Алсари - Атлантида священная (из действительности доисторических времен) Страница 5

– Чье позволение мне еще нужно, царица, если ты сама допускаешь меня до своего лицезрения?

Впервые за свою, такую долгую по земным меркам, жизнь царица не нашлась с ответом. Эта беседа настолько отличалась от всего, к чему привыкла она, и что составляло незыблемую, как всегда казалось, основу ее существования, что она в растерянности, в то же время презирая саму себя за это, опустилась в легкое плетеное кресло, имевшее форму полусферы, и, тщетно прикрывая обнаженные округлые колени короткой домашней туникой, пролепетала:

– Я?.. Сама?.. Что ты такое говоришь, как тебя там…

– …Кечкоа, сиятельная царица. Ну конечно, ты! Кто же из вас впустит в свое сознание непрошеного гостя? Мой пропуск – твое расположение ко мне!

Царица Тофана начала с ужасом понимать, что отделаться от этого обитателя земной тени будет не так просто, может быть, даже невозможно. Теперь, закрыв глаза, она, в свою очередь, в упор разглядывала собеседника, подавляя невольное, какое-то природное отвращение к нему. Больше всего ее поразил его ярко-красный рот на фоне черной бороды, сливавшейся с волосами на висках, так что свободным на этом лице оставалось крохотное пространство: начиная от узкого лба с нависшими надбровьями, и заканчиваясь тупым треугольником довольно крупного носа. Рот этот, с выдающейся вперед нижней толстой губой, казался утонченному вкусу царицы атлантов чем-то неприличным, какимто вполне самостоятельным образованием, вызывавшим даже брезгливое чувство: он извивался в разговоре, среди густых зарослей щетины, как дождевой червяк. Царица вдруг успокоилась: червяков она не переносила напрочь, исключая их начисто из сферы окружающей жизни, и уподобление им губ этого чернобрового сразу же поставило его на соответствующее место.

Внезапно заскучав, она зевнула, прикрыв узкой ладошкой рот. Гость что-то продолжал говорить, однако царице стало неинтересно его слушать: зевота все усиливалась, и, мало того, ей огромных усилий стоило удержаться, чтобы со всей сладостью не потянуться.

– Ну, хватит! – наконец воскликнула она, поднявшись и подойдя к своему алтарю. – Заговорилась я с тобой, прости, снова запамятовала твое имя. А болтать мне попусту не в привычку, знаешь ли. Так что – будь здоров!

И она крепко закрыла перед самым носом Кечкоа, начавшего как-то линять и размываться в четкости линий, воображаемую, но вполне натуральную дверь – натуральную вплоть до малой трещинки, идущей от сучка, – и резко, в два оборота, повернула ключ в замке.

Зевота и ломота исчезли как не бывало. Царица, обретя как-то сразу свою обычную уверенность, быстро, стараясь ни о чем не думать, кроме как о предстоящем купании, прошла, на ходу развязывая пояс туники, в сад. Обнаженная, встала она под ледяные струи искусственного водопада, отведенного сюда от священного ручья Баим, который, говорят, течет чуть ли не с самой горы Мери, куда не ступала нога ни человека, ни обычного рода атланта – с тех пор, как стали атланты смертны…

Ритуальное омовение, с сознательным привлечением стихийных сил, освежило царицу и придало ясности ее разуму. Отряхнувшись после купания и выкрутив из густых длинных волос воду, как это делают поселянки, полоща белье в реке, она, все еще не допуская в сознание ни раздумий, ни мыслей, вернулась к себе, как и вышла – через ступени балкона – и, не призывая никого на помощь, начала тщательно, как всегда, одеваться. Собственно одевание составляло окончание этого почти священного действия, – процесса, в котором царица приводила свое тело в соответствие с идеалом Красоты, идеалом, который каждый атлант мог лицезреть внутренним оком, обращаясь к Высшему в себе, идеал тот был совершенен…

Открыв несколько деревянных, украшенных резьбой знаменитого Прама, дверок в стене своей спальни, царица в большом раздумье перебрала все наряды, висевшие там на торсах-манекенах. Несколько раз ее рука почти уверенно ложилась на мягкое плечо какого-то из них, затем возвращалась к другому, в задумчивости перебирая бахрому или украшения, разглаживая любовно невидимые складочки. Каждый наряд уже надевался царицей, и не раз, и каждый нес на себе определенный слой воспоминаний. Воспоминания эти были не все безоблачны, но зато все до одного волнующи и добры: в этих платьях, очень сложных по составу частей, настоящих царских уборах, – независимо от того, были ли они парадными, во всем блеске золота и драгоценных камней, или же предназначались для отдыха в кругу семьи и близких, и украшенных в этом случае не столько бьющим в глаза сверканием царской роскоши, долженствующей превзойти все, что могло изобрести не знающее предела воображение красавиц, у которых, вот уж воистину, Красота была «в крови», – сколько изяществом и необычностью вышивки или простой отделки, а иногда и просто новыми линиями покроя: царица Атлантиды была и признанной царицей Мод и Красоты.

