Борис Георгиев - Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей Страница 5

– Извини, это я. Я виновата. Не надо было выспрашивать, лучше я сама. Сама.

– Я скажу. Расскажу, откуда узнал про лесную калитку. Один мальчишка… Звали его Вовкой. Надо только присесть где-нибудь. Пойдём к танцплощадке, там скамейки. Если остались.

До танцплощадки мы не дошли, лавочка обнаружилась ближе, в самом конце барбарисовой аллеи, где раньше был последний фонарь.

– Давай здесь, – сказал Лидка.

«Вот именно, – с горечью подумал я. – Здесь больнее. И поделом».

Неприятно было сидеть на дряхлой скамье, неудобно, краска облупилась, брусья сплошь в жёстких струпьях. Обопрёшься – впиваются в ладонь, руку закинешь на спинку – тоже колко. Но Лидке хоть бы хны; усевшись, тут же спросила:

– Про мальчишку, которого звали Вовкой. Ты его знал? Что он тебе рассказывал? Я потому так выспрашиваю, что…

Я кивнул, поднял руку: «Сейчас». Собрался с мыслями. С чего бы начать? Про Вовкино порченое лето.

III

В комнатушке фанерного домика двое: отец и сын, – нет места для третьего, на двоих едва хватило. Расстояние между кроватями – ровно чтоб поместилась тумбочка. Курятники – так граждане, отдыхающие в санатории славного бронетанкового завода, называют между собою домики, но, правду сказать, больше всего строения эти похожи на ульи, а сам санаторий, если глянуть на него со стороны – на огромную пасеку. Влетают и вылетают из разноцветных ульев деловитые пчёлы разной степени обгорелости, роятся, собираются иногда в столовой, а когда и в других местах, на реку летают и вообще снуют по окрестностям, мёда только вот не дождёшься от них, одно слово – курортники. Ну что это за курорт, думал сын, дыра дырой. То ли дело – Ялта, но туда не поехали, и теперь понятно почему. Теперь всё понятно.

Зол сын на отца, ох как зол. Всё из-за него. Лето испорчено.

В автобусе, когда от станции ехали, догадался: нечисто дело, не зря были свободны два места позади тётки с рыжей девчонкой и тётка эта оказалась знакомой неслучайно. Вовсе не потому что ехали вместе от станции, в столовой попали с ними за один стол. Дурацкие уловки. Нельзя было прямо сказать? Отец подъезжал так и сяк: какая Юлечка симпатичная да как было бы хорошо, будь она сестрой. Большая радость! Тощая, рыжая, да ещё и старше на год. Вела себя как дура, говорить с такой не о чем. Дура-дура, а с какой стороны у бутерброда масло поняла раньше меня, думал сын. После обеда, когда отец завёл разговор про вечер, шепнула на ухо: «Вот что, Вовчик-братик, вечером ты в одну сторону, я в другую, у меня дела. Родакам ни слова. Понятно?» Ну что ж тут непонятного. Не будет в этом году моря, потому что отец уговорился с тёткой, с Татьяной Леонидовной, съехаться в санатории, и чего доброго женится, накачает сыну, и вправду, деловую Юльку в сёстры.

Злился сын, не знал куда деваться от злости. Комната два с половиной на два с половиной, душно, окна-двери закрыты, потому что иначе налетят комары и ночью не дадут спать, да ещё и отец, небось, как с вечера завеется с Танюшей, так и прошляется до полуночи, если не позже. Разговоры про «сходим на вёслах», «сплаваем» и про кино вечером – враки. Только чтоб сказать. Не зря же он закидывал, не хочу ли с Юлечкой после обеда в бадминтон перекинуться. А у неё дела. Чем я хуже? Ну что я валяюсь, как дурак?

– Ты куда? – сонно спросил отец.

Головы даже не поднял.

«Не твоё дело», – хотел огрызнуться сын, и даже хуже кой-что чуть не брякнул, но спохватился и ответил благоразумно:

– С Юлей договорился.

– О чём? Куда вы намылились?

Эти вопросы сын оставил без внимания, попросту вышел, хлопнув дверью. Чуть-чуть не хватило сил, чтоб развалить к чертям свинячьим фанерный курятник. Крепко приложил, аж стёкла в окнах задребезжали. Зашагал… Куда? После обеда в санатории все как вымерли: жарко. Нет, не все; слышно, стучит где-то по теннисному столу шарик, но что толку, если никого не знаешь? Даже если они там режутся навылет – это же надо подойти, напроситься. Нет. Сын брёл, думая: вот она, свобода, могу идти куда захочу, и что же – так и не найду куда себя деть? Получается не свобода, а одиночество. Пойти не к кому. Не к Юльке же. Деловая. Наверное ей никогда не бывает одиноко, всегда при делах. Сама решает, что можно и чего нельзя, а не как я. «Па, а если после обеда на реку?» «Нельзя сразу после обеда, часа через два» И я, как осёл, слушаю его, киваю. Вот бы сейчас прямиком на пляж… А кто мешает? Плавки на мне. Полотенца нету. Дурак, дверью хлопнул, полотенце не взял. Не возвращаться же. Нафига мне оно в такую жарищу? Так обсохну.

