Андрей Куц - Самое страшное преступление Страница 5

– Уж лучше тут сиди, – сказал Бориска. – Ведь и правда вышибить дух могут. Могут. Если пьяны, злы и поймают.

– Вот то-то и оно, что могут, – согласился Бобров и снова вздохнул.

Помолчали.

– Трушу я, парень, – сознался Костя Бобров. – Да, трушу. Стыдно мне за это. Но ничего не попишешь. Побаиваюсь я их. Пущай успокоится. Тогда я зайду в село, прихвачу свои пожитки и дёру. Утеку куда подале. Куда глаза глянут, туда и отправлюсь. Видно, такова моя доля. Нигде не приживаюсь. Скачу с места на место – ни дома у меня, ни семьи, даже нет постоянной верной женщины. – Костя пристально посмотрел на Бориса.

Тот не выдержал – отвёл глаза.

– Э, паря! – воскликнул Костя. – Я тебе больше ничего не скажу. Я так погляжу ты парень бравый. Ты ещё чего доброго вздумаешь помогать мне. Пойдёшь добывать мои пожитки и документики. И сцапают тебя, и выведают, где я сижу. Тогда, ох, плохо мне будет, ох, плохо! – Он затряс головой. – Не надо туда соваться раньше времени, ой, не надо! Не будешь геройствовать? Не надо. Прошу тебя. Забудь. – Костя неожиданно вскочил и, шмякнувшись на колени, весело так, по-дружески открыто и даже как-то ласково заглянул мальчику в глаза. – Да ведь мне ни к спеху. Не о чем переживать. Я бывал не в таких передрягах. Я могу тут перекантоваться. Смотри, какая прелесть. Лето, зелень и всё такое прочее. А если ты мне пособишь, тогда вообще лафа. Ну, знаешь, какой едой, может, какой старой одёжкой… Посмотри, какой я обтёрханный. Поможешь? Всего пару-тройку дней. Не больше.

– Наверное, – неуверенно произнёс Бориска.

– Но только молчок! Обо мне не должна знать ни одна живая душа. Даже в твоей деревне. Разве что кроме твоих дружков, которые самые проверенные и надёжные. На которых можно положиться. А то упомянут обо мне в селе, и всё! Пиши пропало. Хана. – Бобров, которого про себя Бориска начал называть «Бобёр», положил длинные и крепкие руки на оба плеча мальчика. Встряхнул его для бодрости и чувства спайки, единства. Ухмыльнулся. – Взрослым – ни-ни, молчок. Ясно? Ты же не станешь доносить на бедного Костика Боброва?

– Зачем мне? Не стану.

– А поможешь перекантоваться?

– Помогу… чем смогу.

– Вот это правильно. Мне многого не надо. Чем сможешь, и за то скажу спасибочки.

– Поесть бы мне, Борис, да завалиться спать, чтобы бока полечить. Но, натощак, ну, никак не спится. Живот урчит – каши просит, хе-хе.

– Ладно, – с ленцой сказал Бориска и ещё ленивее поднялся. – Пойду погляжу, что у меня есть.

– Во-во, иди, погляди. И если сможешь, побольше принеси. Жуть как жрать хочется.

Бобёр осклабился.

«Мерзость какая, – подумал Бориска про его ухмылку. – Но помочь мужику надо. Не виноват он, что такой не… непрезентабельный, что ли? Я же не вошь. Я понимаю».

Бобёр опрокинулся набок, опёр голову на руку, и продолжал улыбаться, провожая взглядом неуверенно уходящего, часто оглядывающегося мальчика. Он поднял кулак в знак приветствия, единства и поддержки, мол, NO PASARAN! – они не пройдут, товарищ, держись, я с тобой и всё такое прочее, не дрейфь, мужик!

«Прямо выходит какой-то Ленин в Разливе или… или Охотники на привале, чёрт подери». – Бориску поглотила сочная зелёная кукуруза. Солнце плыло высоко в небе и жгло соломенную макушку мальчика. Кукурузные верхушки колыхались, обозначая его путь. Лист шуршал. Слежалая земля кидала под ноги сухие комья.

Выбравшись на просёлок, Бориска поспешил к дому.

Ему чудилось, что Бобров Костя наблюдает за ним из-за рядов кукурузы, что он крадётся следом.

Зачем? Зачем ему это надо?

Борис срывался на бег. Потом одумывался, шикал на себя, образумливал. И возвращался к быстрому шагу, но не оборачивался, чтобы проверить пугающее предположение. Он, конечно, отнесёт мужику еды и питья. И даже, наверное, выберет что-нибудь из старого тряпья – для одёжки и тепла на ночь. Но лучше поскорее с этим покончить, чтобы вернуться к прерванным делам, в свой двор, к своему дому. И всё основательно взвесить, обо всём подумать неторопливо, без нервов.