Наконец она выбрала белое, такое простое, но несказанно прекрасное платье: было оно все, от плеч до ступней, убрано в мельчайшую складочку – признак божественной или царственной власти, – состояло из многих оборок и подхватов, и сложностью своего изготовления принесло немало слез и бессонных ночей известным расенским рукодельницам, взятым с тех пор царицей под особую опеку. Словом, нашлось им занятие, да и изрядная прибыль, потому что до этого дня сидели они, горемычные, в полной нищете, годами иногда поджидая своих воинственных муженьков, морских бродяг, которые возвращались время от времени к своим домам, оборванные и с пустыми кошельками, но зато осиянные духом необыкновенных приключений и с непременными подарками своим женщинам в виде колец, браслетов, а то и наплечных украшений, достойных царской знати. Подарки эти у женщин-расенок почитались за святыню, и не было случая, чтобы кто-нибудь из них, даже при крайней нужде, вынес их на базарную площадь, что шумела беспрестанно, до самой ночи, перед портом Атлантиса, просторная, как сам порт, наполненный несчетным числом судов и суденышек: от огромных металлических построек, чудом державшихся на воде, до изящных, всего в несколько ярусов, лодок из драгоценных сортов дерева, иногда с разноцветными парусами, которые расцвечивали бирюзовую, с белым кружевом пены, морскую гладь, делая ее еще более нарядной…

Поверхностные мысли царицы блуждали, не нарушая глубин прикрытого до поры сознания. Она вынула из дорожного сундучка одноразовый пакет с нательным бельем, слегка провела по нему ногтем, округло заточенным и покрытым нежно-розовым перламутром, – пакет послушно раскрылся. Царица критически просмотрела, растягивая на пальцах, тончайшее узорное плетенье – теперь, когда для быстроты обратились к машинной работе, стали появляться огрехи – и, присев на низкий стул перед зеркальной стеной, осторожно натянула сначала на ступни, а затем и на все тело плотно облегающую, почти неразличимую, если бы не вытканный цветочный узор, чешую, закрывавшую все тело атлантских женщин, оставляя лишь голову и кисти рук открытыми. Древний, сейчас почти несоблюдаемый закон предписывал им покрываться подобным образом каждый раз при общении с сознаниями, низшими по уровню, дабы защититься, хотя бы внешне, от губительных эманаций; руки по тому же обычаю скрывались тонкими, не стесняющими движений перчатками, а голова и – главное – лицо ограждались от мира эфемерной, едва различимой фатой, прикрепленной к головному убору, будь то царская корона или простой обруч на лбу. Впрочем, в своем кругу атланты не придерживались неукоснительно подобных строгостей. Однако, видно, у царицы появились причины одеться в непроницаемую броню, разряжающую вредоносные стрелы невидимых излучений. Ее уверенность в собственной неуязвимости была поколеблена.

Высокая, очень высокая даже для атланток, царица Тофана стояла перед своим отражением в большом, во всю стену, зеркале, и смотрела на себя как бы со стороны, безжалостно отыскивая в собственном облике новые черты, какие-то малейшие изменения, почти незаметные черточки, которые бы указали ей на начавшееся разложение. Жадно выискивала она эти признаки, известные ей одной, хотя сердце ее замирало от какого-то нового ощущения, неведомого ей до этой минуты.

Страх, – мелькнуло что-то. Неужели?.. Неужели это и есть тот самый страх, появление которого предвещает крах силы, гибель всего?.. Царица отогнала от себя, как назойливое насекомое, эту мысль, – но надолго ли?

Но никаких внешних изменений она не находила в собственном облике. Перед ней стояла юная женщина, все такая же юная, несмотря на время, оставшееся позади. Так же гладка, мрамору подобна, была ее белая кожа, скрывавшая под собой сложный и безупречно настроенный механизм органических взаимодействий и омических реакций. Именно об этой безупречности говорили и само состояние этой кожи, ее ровный цвет и матовая бархатистость, и яркий блеск глаз, присущий атлантам и удостоверяющий их высшее происхождение, и весь облик царицы: мягкие линии плеч и бедер, упругие ноги и вздернутые ягодицы, грудь, наполненная избытком жизненной силы и не требующая пока никакой внешней опоры. Так в чем же дело? Откуда ее беспокойство, такое непонятное и даже – подумать только! – вызвавшее в ней страх?..