Пусто было на пляже в послеобеденную пору, какие-то девчонки на мостках, да ещё четверо картёжников в тени под ивой. В воде никого. Всем после обеда нельзя, а мне можно, думал мятежный сын. Что хочу, то и делаю.

«Вход только по санаторным картам!» Надпись над входом.

Фигня, решил он, раздеваясь возле ивовых могучих корней, утром никто не проверял и сейчас не станет. Никого в будке спасателя. А, вон он где, у лодок, базарит с какими-то. Парочка – пастух и доярочка. Мы на лодочке катались золотисто-золотой, не гребли а… Лодку бы взять. Ни денег нет, ни карты санаторной. Ладно, можно завтра. И послезавтра можно. Делаю что хочу. Свобода!

По вязучему песочечку мимо картёжников по сходсходсходням на мостки прочь! девчонки отшарахнулись прочь видят сразу бегу и с разбегу р-раз! И-их!..

На миг застыла перед глазами тёмнозелёноволнистая плёнка с размытым отражением падающего свободно на фоне перистых облаков человечьего тельца.

В воду!

Плёнка лопнула, шарахнув по лицу, вскипел пузырьками холодный и тесный мрак, принял разогретого солнцем мальчишку, как принимал несчётные тысячи до него и после него примет, обнимет, не разбирая родства, сколько надо столько и возьмёт, хоть с разбегу, хоть без; сглотнёт и охладит, если сможет.

Выгребая из сумрака к солнцу, он думал: ил, донная муть, не то что на море. Там каждый камушек на дне видно, а здесь открывай или не открывай глаза – ничего интересного и звуки не те, никакого тебе прибоя и шороха гальки, как будто вата в ушах, и вода не такая, потому что прес… Фрс-с! Кха! Ха! Пресная.

Вынырнул, отплевался. Далеко ли? Чепуха. Берег, мостки с девчонками, ива – всё струится, глаза мокрые.

Он лёг на спину.

Так себе вода держит. Это тебе не море. Зато на море не увидишь того берега с тростниками и кувшинками, и стрекоз над водой не увидишь, и что-то я не помню, чтоб там мне было так свободно, как здесь и сейчас, но это не свобода, только кажется. Есть ведь течение. Несёт, рано или поздно вынесет в море. Если очень долго лежать. Но зачем долго, никто не заставляет. И на берег никто не зовёт. Что хочу, то и делаю. Так и становятся взрослыми? Выходит, одиночество не такая и плохая штука. Музон кто-то врубил. Клёво. Спасатель лодку отвязывает для парочки. Сплавать на другой берег? Лень. Вылезу, обсохну. А музон у него что надо, это тебе не «мы на лодочке катались».

«By the rivers of Babylon. There we sat down», – лениво бренчал магнитофон в каморке спасателя. Мальчишка, не понимая слов, мычал под дискотечный хит. Плыть под такое – одно удовольствие. Обратно к мосткам.

Девчонки-то, что на мостках, оказались совсем взрослые. Одна по крайней мере, та, что смотрит сверху вниз. Пока искал, где лучше ухватиться, чтоб одним махом из воды вылезти, она стащила через голову платье, осталась в купальнике. Казалась высокою, волосы чёрные до плеч, а купальник у неё – это да. Было на что посмотреть. И она, поправляя волосы, прекрасно знала, что на неё смотрят. Всё вокруг замерло, пока она окручивала волосы, однако глазеть с открытым ртом тоже не дело, надо из воды выбраться. Махом выскочить он не смог, всё-таки прилёг на живот, а когда отдувшись встал на одно колено, увидел перед собой пару загорелых девчачьих ног. Босиком она. Не та, другая. Эту и теперь принял бы за девчонку, должно быть потому, что раздеться до купальника не успела, да и не собиралась, похоже, а просто так стояла, опершись на поручень, разглядывала с усмешечкой. Та, первая, сказала:

– А ты ничего… ныряешь, я уже думала, не утоп ли.

«Это мне? Смеётся. Ну и пусть. Красотка».

Ответа не нашёл, смолчал. Мальчишка. Текло с него на доски мостков, как с мокрой собаки, и это не имело значения. Пусть. Ты ничего – это она мне. А сама не то что ничего, полный отпад. В кино только и бывают такие. Вторая обыкновенная, но и ей было смешно, когда из воды лез. «Не раздеваешься, потому что показать нечего?» – мстительно подумал мальчишка. Красотка тем временем потеряла к нему интерес, что-то высматривала на другом берегу. «С воды выглядела высокой. На полголовы ниже. Если стать с нею рядом…» Не решился. С её подружкой рядом – это сколько угодно. Потому что обыкновенная и ростом по плечо.

– Просто так нырял или искал что-то? – спросила красоткина подружка.