивает слова, я наблюдаю, как пробка начинает рассасываться, и мне надо двигаться дальше, хотя внутри у меня некоторый ступор. – Я взяла интервью у одного не очень удобного человека и сделала ему выставку, и после этого ко мне совершенно не приходят ни с телевидения, ни из журналов. То есть мне объявили байкот, и скорее всего надолго. Саша, прости, но я должна разобраться с этой историей, и твоя выставка будет провальной, если даже мы ее отвоюем…

– Я перезвоню, хорошо? – мне нужна пауза, чтобы доехать и чтобы подумать. – Все нормально, это неважно.

Расстроиться я не могу – надо думать о поворотах, светофорах и безумных людях, бросающихся под колеса в поисках спасения от снежных завалов. Как эта новость повлияет на жизнь? Никак. У меня станет еще на одно дело меньше, и это все. Теперь не надо изобретать сложных схем перевозки пятидесяти картин из города в город, не надо собирать полотна от владельцев, можно не страховать бессмертные произведения от пожаров и наводнений, и тем самым у меня появляется безразмерная временная дыра, потому что этот проект обещал меня хоть чуть-чуть развлечь, а теперь организацией досуга придется занять самостоятельно. Бороться с банками за выставку я, разумеется, не буду – это бесполезная трата нервов и денег, и есть соблазн попросту обрадоваться такому повороту событий.

– Козел, да! – жуткого размера квадратная железка на колесах придавила меня дважды к гранитному бортику. А за что? Что я ему сделала? Я его вообще не видела. Придурок. А вот и не стукнулась, воспитатель нашелся.

На Марата я впарковываюсь в какую-то дырку между двумя подснежными трупами автомобилей, у одного из которых выбито стекло и зияет провал в его темное чрево. Регистрирую внутреннее равнодушие ко всему, что меня окружает, и скольжу через два двора в третий, где, если повезет, случайный прохожий может найти галерею. Это такой особый питерский обычай – прятать все самые интересные места так, чтобы их могли найти только посвященные и только если им очень нужно.

Понятно, что не хватает денег на парадные залы с шикарными витринными окнами, что реклама стоит так дорого, что позволить себе журнальный разворот или минуту на телевидении может только производитель жевательной резинки, а для галеристов остается лишь тихая надежда на районную газету и местных бабушек, которые исправно посещают все бесплатные мероприятия. Вот такой у нас арт-рынок, который нужно откапывать и разыскивать, а потом еще, рискуя жизнью, взбираться по шаткой металлической лестнице к неприметной двери, над которой большими буквами написано «Май».

Игорь (моя двухлетняя история после развода) с нервным величием встречает гостей: их трое вместе со мной, потому как все остальные опаздывают гораздо увереннее. Затеряться в толпе (а именно таким был изначальный план) не удается. Поздравляю художника и, не останавливаясь, прохожу в закуток, где среди разложенных на полках картин можно повесить пальто. Из-за стены наблюдаю, как Игорь трясет руку мэтру. Товарищ мэтр напоминает яйцо вкрутую с окладистой бородой. Похоже, он даже не сменил домашнюю одежду на парадно-выходную, ведь предположить, что данный фланелевый костюм неслучаен, я не могу. Но Игорь подобострастно улыбается и гнет свою совершенно прямую спину. Ему необходимо казаться гораздо ниже, чтобы большому человеку было комфортно. Яйцеобразный патриарх обходит два зальчика и кривится, хотя работы более чем достойные.

Игорь похож на мужчину, и это его несколько выделяет в ряду художников. Если и пьет, то только для радости, не запойно, одевается в чистое и моется регулярно, работает в институте и читает книги… Его даже можно назвать красавчиком, во всяком случае, он сам себя таковым считает, помня спортивное прошлое и ревниво присматриваясь, не появились ли на его длинном и тонком теле явные признаки старения. У него фактурное лицо скандинавского типа, которое Бог, притомившись, срубил топором, так что я могла бы не капризничать и считать отношения с героем-художником подарком свыше. Но я не могла. Он раздражал меня, непостижимым образом любое его слово вызывало во мне отторжение. Чтобы довести меня до такого состояния, надо стараться особо, обычно я просто душечка, нежная и приветливая, я просто растворяюсь в мужчине, живу его интересами, думаю его мыслями. Когда я встречалась с программистом, то достаточно внятно могла поддерживать диалоги на тему информационных технологий; с мужем-врачом я успела прочесть массу занимательных книг по разным отраслям медицины, особенно мне приглянулась психиатрия. С музыкантом я говорю о музыке, с юристом могу обсудить природу закона и осмысленно не мешать рассказывать о ведении особенно трудного дела.

И как такую женщину может бесить мужчина? Загадка. И зачем тогда она вступила с ним в какие-либо отношения? Ничего сложного, элементарно: он настаивал, она уступила. Но сейчас не это главное – я хожу по выставке и рассматриваю картины. Индустриальные пейзажи. Стильные. На огромных листах бумаги при помощи трафаретов и баллончиков, это такое сверхпрофессиональное граффити, стрит-арт, перешедший с улицы в галерею. Не знаю, хотел ли он этого, того ли добивался, но все вместе – портовые краны, машины, корабли, вся эта динамика – потрясающе.