Анна Тотти - Пятнадцать стариков и двое влюбленных Страница 5

Возможно, хватило бы и на больше, если бы старший сын, которому только-только исполнилось двадцать лет, не решил жениться. В конце лета он привез из Бухареста девушку, совсем девочку, еще моложе, чем он сам – знакомиться. Девушка много улыбалась, мало говорила, и смущалась в присутствии родителей жениха. Когда сын с невестой уехали, Клаудия сказала твердо:

«Для общего спокойствия, счастья и благополучия старикам не следует жить с молодыми. Нужно покупать или строить дом».

Кроме того, требовала решения проблема, связанная с матерью, которая существовала уже много-много лет – этакая душевная заноза или вялотекущая болезнь, присутствие которой особенно ощущается в самые тяжелые минуты.

В конце октября Аурель снова ехал на заработки в Израиль, в эту странную, ни на одну другую не похожую страну, которая умеет приворожить человека или напрочь отвратить от себя того, кого она не захочет принять.

Все получилось удачно, без лишних проволочек. В сентябре Аурель наведался в Бухарест, в уже знакомую ему фирму, которая в прошлый раз подыскала ему работодателя в Израиле, подписал договор о том, что не будет иметь претензий, если что-то пойдет не так, заказал визу и оплатил билеты. В середине октября он еще раз съездил в столицу, забрал готовую визу и направление на работу. В магазине он обновил свой гардероб: купил черно-желтую ковбойку, новые коричневые мокасины и бежевые вельветовые брюки – на зиму.

До отъезда оставалось несколько дней, и он занялся домом, потому что уезжал не на неделю и не на две: что-то подремонтировал, подправил, покрасил. Близкое расставание прибавило зоркости глазу.

Один из вечеров Аурель посвятил своей коллекции курительных трубок, которая насчитывала девяносто два предмета и являлась объектом его гордости. Некоторым экземплярам было по сто с лишним лет. И они стоили немалых денег. Например, под номером три находилась трубка из Франции конца девятнадцатого века, не простая, а с дополнительной чашей. Небывалая редкость. Обе чаши изготовлены из дерева, инкрустированного металлическими вставками, а мундштук – из оленего рога,

Или вот эта – одна из любимых трубок Ауреля – «охотничья» с крышкой. Из России. Тридцатые годы двадцатого века, фарфор с росписью на охотничью тему, металл, деревянная вставка с винтовой нарезкой. Чубук крепился шнурком к мундштуку.

Некоторые трубки были настоящими шедеврами ручной работы. Одна из них под номером двадцать один: дерево, янтарь, резьба. Франция, первая четверть двадцатого века.

Какие-то принадлежали персонажам историческим, как эта, под номером девять – трубка Николае Чаушеску, с которым Аурель был лично знаком.

Все трубки были разложены в матерчатые кармашки черного бархатного «патронташа», рассчитанного на девяносто шесть предметов. Сейчас были заняты девяносто два из них. Четыре кармашка были пусты. Это был его неприкосновенный запас, его «кубышка на черный день», с которой он решился бы расстаться только в самом крайнем случае.

Аурель аккуратно свернул «патронташ» и уложил свое тяжеловесное сокровище в нижний ящик деревянного комода с искусной резьбой вокруг кованых ручек. Он никогда не курил из этих трубок, потому что для каждой из них, чтобы трубка «зазвучала», нужно подобрать один-единственный сорт табака, который соответствовал бы именно этому материалу и этой форме, а для некоторых трубок табак требовался и вообще драгоценный.

Когда наступил день отъезда, он еще раз проверил уложенные в чемодан вещи, взял кожаную куртку – на случай зимних пронзительных ветров с моря, зачесал назад темно-русые волосы, пригладил вислые усы, обнял отца, поцеловал жену, сыновей и уже повернулся было, чтобы уходить, но Клаудия остановила его. Она быстрым шагом поднялась на второй этаж, где находилась их с Аурелем спальня, и через несколько минут спустилась вниз с маленьким кожаным мешочком в руках. Мешочек был стянут кожаной тесемкой, такой длины, чтобы его можно было свободно носить на шее. «От сглаза и от соблазнов, от злых сил, подстерегающих нас в пути. Носи, не снимай», – сказала она, надевая амулет на шею мужу, и глаза ее заблестели.

7

«Давай встретимся. Я закажу столик в кафе. Посидим вдвоем. Ты и я»

Это был Эдик. У него сегодня День рождения. Я поздравила его утром. И вот теперь он хотел отметить это событие со мной.

«И чем же тебя порадовать при встрече?» – спросила я.

«Что-нибудь символическое», – ответил Эдик.

«Может что-то особенное? – настаивала я.

