Арбен Кардаш - Танец поневоле Страница 5

– Это я знаю, – сказал я. – А что стало с лошадью?

– После похорон, подавленный горем, дядюшка Антер не стал возиться с лошадью, принес животное в жертву, зарезал и раздал мясо селу. Он был прав: лошадь, у которой погиб хозяин, теряет вкус к жизни, хиреет от горя и в конце концов умирает… – Дядя Хелеф договаривал, точно забывшись, устремив глаза на вершину горы Гетин, что возвышалась вдалеке напротив нас.

– Но почему дядя Ахмед так сильно выпивал?

– Потому что от него ушла жена. Она была из одного равнинного села. Дочь кунака дядюшки Антера. Женили их по любви. Невесту привезли на лошади, как принято было в старину. Год они прожили вместе, родился ребенок. Но потом она заявила, что не желает жить в краю туманов, подобном преисподней. Захотела на равнину, в город. Но Ахмед этого не хотел, сказал: «Здесь я родился, здесь и умру». Уехала, дочь дьявола, оставив неокрепшего ребенка. Да хранит его Аллах, теперь он вырос, служит в армии, скоро вернется. Дядюшка Антер и старуха Тенфе вырастили его на козьем молоке…

От папироски дяди Хелефа почти ничего не оставалось. Завершив разговор, он поднес к губам маленький окурок, зажатый между двумя пальцами, затянулся. Посыпался пепел. Затянув еще разок, он бросил окурок, который еще тонко дымился в зеленой траве. Дядя Хелеф встал и кирзовым сапогом наступил на него. Я тоже встал, чувствуя печаль в сердце. Грусть была и у меня в душе. Устремив на меня взгляд, дядя Хелеф, раскинув обе руки, сказал:

– Эй, милый мой односельчанин! Что-то в глазах твоих заклубились тучи. Смотри, не заплачь! А то неизвестно, сколько ковшей твоя бабушка разобьет о мою голову! Мне моя голова еще нужна… Ну-ка, выше голову, если хочешь, чтобы она была крепкой!

Дядя Хелеф вернулся в свое обычное состояние духа. Это меня рассмешило.

– Вот так! Вот так, милый человек! Не с ослика же ты упал! – приблизившись вплотную, он заглянул мне в глаза. – Вот теперь тучи рассеялись. Посмотри вокруг себя! Наслаждайся этой благодатью! Живи! Только, милый мой, выпив, никогда не садись ни на коня, ни за руль машины. Пьяней без вина! И еще запомни: не приведи невесту со стороны. Придерживайся обычая дедов: невесту выбирай из местных. А потому не упускай ту самую дочь Шамсият. Как ее звали?

– Халиса, – ответил я. В моей груди опять затрепетали птицы.

– Салиха, – проговорил дядя Хелеф. – И имя на нее похожее, красивое.

– Не Салиха, а Халиса, – поправил я.

– Какая разница, как произносить? Лицом ясна, стройна телом, узка в талии. Хорошо обнимать такую, обними обеими руками крепко и не отпускай! – расхохотался дядя Хелеф. – Только вперед, только вверх!

Дядя Хелеф двинулся вверх по узенькой тропинке. Положив палку на плечо, он засвистел. Я последовал за ним.

«Хорошо, что не встретили возвращающуюся с родника Халису, – подумал я. – Кто знает, что бы он еще начудил…»