Бориска не оборачивался, и потому не видел, что за ним не только наблюдают, за ним идут, идут по пятам, ускоряя шаг тогда, когда он начинает бежать. Но за ним шёл не мужик, а дородная женщина с утомлённым лицом, на котором ещё проглядывала былая привлекательность. Она направлялась из Житнино к Тумачам, когда увидела мальчика. Она вздрогнула, потому что шла именно к нему. Именно он был ей нужен, именно его она захотела увидеть. Она заторопилась, желая нагнать его и тут же остановить. Но мальчик то бежал, то проворно шёл, и женщине никак не удавалось покрыть разделяющее их расстояние. Да ещё эта длинная цветастая юбка, доставшаяся ей от бабушки, путала ноги и подметала дорогу – женщина запыхалась, запотела.

Она остановилась, сняла с головы платок, укрывавший забранные в пучок тёмные волосы, и утёрла лоб. Она громко выдохнула, подула запазуху белой блузы с короткими рукавами, украшенными дырчатыми рюшками, и, более не стараясь догонять мальчика, пошла прежде избранным шагом.

А за ней, как шишкарь-воришка, укрываясь по краям поля, пробирался малыш лет шести. Его вострый чёрный глаз так и горел, нацеленный в спину женщины, и нет-нет да перескакивал на широко качающуюся юбку.

Это был её сын.

И её сыном был Бориска. Её первым ребёнком, старшим. И самым любимым, в чём женщина уже давно не сознавалась даже сама перед собой.

Мать долго стояла перед холмиком, скрывающим Тумачи, переводя взбаламученное дыхание, собираясь с мыслями и отыскивая решимость, посеянную по дороге.

Наконец она поднялась на холмик и посмотрела на маленький тумачовский мирок, когда-то целиком и полностью бывший её миром.

В это время Бориска находился в доме, где уже многие годы жил с отцом. Он копался в чулане, отыскивая подходящее для мужика тряпьё. Мальчик отобрал: заброшенный старый отцовский железнодорожный китель, заляпанные краской стёганые штаны, одну пару дырявых, но пригодных для носки шерстяных носок и тяжёлые безразмерные башмаки.

Он помешкал, раздумывая. Ему было жалко шмоток, потому что всё-таки было неясно, что это за мужик, и как надолго он задержится в шалаше в качестве отшельника. А ты давай, неси ему одежду из собственных запасов. Устраивай его комфорт, заботься, чтобы ему было тепло.

Бориска изгнал из головы лишние мысли. Они только мешались, ничем не помогая, и пошёл к холодильнику. Ему не требовалось шнырять по закромам. Он наперечёт знал съестное, что было заготовлено и хранилось не только в холодильнике, но и во всём доме.

Он положил в небольшую кастрюльку мятой картошки и три свежих, и два бочковых огурца. Он отрезал ломоть колбасы, кусман чёрного хлеба, выбрал вилку, что показалась похуже, и вместе с двумя яйцами, ещё вчера сваренными вкрутую для себя, завернул всё это богатство в газету. Он запихал добро и провиант в хозяйственный мешок – это для конспирации, и вышел под солнце на крыльцо.

Перед калиткой толкалось двое местных шалопаев и одна девочка. Бориска часто проводил с ними время, несмотря на то, что был старше их. Правда, было это не так уж и часто: в деревенской действительности ребята хорошо и умело развлекались самостоятельно, без надзора «старшего брата», как они бывало, посмеиваясь, величали Бориса.

– Бориска, ты чего делаешь? – закричала девочка, которую звали Катей. – Пойдём гулять!

– Куда? – отозвался Борис.

Трое ребят вошли к нему на огород.

– Мы хотим наведаться в Житнино, – сказал Саша Кулешов, – попялимся на городских или окунёмся в речку.

– Погнали, искупаемся! – поддержал Митя Потапов.

– Не могу, у меня дела. – Борис по-простецки бухнул мешок возле крыльца – вроде как там нет ничего особого, лишь всякий скарб и хлам для хозяйских дел. – Может быть, завтра?

– Да пойдём! Всё дела да дела… Сколько можно? – возмутилась Катя и легонько пнула мешок.

– Не трожь, – грозно сказал Бориска.

– Ты чего? – не поняла Катя. – Подумаешь. Чего ему сделается?

– Всё равно не трожь. Чего тебе его трогать? Неймётся? Идите себе. У меня вон дверь вышиблена. Не видите, что ли? Ко мне ночью завалился пьяный урод Писаков, и стал буянить, просил денег на выпивку. Доделать надо, чтобы ночью никто не забрался ко мне в постель, ясно?

– А-ааа… – протянули ребята, от любопытства и уважения к смелости и самостоятельности Бориски, разинув рты и заблестев глазами. – Это надо. Делай. Мы пошли?

– Давайте. До завтра.

– До завтра! – задорно сказала Катя и побежала вперёд.

И остановилась. Вросла в землю.

Перед калиткой стояла разрумянившаяся мать Бориски.

– Извините, – пролепетала Катя и протиснулась мимо женщины.

Саша с Митей ещё не дошли до калитки, а потому они остановились и оглянулись на Бориску. Но тот ничего не замечал. Он шуровал в мешке, проверяя, не перевернула ли Катя кастрюльку с харчем для мужика.