«Особенное? Может быть, поцелуй?!=))

Мой друг Эдик. Это была не просто шутка. Даже совсем не шутка. Черт дернул меня за язык. Каков вопрос, таков и ответ. Вот теперь думай, как выкручиваться из этой ситуации.

К тому же, совершенно нет времени. Эта замотанность. Дела-дела. Я подумала: «Ну как я поеду? Он начнет ко мне клеиться, а я не люблю, когда ко мне клеятся друзья». И я не поехала в кафе. Это было жестоко. Наверное, он ждал. Сидел один за пустым столиком и поглядывал на часы. Потом встал и ушел…

Я не люблю это воспоминание.

8

Ольга, прикрывшись пестрым покрывалом, сидела в кровати. Бени стоял к ней спиной, застегивая брюки. Если бы он не был хозяином здесь, он был бы прекрасным любовником. А так между ними неотступно стояли ее страх потерять работу и его неограниченная власть над этим домом, вместе с ней и со всеми его стариками, старухами, запахом старческих слез, блеском паутины, бывшей когда-то старушечьими волосами, забытыми в пропитанных стонами затхлых углах.

Она вздохнула, поправила бретельки маечки и стала ждать окончания свидания, которое завершилось, как и все остальные.

– Уже поздно, – сказал Бени, – Я пошел. Ты работаешь завтра?

– Вечером, с Рукией, – ответила она, старательно складывая слова чужого языка.

– Ну, и хорошо. Увидимся. Бай, – и он растворился в ночи.

«Будто бы и не было его. Козел, – разозлилась Ольга. Ярость вдруг ударила в голову, – Сделал свое дело, и – бай. К Рукие даже не пытаешься подступиться, дерьмо. Боишься. Только попробуй – сразу – чик – все твое хозяйство под корень. Хорошо, если живым тебя оставят ее арабские братья. Они умеют постоять за своих женщин. Да и за себя тоже. Это только наши мужики сопли жуют, пока их баб, за ими же заработанную копейку, всякие придурки трахают».

Рукия была санитаркой в этом пропахшем старостью гареме, где безраздельно царствовал сорокапятилетний восточного вида мужчина. Ее, единственную изо всего обслуживающего персонала, Бени держал не за то, что она была женщиной, а потому что она работала, и много работа здесь. Двор с зеленой травой, вымощенные разноцветным камнем дорожки, кухня, в которой сукразитные шарики – по распоряжению хозяина – шли на счет, в огромных холодильниках гнили красные перцы, зеленые кабачки и желтые яблоки, эти семь комнат старческой безысходности – все тщательно обихаживалось ею – полноватой тридцатилетней арабкой с открытым приятным лицом и покладистым характером. Наверное, хозяин дома, Бени, не обошел бы своим вниманием и ее – ее круглое лицо было миловидно, большие черные глаза смотрели застенчиво, а крупные губы всегда улыбались навстречу собеседнику. Скорее всего, в один из вечеров хозяин, ощутив очередной нестерпимый зуд похоти, увел бы и ее в маленькую комнатку, едва вмещающую белый металлический шкаф и две высоких кровати, и сделал бы своей наложницей, как и всех остальных работавших у него женщин. Но он боялся – и совершенно справедливо – остаться после этого не мужчиной, а то и вовсе трупом – нельзя без последствий надругаться над арабской женщиной.

Вечерами за Рукией приезжал младший брат и увозил ее в свой дом, где она жила вот уже почти два года. До этого она шесть лет была замужем. О том, что случилось в ее семье, Рукия рассказывала неохотно.

«У нас не могло быть детей, поэтому муж не захотел жить со мной. Он взял себе молодую жену», – говорила она обычно, опуская глаза и краснея, если кто-то спрашивал ее о семейной жизни.

Утром на смену придут Лиля и Светка. Сорокапятилетняя одинокая Лиля – постоянно ожидающая внимания хозяина и ревнующая его ко всем, кроме Ольги, и молоденькая, хорошенькая Светка – на данный момент любимая жена этого местечкового эмира. Она появилась в доме месяц назад, улыбнулась пухлыми губами, произнесла длинный монолог на родном языке Бени, ответила, улыбаясь, на его вопросы. Тоненькая ниточка трусов между округлых ягодиц была едва заметна под просвечивающим на солнце нежно-зеленым платьем с разводами ярких тропических цветов. Точеные ножки на высоких каблуках ступали легко. Все это вкупе решило исход дела. На третье дежурство Светка была определена в ночную смену, а на следующий день назначена старшей в доме после Бени, с приличной зарплатой медицинской сестры и полным отсутствием каких-либо обязанностей, кроме одной – ублажать хозяина. Да и то: зачем еще нужна медицинская сестра в месте, где из соображений экономии полностью отсутствуют какие-либо лекарства, только перевязочный материал, присыпка да йод