Благодать была кругом! С правого берега Большой реки я впервые видел нашу долину. С четырех сторон возвышались четыре горы: Шалбуздаг, Гетин, Келет и Красная гора, состоящие из утесов, скал, острых гребней; их соединяли зеленые проходы и поля на склонах; овраги, прорытые потоками, и серые разломы, образованные какими-то природными катаклизмами – все это отсюда, с тропинки, ведущей от реки к Красной горе, виднелось как на ладони и по-другому, для меня по-новому. Из нашего села каждая черта этих вершин мне была хорошо знакома. Если бы меня попросили нарисовать их с закрытыми глазами, я бы это сделал без всякого труда. Однако с видом, открывающимся отсюда, я не был знаком, и моя душа не сразу могла объять эту громадную картину. Но я осознал то, на что раньше не обращал внимания: хотя все горы были почти одинаковой высоты, каждая из них обладала своей неповторимой особенностью. Шалбуздаг состоял из громадных, точно обтесанных, прямоугольных скал, в беспорядке наваленных друг на друга. Вершина Гетин напоминала голову и плечи сказочного великана; кто знает, не изваяние ли это героя Шарвили[16]? Келет был из скальных слоев, разделенных полосами зеленых склонов. Базар-Дюзи из нашего села похожа на треугольную белую башню, её заслоняла Красная гора. Она вытянулась от Базар-Дюзи до горы Келет. Келет и Красную гору разделяла обрывистая лощина, которая называлась Гилх. Дети нашего села называли её по-своему – Откусанным местом. Действительно, было похоже, что когда-то из большой каменной стены, объединяющей две горы, некое сказочное чудище вырвало кусок. Точно определяя границу двух гор и прилегающих к ним угодий, вниз по Откусанному месту, прорыв глубокую теснину, протекал небольшой поток и ниже моста сливался с Большой рекой. Поток разделял также бедный растительный покров покатых склонов в низовьях Келет и изобилие угодий, раскинувшихся у подножия Красной горы вниз до самой Большой реки. На стороне Келет-горы травы было мало, большинство холмов там оставались оголенными, не зеленели даже в весеннюю пору; а угодья Красной горы состояли из зеленых полей и альпийских лугов, отчего там и требовались объездчики. Нетрудно было догадаться, откуда такое изобилие у Красной горы. Ведь она всегда покрыта снегами и льдами, которые дают жизнь потокам и родникам, поящим землю. А на вершине Келет даже снег, выпавший зимой, держится недолго. Может быть, причиной тому служит солнце, которое всегда поднимается из-за этой горы. Келет завидует Красной горе, говорили односельчане, потому она высыхает, превращаясь в голые скалы. А Красная гора остается сама собой, никогда не меняется, и ничто не может превратить ее во что-то другое. Эта гора, из села похожая на длинную и высокую, красную стену крепости, какая бывает только в сказках, с тропинки, по которой мы шли, казалось, вот-вот обрушится на наши головы. Если из села можно было наблюдать за серебристыми льдами на вершине Красной горы (когда из-за Келет всходило солнце и когда оно заходило за Шалбуздаг, льды и струящиеся из-под них потоки сверкали), то отсюда ни вершина горы, ни льды не были видны. Зато потоки, текущие по склону горы, из села похожие на тонкие белые нити, теперь делились на мощные потоки и разбивались о скалы, точно алмазные глыбы, и расходились во все стороны; внизу, у подножия горы, они опять выходили из-под разорванных скал и валунов, стекались в русла, усеянные мелкими белыми камушками и извилистыми ручейками между больших красноватых глыб, отколовшихся от скал и скатившихся далеко вниз по пастбищам, украшая собой луга и сенокосы, наконец, сливались с Большой рекой. Прямо посреди Красной горы, точно его кто-то вырыл, прежде тщательно измерив, находился Орлиный грот, который отсюда смотрелся еще более обширным и глубоким, таящим в себе какую-то опасность. Казалось, что пасть чудища, оставившего Откусанное место, была именно такой; или некое свирепое существо попыталось разрушить крепостную стену, сделать в ней проем, а когда у него ничего не получилось, сбежало… Но едва ли могли существовать чудища, у которых хватило бы сил, чтобы разрушить эти горы, покорить их себе. Иначе они не возвышались бы так горделиво и в то же время умиротворенно, каждая сохраняя свое своеобразие…

В синем, цвета глаз Халисы, без единого белого облачка, небе кругами парил орел…

– Парень, я не просил, чтобы ты так высоко задирал нос! – Дядя Хелеф вернул меня к действительности. – Ты видел когда-нибудь надгробие Шах-Бубы?

– Какое надгробие? – не понял я.

– Если не видел, то смотри. Вот надгробие твоего соседа.

В холмик была воткнута палка, а на ней красовалась папаха. И палка, и папаха принадлежали дяде Шах-Бубе; я догадался, что мы достигли архаша. По зеленому лугу разбрелись бычки. Они щипали траву.

– Ты понимаешь, о чем говорит это надгробие? «Я сплю, меня не трогай». А потому не стучи ногами. – Дядя Хелеф, конечно, шутил, потому что тут захочешь – и то не сумеешь стучать: луговая трава густа и мягка.

Дядя Хелеф привел меня к выстроенной из камней хибаре, которая пряталась за громадным валуном. Сзади к ней примыкал загон с каменной оградой. Черепичную крышу загона поддерживали потемневшие от навоза деревянные опоры.

Черепица, чтобы ее не сорвало ветром, была вразброс придавлена камнями. От загона несло навозным духом.

– Заходи, дорогой гость! – Дядя Хелеф пригласил меня в хибару. – Это наша тавхана[17]. Полюбуйся, как почивают живые шахи и беки!

Дяди Шах-Бубы в хибаре не было. Обстановка внутри была очень скудная. В стенах, кроме той, где находилась дверь, были оставлены маленькие оконца. Лишь одно из них было застекленное, то, что в стене напротив двери. Внизу под пустыми оконцами, на земляном полу, лежало по подушке. Как я догадался, в туман, при похолодании, ими затыкали оконца. На полу была постелена бычья шкура. В одном углу на невысоком обтесанном камне-подставе стояла вымытая посуда, накрытая полотенцем, по виду давно не бывавшем для стирки в женских руках. Рядом примостились покрытые копотью кастрюля и чайник. На застекленном окне находилась и лампа. Другой угол занимали матрасы и одеяла с накинутой на них буркой; поверху лежала книга «Материалы XXV съезда Коммунистической партии Советского Союза». Подумалось: «Неужели они ничего другого не нашли почитать?» Не поверив, что они читают такую скучную книгу, я спросил у дяди Хелефа: