Андрей Синельников - Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги Страница 5

Жанна прикрылась рукой, как бы стараясь заслониться от нестерпимого жара, и вдруг пред ее глазами открылась картина.

Солнечные лучи играли на золоченых митрах, на епископских посохах, на пурпуровых кардинальских одеяниях, на багрово-красных сутанах епископов, пробегали по бархатным, отороченным горностаем коротким мантиям, золотили обнаженные клинки. Эта роскошная игра красок, эти яркие блики еще резче подчеркивали контраст между группой обвиняемых и пышным судилищем…, между судьями и четырьмя старыми, оборванными старцами, которые стояли, прижавшись, друг к другу, неразличимо серые, будто изваянные из пепла.

Жар костра жег ее все сильнее и сильнее. Она всмотрелась в лица тех, кто стоял на костре, и узнала лицо мудрого старика отдыхающего в кустах жасмина. Он простер руку в сторону пышно украшенной ложи, и она инстинктивно повернулась туда. Над ее головой громовой голос пронесся как гром грозы.

– Папа Климент! Ты сын греха я скоро позову тебя к себе. Ты знаешь, где мы встретимся! – В пламени костра он грозно простер свою руку в сторону человека в тиаре и тот вздрогнул.

– Король Филипп Красивый. Нет, не отвагой и умом прославился ты в этом мире, а токмо смазливой рожей и нутром предателя. Я жду тебя! – И пламя костра кажется, повинуясь воле Посвященного, отступило от него, дав сказать следующие слова.

– Гийом де Ногарэ! Не пройдет и года, как я призову вас на Суд Божий! Проклинаю вас всех! Проклятие на ваш род и род ваших приспешников до тринадцатого колена!

Уже корчились в вихре огня его соратники, но ярко-красный огнедышащий смерч не мог коснуться великолепного старца, он повернулся в ее сторону, их глаза встретились, и она как бы вобрала в себя весь жар его веры. А золотисто-алая саламандра плясала в глубине пламени, повинуясь воле Совершенного.

Затем Жанна очутилась на площади огромного города у стен такого же огромного орденского замка, возвышающегося черной исполинской горой над всем разгулом, происходящим у его подножья.

На площади вихрем крутилось разнузданное празднество, напоминающее кривляние ряженых в рождественскую ночь, когда после мессы толпа мужчин и женщин всех сословий врывается в собор и предается там блуду и пьянству. Именно так и происходило на всех улицах этого серого города. Как только разнесся слух, что вооруженный отряд проник в резиденцию ордена, Жанна увидела, как городской сброд бросился в замок, чтобы принять участие в кощунстве. Людям хотелось отомстить тамплиерам за их суровость и спесь. Везде, везде на всех улочках города толпа пускалась в погоню за теми, кто пытался бежать, ловила их, избивала и жалких, истерзанных вручала королевским ищейкам. Из погребов выкатили бочки, и вино полилось рекой. Кухни были разграблены. Всю ночь народ пировал на улицах при свете факелов.

Жанна блуждала среди костров, вглядываясь в лица людей, потерявших человеческий облик, как будто пыталась встретить кого-то родного. Пошел мелкий моросящий дождь. Сам господь решил погасить угли от кощунственных костров и остудить не в меру разгорячившиеся головы. Жанна неожиданно вышла на Жидовский остров к площади, где еще дотлевали угли королевской казни. Она подошла к пепелищу, как будто что-то толкнуло ее и, склонивши колено, взяла горсть пепла, завернула его в платок и спрятала на груди под серой накидкой горожанки. Не заметно для нее маленькая саламандра скакнула с едва тлеющего уголька в ее руку и юркнула в пепел.

На следующее утро, несмотря на дождь, люди теснились вокруг костров, разведенных под открытым небом. Пьяницы храпели на голой земле. Публичные девки, надев на себя белые рыцарские плащи, отплясывали непристойные танцы, а увешанные серьгами цыганки били в тамбурины. В огонь летели вязанки хвороста. Женщины несли котелки с горячим вином и разливали его в подставленные кружки, а вокруг бесновался пляшущий хоровод.

Крики и смех были слышны в самом сердце замка, в подземельях большой башни, но туда они доносились приглушенно, неясно. Сержантов и братьев-служителей согнали в большую сводчатую залу. А сановников и рыцарей разместили в одиночных камерах. Со вчерашнего утра они не получали пищи. Никто не пришел к ним. Никто не объяснил причин внезапного ареста и незаконного заключения. Время от времени они слышали шаги в переходах, звон оружия, скрип замка, порой вдалеке – голос одного из братьев, горячо спорящего с теми, кто его уводил. И снова наступала тишина, нарушаемая лишь далеким гомоном праздника да глухими ударами колокола, отсчитывающего часы…

– Через две недели от кровавого поноса в ужасных судорогах умрет Клемент, Сухой надтреснутый голос вернул ее в райский сад. Видение пропало. Она повернулась. Старик на лавочке открыл глаза и смотрел на нее ласковым взглядом.

– А в ноябре того же года Филипп Красивый скончается от неизвестной болезни. Мы знаем толк в ядах, – Продолжил он, – Подойди ко мне девонька, не бойся.

Жанна подошла к старцу. Он протянул сухую, но крепкую руку погладил ее по русым волосам.

– Вот ты какая, Жанна де Арт. Откуда ж у тебя такой дар видения? Ну да впрочем, Лучезарная знает, кого в ученицы брать. В этом деле она действительно Совершенная. Не буду я тебя пугать, малая, но тот же мученический венец и тебе предназначен. Не скоро. Но знай – это наш общий костер. Артемида тебя научит всему, сделает из тебя легенду. Вот тогда и встретимся… здесь. Я подожду. А пока беги, учись…При„цесса. Вон, видишь у фонтана, дама в розовом с золотом наряде? Это Сивилла, подружка твоей госпожи. Пойди к ней. Скажи, любомудр Жак послал. Она тебя кое-чему научит. Будет байки баить про то, как они с Лучезарной в Святом Граде куролесили, поменьше слушай. Красиво не соврать – историю не рассказать: Подойди поцелую, – Он поцеловал ее в лоб, – Беги, огневушка-поскакушка.

Когда Жанна отошла, он тяжело вздохнул и с грустью посмотрел ей вслед.

– Чего судьба – Макошь таких девчушек выбирает в героини, и на костер их ведет? Нас что ли мало? – Подумал он, – Однако не мне о том думать, – Оборвал он себя, – С Богами не спорят.

Жанна направилась к фонтану, где в окружении молодых пажей и оруженосцев стояла прекрасная дама в розовом платье с золотой оторочкой. Она милостиво внимала комплементам молодых людей, „о ее внимательный взгляд уже следил за приближением новой фаворитки. В какой-то момент неуловимым движением вся процессия, медленно фланирующая между фонтанами, оказалась рядом с Жанной, практически отрезав ей все пути, кроме одного, ведущего к Сибилле.

– Здравствуйте, госпожа, – Жанна опустилась в глубоком реверансе, как научила ее Малка, – Мастер Жак посоветовал обратиться к Вам с просьбой, „о не отвлекаю ли я Вас от более значимых дел?

– Говори, говори малыш. Если Мастер Жак посоветовал, то, как я могу отказать, – В глубине ее бездонных черных глаз мерцали звезды.

– Мастер просил передать, что если Вы соблаговолите, то может, дадите мне несколько уроков того искусства, в котором только вы являетесь Совершенной.

– А льстить – это он тебя научил, или твоя госпожа Сиятельная? Что ж ты краснеешь? Пошутила я. Буду, буду учить тому, что знаю. Садись вот здесь на полянке, а „а этих, – Она махнула царственной рукой в сторону окружения, – Внимания не обращай. Они считай как цветочки, как бабочки в этом саду. Для красоты и приятетвия. Для начала я тебя просвещу, кто я.

– Когда в далеких северных землях произошла вся эта история с Андреем Первозванным и твоей хозяйкой, которую звали тогда Малка, а в Святом Граде народ называл Девой Марией…. Ты у нее спроси, почему у нее в ее рыжих волосах прядь седая? Пусть сама расскажет. Так вот тогда когда она после этого вернулась в Иерусалим, раны зализывать, – Жанну неприятно поразил тон, каким говорила Сибилла, но в мозгу вспыхнули слова Богини леса: «молчи и слушай!» и она подавила в себе неприязненное чувство.

– К тому времени, – Между тем продолжал литься негромкий голос Сибиллы, – Когда Малка вернулась, огненно-волосую Богиню все давно забыли. Это ж, сколько лет прошло! Кто уехал, кто погиб, кто просто умер от старости. Да и кто мог представить, что годы не согнут и даже не состарят Солнечную Деву. Появившись в хорошо ей знакомых местах, Малка взяла себе имя Изабеллы и стала патронировать маленького короля Иерусалимского Балдуина. Материнские чувства видать с годами проснулись, – Ехидно заметила она и краем глаза глянула на реакцию Жанны. Та сидела с открытым ртом, – Такая же дура, как ее хозяйка, – Про себя подумала Сибилла и продолжила, – Вот тут мы с ней и сошлись. Пока Малка мерзла там, в росских снегах, среди диких медведей, я расцветала под южным солнцем и к тому времени была достаточно известна в узких кругах волхвов и жрецов. Девчонкой меня определили в Храм Артемиды Эфесской в вравронии, жрицы любви и войны. Там меня воспитали и открыли во мне дар прорицания. Был такой поэт Гераклит, его и назвали Эфесский, потому как он возле нашего Храма подвизался. Вот он впервые рассказал про мой дар. Потом в поэмах называл меня то Кассандрой, то Манто, написал, что живу я тысячу лет. Поэт, что с него взять, – Она мечтательно вздохнула, видимо вспомнив, что-то свое, – Он и пророчества мои записывал, гекзаметрами, видимо завидовал славе других поэтов. Придумал, что были они „а пальмовых листьях записаны, а он только переписал. Назвал это «Сивиллиными книгами», байку сложил, как я их Тарквинию Гордому торговала. Глупый смертный. Бессмертные не торгуют, у кого нет конца жизни, тому не нужны богатства и слава, он их копит вечно. Вообще я не о том. Познакомились мы и подружились с Малкой-Изабеллой при дворе маленького короля. Она там уже вошла в роль матери, а я только что рассталась с маркграфом Вильгельмом, хотя мужчина он был хоть куда, но здоровьем не вышел. Досужая молва приписала мне сына от него, в чем я никого и не переубеждала. Хотя ты наверно знаешь, а если нет, узнаешь после, что вравронии, жрицы Артемиды, те которые бессмертие получили, корень жизни продлевать не могут. Ну да о том тебе твоя наставница расскажет, или в Храме жрицы поведают. Когда премудростям любви учить будут. Что ты на меня глазами хлопаешь? Раз ты у Богини Леса в холопках, то и быть тебе весталкой для оргий, как я была, – Она задумчиво улыбнулась.